Фарман Керимзаде - Снежный перевал
Обзор книги Фарман Керимзаде - Снежный перевал
Фарман Керимзаде
Снежный перевал
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Мороз — ювелир. На сосульках, свисающих с кустов можжевельника, тысячи замысловатых узоров.
Река на дне ущелья затянута льдом. Жмутся друг к другу напоминающие белых медведей горы, холмы.
Дорога поднимается вдоль берега в верх, завязывается узлом у каждого села и затем, словно веревка альпиниста, снова опоясывает скалы, отроги гор.
Всадники, казавшиеся за снежной пеленой, как за стеклом с рябоватой поверхностью, призраками, остановились за скалой. Придержали поводья.
Здесь начиналась «граница». По ту сторону скалы, гребень которой, вылизанный ветрами, напоминал ястребиный клюв, зажав меж колен винтовку, дремал часовой. В таком узком проходе любого, кто решился бы проехать по дороге, можно снять одним выстрелом трехзарядной винтовки. Достаточно приложить палец к курку — и конь и человек скатятся в ущелье. И пока звук выстрела вернется эхом от противоположной горы, можно отправить к праотцам еще несколько человек.
Трое всадников должны были проехать по этой дороге... После наступления сильных морозов, когда лед сковал дороги, всякий переезд или переход через горы стал вдвое опаснее.
***
Кербалай Исмаил, укрывшись в родном Карабагларе, селении дворов на сто, объявил, что не признает Советскую власть. Именно с этого момента Кара-гая — Черная скала — стала границей, разделившей две враждующие стороны. С «той» стороны не приходило никаких вестей; никто ничего не знал о судьбе только что созданных колхозов, об участи их руководителей. Примерно с неделю обе стороны не предпринимали никаких решительных шагов. О кулацком мятеже, захватившем еще несколько ближних сел, сообщили в центр. Секретарь партийного комитета уезда Шабанзаде просил направить для подавления бунта несколько отрядов пограничников, несущих службу на берегу Аракса. Были составлены мобилизационные списки коммунистов.
Почти все мужчины в уезде умели обращаться с оружием. И без помощи пограничников они могли бы справиться с бандой Кербалай Исмаила. Но Шабанзаде выжидал. Как только будет получено «добро», он покажет бандитам, почем фунт лиха. Бунт следует подавить. Ведь только-только начали создавать колхозы. Скажем честно, не все идут в них охотно... Богатеи не желают отдавать свои арбы, плуги, быков беднякам, которые записались в колхозы. Распространяют провокационные слухи, занимаются саботажем, стараются перетянуть на свою сторону неустойчивых. Словом, мешают делу огромной важности. Позволить кулакам почувствовать свою силу, уверовать в безнаказанность в такое время нельзя.
Курьер с револьвером на боку привез Шабанзаде пакет. Еще не войдя в кабинет, он вытащил разносную книгу, поправил широкий ремень, постучал и, услышав привычное «Войдите!», бодро направился к секретарю. Указал, где надо расписаться, и только после этого вручил пакет. Шабанзаде разорвал пакет, запечатанный в трех местах сургучом; там было небольшое письмо. Поднявшись со стула, еще раз про себя повторил прочитанное: «Направьте трех-четырех наиболее крепких, идейных товарищей в стан мятежников для переговоров. Ждем ваших сообщений о принятых мерах. Для помощи командируем представителя».
Шабанзаде озадачило решение Центрального Комитета. Скрипя новенькими сапогами, он несколько раз задумчиво прошелся по комнате. Скрип сапог раздражал его. Он остановился у окна, глянул во двор.
Будь на то его воля, он подавил бы мятеж силой оружия. «Милосердие к врагу оправдано лишь в том случае, когда ты уверен, что он больше не сможет вредить тебе. Если не показать силу, кое-кто и в других селах поднимет голову. Кулаки решат, что раз Кербалаю ничего не сделали, то и их не тронут. Непонятно, почему центр принял такое решение? Черт знает что!»
Час спустя Шабанзаде уже все виделось в ином свете. Все, что было предписано в письме, показалось ему естественным и правильным.
«Человек может пойти по неверному пути, надо помочь ему, объяснить ошибку. Не дело сразу браться за оружие...»
Хорошо, кого же послать? Кербалай Исмаил шутить не станет. Надо послать человека, к словам которого Кербалай мог бы прислушаться. Тот, кто пойдет туда, должен быть уважаемым и в то же время волевым и не ведающим страха...
...Это было давно. Вместе со своими родственниками он ходил по селам, нанимаясь на работу во время жатвы. Чаще всего они убирали пшеницу Абасгулубека Шадлинского. У него поденщики получали в два раза больше, чем у любого другого хозяина. Кроме того, в этом селе никто не унижал и не оскорблял сезонников. Крестьяне с уважением говорили об Абасгулубеке.
Занятый этими воспоминаниями, Шабанзаде встал, прошел в боковушку, где жил, налил два стакана чаю. Вернувшись в кабинет, поставил один стакан перед стулом, на который сядет Абасгулубек, другой — перед собой. Еще вчера, озабоченный развитием событий, он поручил вызвать Абасгулубека. Всегда точный, Абасгулубек вот-вот должен быть здесь.
...Когда Шабанзаде избрали секретарем, он перво-наперво ознакомился с личным делом Абасгулубека. Несколько раз перечитал протокол собрания, на котором его принимали в партию. В этом документе часто встречались слова «командир «Красного табора»,[1] «храбрый», «мужественный», «пользуется большим уважением», «орденоносец». Резолюцию собрания он даже прочел вслух. «За — 51 человек, против — ни одного». «Большое дело, — сказал про себя. — Приняли в партию, несмотря на прошлое. И надо сказать, верно решили».
С тех пор Шабанзаде часто встречался с Абасгулубеком. Нередко они обсуждали самые серьезные вопросы. Но предстоящий разговор будет не похож ни на один из прежних.
Дверь открылась, человек в длинной шинели, стряхнув с себя снег, вошел в кабинет. Глаза секретаря сразу же заметили красную ленточку и орден на груди вошедшего. Абасгулубек был высок ростом. Широкие плечи туго натянули складку на спина шинели.
Они поздоровались.
— Холода очень мешают нашей работе, — сказал Абасгулубек.
Быть может, впервые в жизни Шабанзаде слышал от него жалобу. На полдороге между железнодорожной станцией и уездным центром шло большое строительство. Уже поднимались корпуса цементного завода. Абасгулубек — начальник строительства — обеспечивал связь с городом, подвозил стройматериалы, через переводчика вступал в споры с американскими техниками, распределял продовольствие, посещал общежития. В течение дня он умудрялся обойти все участки стройки.
Секретарь не спросил его о положении на строительстве. По этому и еще по каким-то едва уловимым признакам Абасгулубек понял, что он приглашен сюда по какому-то другому вопросу.
— О морозе и не говори, Шадлинский. Выпей чаю, согреешься.
Абасгулубек присел на стул. Жалобно застонали ножки стула. Стакан исчез в его широкой ладони.
— Вероятно, ты знаешь о создавшемся положении, — сказал Шабанзаде, кивнув в сторону гор.
Абасгулубек тяжело вздохнул.
— На старости лет Кербалай решил показать свою удаль. Толкнуть его в грудь, не удержится — упадет. Мне не по себе, когда думаю о нем. Неужели он всерьез собирается бороться с Советской властью?
Зашуршала бумага. Шабанзаде протянул ее Абасгулубеку:
— Пришло из центра. На, погляди.
Абасгулубек пробежал письмо, поднял голову и посмотрел на Шабанзаде. В прищуренных глазах секретаря, в виноватой улыбке, застывшей на губах, он прочел, что вопрос, собственно, уже решен.
— Кербалай прислушается к тебе? — опережая вопрос Абасгулубека, спросил Шабанзаде.
— Раньше прислушивался, сейчас не знаю...
Кербалай Исмаил был не из тех, кто ходит по земле опустив глаза. Он всегда был замкнут и сдержан. Часами сидел в своей комнате, у печки, устремив глаза в какую-нибудь одну точку и задумчиво вороша золу. Домочадцы знали: в это время лучше не входить к нему. Кербалай принимает решение, обдумывает возможные его последствия. Линии, вычерченные им на остывшей золе, были письменами судьбы, горя и слез… То в одном, то в другом доме соседнего села Чимен, вотчины враждебного ему рода Усубоглу, раздавались плач и крики, женщины рвали на себе волосы, мужчины клялись отомстить.
Села были расположены по соседству. Но давняя вражда разделяла их. Никто не осмеливался переходить из одного села в другое.
Однажды условная граница меж селами была нарушена. Телка Кербалай Исмаила перешла на пастбище села Чимен. Кербалай Исмаил позвал к себе сына Ядуллу, которому за месяц до того справили обручение:
— Иди приведи телку.
— Отец, но...
— Подумай, кого я могу послать, кроме тебя?!
— Отец, ведь...
— Если не пойдешь, у меня язык не повернется назвать тебя сыном.
Ядулла взял ружье и отправился за телкой. Прошел пастбище, добрался до зарослей лоха над арыком. Спрятался за деревьями. Наклонив ствол ружья, положил руку на затвор. След животного вел вниз, туда, в заросли гранатника. Пригнувшись, чтобы не быть замеченным, Ядулла шел, думая, куда могло запропаститься проклятое животное. Вдруг крепкие руки сзади схватили его.
