Фарман Керимзаде - Снежный перевал
— Из этих мест. Тут есть село Ханд, я выросла там.
— Из Ханда? У вас там остались родственники?
Назакет уже не удивлялась его вопросам. «Обыкновенный бабник, — думала она. — Любит поболтать с женщинами».
— Там у меня дядя. Его зовут Гамло.
Талыбов стоял лицом к окну. Глядя на «этажи» склона горы Агры и задавая вопросы, он думал: «Наверное, придет время, когда люди научатся строить здания такой же высоты, как эта гора. Но их увидят уже наши внуки». Когда Назакет произнесла имя «Гамло», гора будто опрокинулась, растаяла...
— Кто? Гамло?! — спросил он, резко обернувшись.
— Что с вами, товарищ?
Талыбов вернулся к столу и саркастически усмехнулся:
— Секретарь укома оказывается родственником бандита, возглавляющего кулацкий бунт! Теперь мне многое ясно.
Лицо женщины стало желтым, как ее келагай.
«Ведь он звонил мне, почему же не предупредил? А ведь чуяло мое сердце... И голос у него был встревоженный. Сказал, случилось серьезное, только это не телефонный разговор. Да и как передать такое по телефону? Откуда знать, что дядя пойдет на это! Правда, за ним всегда водились грехи, но чтобы выступить против власти!..»
— Гамло — мой дядя, это верно. Но он не станет бунтовать. Ведь у него не отнимали землю, богатств. Чего же ему встревать в такое дело?
Назакет встала, прижала платок к глазам, прошла в соседнюю комнату. Талыбов, услышав ее плач, вышел...
Застучали сапоги в коридоре, и она бросилась навстречу мужу. Глаза ее были печальны и опухли от слез, но Шабанзаде не заметил этого.
— Вот неожиданность! Как ты добралась? — обрадовался он, обнимая ее за плечи.
— Ты по телефону чего-то недоговаривал, я забеспокоилась, приехала.
— Да, это был не телефонный разговор, сейчас расскажу.
Взяв жену под руку, он провел ее через кабинет в свою комнату.
Они поженились десять лет назад. За эти годы тоненькая, хрупкая Назакет стала решительной, уверенной в себе женщиной. Такой она ему даже больше нравилась. Но незаметно Назакет прибрала к рукам весь дом, не оставляя поля деятельности мужу, и в последнее время ее самостоятельность стала беспокоить Шабанзаде: «Такое ощущение, что она могла бы прекрасно обходиться и без меня».
— В твоем кабинете сидел человек в кожанке. Он уже знает, что я — племянница Гамло. — Назакет обессиленно опустилась на стул и вновь прижала платок к глазам.
— Не плачь, что-нибудь придумаем.
«Все кончено. Талыбов поднимет такой шум, что сбежится весь уезд. Он опозорит меня. Начнет загибать пальцы: «Во-первых, ты породнился с бандитом, во-вторых, не смог повлиять на своего родственника... А раз так, можешь ли ты воспитывать и влиять на массы? Поэтому тебя следует снять». Снимут. Хорошо, если этим кончится. Ведь кулацкий бунт начался в руководимом мной уезде. Снова начнут загибать пальцы... Гамло твой родственник? Бунт он поднял в твоем уезде? Наверное, и дома у тебя бывал? Вот видишь?! Какие еще нужны факты?»
— Помнишь, когда я убежала с тобой, он об этом узнал не сразу. А потом передал, что, если попадемся ему, изрубит на куски.
— Помню, Назакет. Да и какой он тебе дядя! Ты была прислугой в его доме.
Шабанзаде говорил дрожащим, ломающимся, как у ребенка, голосом. На работе, при решении повседневных вопросов он умел быть суровым и порой даже грубым. А дома он был мягким, податливым, легко ранимым. Его уступчивость удивляла жену, и она, смеясь, спрашивала: «Как ты руководишь? С таким характером недолго распустить людей».
Шабанзаде и сам не понимал, как происходила в нем эта трансформация, но стоило ему сесть за рабочий стол, он снова обретал властность, способность принимать подчас даже самые суровые решения. А может, это происходит оттого, что даже когда он работал в городе, он мало бывал в кругу семьи — уходил рано утром, задерживался на работе допоздна, и, возвращаясь домой-, ои хотел скинуть с себя яростную напряженность той жизни, в которую он окунулся со страстностью борца, и обрести среди самых близких ему на свете людей умиротворенность, покой, ласку.
— Что ж, Назакет, мы жили счастливо. Верно, бывали и трудные дни, такие, когда мы ложились спать голодными. Но, открывая глаза, мы видели друг друга. Что может быть на свете прекраснее этого?! А сейчас, слава богу, у нас чудесные дети...
Назакет плакала... Слова мужа наполняли ее сердце тоской и предчувствием невосполнимой утраты.
Наклонившись, Шихалиоглу прошел в дом. Свет из маленького окна падал на нишу, где хранились матрасы и одеяла.
Женщины встали, и их лица, попав в полосу света, озарились. Одна из них была его жена, другая — Гюльсум, жена его двоюродного брата Габиба.
Гюльсум ткала прекрасные ковры, а ее муж, Габиб, увозил их в Нахичевань, Карабах, Гянджу и продавал по сходной цене. В восемнадцатом, после одной из таких поездок, Габиб не вернулся, и с тех пор о нем не было никаких вестей.
Некоторые из односельчан посылали к Гюльсум сватов, но получали отказ: «С одним я уже так натерпелась, что желать второго — безрассудство».
Положение Гюльсум беспокоило Шихалиоглу. Он старался показать всем, что Гюльсум не одна, что у нее есть родственники и защитники.
Раз до него дошли слухи, что Абасгулубек добивается благосклонности Гюльсум.
О слышанном он рассказал другим двоюродным братьям. Кровь ударила им в головы: «Если то, что говорят, — правда, надо их обоих...»
С тех пор прошло несколько лет. Сплетни улеглись, но Шихалиоглу не мог забыть ядовитой горечи тех слов.
И вдруг недавно нежданно-негаданно пришла весточка о Габибе, Шихалиоглу в тот же день сел в поезд и отправился в Исмаиллы, но в Веди вернулся один. И его нынешний визит к Гюльсум был следствием этой поездки...
Он прошел, сел на тахту, перекинув ногу на ногу, и с тоской подумал, как начать этот тягостный разговор.
— Гюльсум, когда в восемнадцатом все перемешалось, оказывается, он был в Исмаиллинских лесах. Думал, что мы все погибли. В Исмаиллах есть село Миджан. Меня повели туда через лес. Добрались до его дома. Во дворе чинара — человек десять не обхватят. Жена у него — армянка, Варя. Она накрыла на стол, принесла соленья — помидоры, огурцы, яблоки. Я говорю: «Габиб, нас-то ты забыл, бог с тобой, а чем виновата Гюльсум?»
Гюльсум, опустив голову, поглаживала пальцами край ковра.
— Ради бога, скажи, как он живет?
— Неплохо.
— Сколько у него детей?
— Два сына и дочь...
Наступило молчание. Было трудно и тяжело распутывать узел, запутанный черствой рукой Габиба.
— Мы много говорили о тебе. Как я его ругал! Сказал, что вот уже сколько лет ты ждешь его. Не приезжал, бог с тобой, хоть бы черкнул пару строк. Это в крови нашего рода — разбегаться в стороны. Дед у нас был гачагом. В каждом уезде — по сыну. Даже бабушка была гачагом. Ну, те хоть знали, почему уходили в горы. А эти... Я говорю: «Габиб, как ты мог оставить свой дом, родственников, друзей, жену? Что ты нашел в этих лесах?» Что там говорить, не слушал он меня. Тогда я сказал, что пойду к молле, пусть расторгнет твой брак с Гюльсум. Он согласился.
Гюльсум подумала, что Шихалиоглу выгонит ее, продаст дом, а деньги вышлет Габибу. Поэтому и хочет расторгнуть брак. От этой мысли ей стало нехорошо, она бессильно опустила плечи, будто согнувшись от удара, но Шихалиоглу поспешил успокоить несчастную женщину:
— Все, что осталось от него, — твое. У нас теперь новые законы.
— Спасибо, брат. Да продлит аллах твои дни...
— Гюльсум, теперь ты вправе поступать как хочешь. Сколько лет ты одна вела хозяйство. Некому было нарубить дров, поправить ограду.
— Шихалиоглу...
— Он же дело говорит, — вступила в разговор жена Шихалиоглу. — До каких пор ты будешь жить одна?
— Ты был для меня братом, Шихалиоглу. Я никогда не поступлю против твоей воли.
— Гюльсум, раз ты назвала меня так... Я прошу честно ответить на один вопрос. Это для меня очень важно.
— Я слушаю тебя...
— Несколько лет назад до меня доходили разные слухи. Говорили, что Абасгулубек подсылал к тебе людей... Это правда? Мне нужно знать точно...
— Каких людей?
--- Ну...
— Он был, говорят, неравнодушен к тебе, — пояснила жена Шихалиоглу.
— Ко мне? Да разве у него не было жены? Слава богу, Гонче...
— Мне нужен правдивый ответ!
Гюльсум встала, взяла из деревянного корыта хлеб и бросила под ноги Шихалиоглу.
— Клянусь самым священным, этим хлебом, если я была нечестна, пусть аллах ослепит меня.
Шихалиоглу встал. Будто с плеч его сняли тяжелый груз. Но отчего-то он не ощутил радости, в душе словно образовалась какая-то пустота.
— Будь- счастлива, Гюльсум!
Он соберет отряд и двинется в Карабаглар. Шихалиоглу хотел, чтобы перед походом у него на сердце не было зла. Ведь он отправлялся на подавление мятежа, собирался мстить за смерть Абасгулубека.
— Товарищ Талыбов, нам следует поговорить.
