Валерий Есенков - Восхождение. Кромвель
Второй вопрос касался религии. В ноябре прошедшего года Карл, после гибели Бекингема попавший под влияние архиепископа Лода, объявил, что считает себя выше церковных соборов, что впредь не допустит так называемых учёных изысканий по вопросам религии, поскольку в разного рода толкованиях и дискуссиях видит корень зла и семя всех смут и что все верующие обязаны безоговорочно подчиняться единой и незыблемой англиканской церкви, во главе которой государя поставил сам Бог.
Напротив, всё большее число англичан становилось пуританами. Они и в палату общин направили самых испытанных, самых проверенных единомышленников. Естественно, эти люди не могли снести новой выходки короля. Страсти наконец закипели. Представители нации выплеснули весь свой чрезмерно накопившийся гнев. Депутаты от общин обрушились на короля, обвинив его в том, что он покровительствует папистам, они указывали, что католикам привольно живётся при королевском дворе, что с ведома короля они наводнили Ирландию, что среди высшего англиканского духовенства всё больше становится соглашателей, которые готовы уступить папизму не только в богослужении, но и в основах вероучения, и всё это творится в то время, когда католицизм побеждает в Европе, когда во Франции по вине английского короля пал последний оплот истинной веры, когда кровавые собаки Валленштейна добивают протестантов в Германии, а испанцы подбираются к протестантам Соединённых провинций, как не понять, что не сегодня так завтра очередь дойдёт и до Англии.
В разгар прений на задней скамье поднялся неприметный, до сей поры угрюмо молчавший депутат из провинции, в простом домотканном камзоле, с болезненным видом, с измождённым бледным лицом, с зловещим блеском в глазах. Это был Оливер Кромвель. Он ощутил в первый раз, что может сделать реальное дело. В его родном Гентингтоне преследуют старого учителя Томаса Бирда. Он обязан его защитить. Он заговорил нескладно, но горячо:
— Доктор Алабастер в церкви святого Павла проповедовал открытый папизм. Достопочтенный доктор Бирд хотел урезонить его, тогда епископ винчестерский вызвал его к себе и приказал не перечить доктору Алабастеру.
Для начала и этого было довольно. Оливер вернулся на место. Он был весь в поту. Выступления продолжались. Более опытные ораторы громили наглый папизм и предлагали подать новый протест королю. Протест против чрезвычайного распространения католицизма в Англии, Ирландии и Шотландии был принят подавляющим большинством голосов. Естественно, за него отдал свой голос и Оливер. Собственно, любые протесты парламентариев не имели никакого значения. Король мог произнести «быть по сему», и в этом случае протест получал силу закона, а мог попросту промолчать, и протест оставался всего лишь сотрясением воздуха и мёртвой бумагой. Стало быть, не от чего было расстраиваться, однако беда состояла именно в том, что болезненно щепетильный Карл каждый протест представителей нации воспринимал как личное оскорбление, как возмутительное посягательство на его неограниченные права, данные Богом, чего не должен делать истинно государственный человек. Протест против чрезвычайного распространения папизма он ещё стерпел кое-как, но протест против взимания не утверждённых парламентом пошлин в пользу королевской казны возмутил его до глубины души. Поистине пошлины — это святое. Он благополучно собирал эти неутверждённые пошлины уже пятый год, представители нации протестовали, а он продолжал наживаться и мог бы так же благополучно делать это до конца своих дней, не раздражая парламент ненужным, бессмысленным, бесполезным негодованием. Он же вознегодовал, потребовал утверждения пошлин, пробовал убеждать, угрожал, а в сущности суетился без малейшего смысла. Представители нации ответили тем же: они извинились, но отказали, на этот раз просто-напросто не желая привести никакого резона. Они саботировали, они издевались, ничего иного они предпринять не могли.
Король понял: они не хотят с ним говорить. Он мог бы вернуться к петиции о правах, ведь однажды он её принял и лишь задним числом, неприлично, тайком, её отменил. Возвращение к ней остудило бы праведный гнев парламентариев, монарх добровольно возвратился бы на путь чести, сотрудничество короля и парламента могло бы возобновиться. Но коса уже нашла на камень. Король мог сколько угодно по своей прихоти ронять свою честь, но не мог позволить, чтобы ему на это указывали. Второго марта он послал объявить, что заседания парламента прерываются на неопределённое время. Карл откровенно заявлял своё право: даю вам говорить, когда мне это нравится, и не даю вам говорить, когда мне это не нравится.
Раздор ещё только занимался и тлел — король плеснул масла в огонь. Представители нации точно взбесились. Они повскакали со своих мест и закричали, заорали, завопили все разом, в этом гаме невозможно было ничего разобрать. Когда же первая волна бешенства улеглась, не потерявший хладнокровия Джон Элиот предложил не покидать этого зала до тех пор, пока не будет принят протест против всей незаконной, противной интересам нации политики короля. Вторая волна бешенства потрясла зал заседаний. Со всех сторон посыпались предложения, одно другого решительней, непримиримей и злей, которые могли только усилить вражду между парламентом и королём. Заслышав возмутительные призывы, председатель Джон Финч объявил, что в полном согласии с повелением короля он не может допустить ни прений, ни тем более голосования. Ожесточённые споры продолжались. Он встал, что означало конец заседания. В порыве негодования его окружила возбуждённая толпа депутатов. Холе и Валентайн силой усадили Джона Финча на место, крепко держа его за руки, Холе при этом кричал:
— Клянусь Богом, вы будете сидеть до тех пор, пока мы не позволим вам встать!
Кое-кто из верных сторонников короля втихомолку покинул зал заседаний. Карла известили о поднявшейся буре. Монарх повелел своему представителю покинуть палату, что также означало конец заседаний. Представителя короля тут же схватили и удержали. У него отобрали ключи. Двери были заперты изнутри. Король прислал объявить, что распускает парламент, но в зал заседаний невозможно было войти. Государь вызвал капитана гвардейцев и приказал ломать дверь. Тот бросился исполнять его повеление, но, верно, не очень спешил.
Парламентарии успели сообразить, что зашли чересчур далеко и что времени у них остаётся в обрез. Все замолчали. Джон Элиот, единственный, кто сохранил присутствие духа, стал громко читать по исписанным наспех клочкам главнейшие пункты протеста, о которых за гамом и стычками с председателем и подумать никто не успел:
— Всякий, кто стремится привносить папистские новшества в англиканскую церковь, должен рассматриваться как главный враг королевства.
В ответ прогремело единодушно:
— Да, это так!
— Всякий, кто советует королю взимать пошлины и налоги без нашего одобрения, должен рассматриваться как враг народа!
— Да, это так!
— Всякий, кто платит не утверждённые нами налоги, должен быть объявлен предателем Англии!
— Да, это так!
От дверей кто-то испуганно крикнул:
— Солдаты!
Кто-то в ужасе подхватил:
— Король применяет против нас силу!
Лица вытянулись, депутаты застыли. Джон Элиот поторопился поставить протест на голосование. Паника окончательно улеглась, не успев разразиться. Протест приняли большинством голосов. Раздался грохот в дверях. Страшась отдать бумагу в руки врага, Джон Элиот запалил клочки от свечи и дал им догореть. Холе лихорадочно твердил только что принятые статьи, чтобы впоследствии их не забыть, едва ли соображая в тот миг, что сожжённый протест уже не документ, а смрадный дым от сгоревшей бумаги. Председателя отпустили и отдали ему ключ от дверей. Решив, что честнейшим образом исполнили долг перед родиной, депутаты в гордом молчании вышли из зала и проследовали мимо гвардейцев, которые глядели на них с молчаливым недоумением.
Десятого марта король вступил на заседание лордов, мрачный, но полный решимости, и укоризненно произнёс:
— Никогда не входил я сюда при обстоятельствах более неприятных. Джентльмены, я вынужден объявить парламент распущенным. Единственная причина моего решения вам, я полагаю, известна: это возмутительное поведение нижней палаты. Я не хочу и не могу обвинить всех. Я знаю, что среди них много честных и верных подданных. Они обмануты или запуганы несколькими мерзавцами. Что ж, злоумышленники получат то, что они заслужили. Что касается вас, джентльмены, вы можете рассчитывать на покровительство и милость, какую добрый король должен оказывать своему верному дворянству.
Несколько дней спустя на оградах, на стенах домов был расклеен рескрипт от имени короля:
«Неблагонамеренные лица распускают слух, будто бы скоро будет созван новый парламент. Его величество король ясно доказал, что он не питает ни малейшего отвращения к парламентам, однако их последние выходки вынудили его переменить образ действий. Отныне он будет считать за личное оскорбление всякие речи, всякие поступки, клонящиеся к тому, чтобы предписывать ему какой бы то ни было определённый срок для созыва новых парламентов».
