Иосиф Опатошу - 1863
— Сегодняшний день останется в истории благодаря тому, — Езиоранский выпрямился во весь рост, — что Европа узнает наш «адрес», адрес Польши, я имею в виду. — Он наклонился к диктатору, обнял его и напыщенно произнес: — Наш адрес это ты, Лангевич!
— Да здравствует Лангевич! Да здравствует наш Лангевич! — раздались крики, к ним присоединились голоса во дворе.
На этом празднике Лангевич чувствовал себя потерянным. Слова падали на него, как камни, и, хотя он добродушно улыбался то одному, то другому, он понимал, что это не игра. Генрика права: есть ли смысл становиться диктатором, если враг не разбит.
Лангевич больше не слышал, что ему говорят, не чувствовал рукопожатий. Он вгляделся в задымленный воздух, пытаясь отыскать Генрику, и спросил у присутствующих:
— Где Пустовойтовна?
Женщина вошла и отдала честь:
— Я здесь, пан генерал!
Лангевич обменялся с ней взглядом, нахмурился и заговорил с соседом, но взгляд Генрики не оставлял его и напоминал: нужно найти врага, вызвать его на бой и разбить. Он знал, что, стоит ему оступиться, все, кто радуется сейчас вместе с ним, первыми бросят ему в лицо слово «предатель». Что случилось с Скржинецким[69]? С князем Йозефом? В Польше нужно создать государство за один день, иначе пропадешь.
Глава седьмая
Война под Гроховиски
Ночь была темной и холодной. Армия брела по проселочным дорогам, колонна за колонной, по два-три человека в ряд, образуя длинную кишку, которая то и дело разрывалась, останавливалась, ждала, пока вытащат из грязи перевернувшуюся телегу и процессия тронется снова. Лучины и факелы, которые должны были освещать дорогу, только сгущали темноту, увеличивая опасность. Враг уже третий день не давал передохнуть. Небольшие казачьи отряды, преследовавшие повстанцев, расположились в долине вместе с лошадьми и разожгли костры.
— Стоп! Стоп! — закричали со всех сторон.
— Что еще? — Солдат переложил ружье с одного плеча на другое.
— Кто их знает?
— Ночь!
— Если враг сейчас нападет…
— Нас всех заберут в плен.
— Я с утра не ел.
— И я тоже.
— Еле держусь на ногах, братцы.
— А ты сними пока ружье, будет легче.
Они стояли пять, десять минут. Руки и ноги отяжелели и словно существовали отдельно от тела. Солдаты опирались друг на друга, дремали стоя, и, когда враг во сне начинал преследовать солдата, он вздрагивал, радовался, что оказался среди своих, и спрашивал:
— Что мы стоим?
— А я откуда знаю?
— Говорят, крестьяне, которые показывали дорогу, сбежали.
— Что же будет?
— Пошлют в деревню за другими.
— Здесь бы и заночевали!
— И дали бы миску похлебки. — Кто-то сглотнул слюну.
Солдаты с револьверами в руках вели двух перепуганных крестьян, приговаривая:
— Попробуете сбежать, расстреляем!
— Вы же свои, не москали, зачем нам бежать? — оправдывался низкорослый крестьянин.
— Знаем мы вас!
Армия снова отправилась в путь. Стало еще темнее, сосед не видел соседа, и, если кто-то выходил из строя, он с трудом возвращался назад.
— Как вы идете? — кричал один солдат на другого.
— Как стадо коров!
— Поднимите выше косы!
— Вы нам головы отрежете!
— Выше!
— Выше, черт побери!
— Отпустите поводья, — раздалась команда, — лошадь по запаху найдет дорогу, не заблудится.
— Грязи все больше!
— Болотистая местность.
— Куда нас завели?
— Как диких кабанов.
— Живыми бы выбраться!
Налетел влажный резкий ветер и принес с собой колючий снег с дождем. В сонных глазах загорелись огоньки — отражение костров, у которых грелись казаки с их лошадьми. Страха больше не было, солдаты шли как во сне. Они дремали на ходу, ветер обжигал усталые лица и уносился с волчьим воем в голые поля.
— Деревня, деревня, — разнеслось от солдата к солдату, хотя из-за дождя и снега ничего не было видно.
Солдаты замедлили шаг, и колонна остановилась у подворья, светлые окна которого дышали теплом.
— Пригласили бы нас на стаканчик чая! — сказал Вержбицкий Мордхе.
— Я бы не отказался, — криво усмехнулся Мордхе.
Штабные поднялись по каменным ступеням веранды, где их встретили мужчины и женщины, в окнах стало светлее.
Дождь хлестал, холод пробирал до костей. Солдаты стояли пятнадцать минут, двадцать, полчаса. В освещенных окнах подворья зазывно мерцали огоньки, шептали, что штабные сидят в теплых комнатах за накрытыми столами. Голодные глаза горели, солдаты были готовы разломать стены и впиться слюнявыми ртами в мягкие тела полных женщин.
— Что мы тут стоим? — оскалил зубы один.
— В пути согреемся!
— Пойдемте!
— Сами едят жареных уток, а ты, бедный солдат, мокни под дождем, как тряпка!
— Камень в окно сейчас бы в самый раз!
— Тоже мне, начальство!
— Мы что, собаки?
— А наш полковник здесь! — крикнул Вержбицкий.
— И граф Комаровский тоже!
— И полковник Чаховский!
— Если солдат голоден и промок под дождем, начальство не имеет права гулять с женщинами!
— Никакого права!
— Пойдем разберемся!
Мордхе слушал и удивлялся своему равнодушию, все время ощущая, что ноги у него совсем промокли, а измятые сапоги набрали воды.
Вокруг собрались любопытные парни, предлагали размокшие папиросы, утешали, что до деревни недалеко. Подвыпивший крестьянин средних лет ходил от одной группы солдат к другой, угощал водкой и, размахивая руками, предупреждал:
— Ой, братишки, проиграете вы. Покайтесь. Точно проиграете.
Ветер подхватил слова, мокрые от дождя, и разнес плохую новость во все стороны.
— Заткните ему рот!
— Что он каркает, наглец!
— Не дайте ему уйти!
Крестьянина связали и положили на телегу. От его предсказаний стало еще холоднее.
Колонна двинулась в путь, дошла до деревни. Солдаты улеглись в хатах, стойлах, амбарах.
Мордхе с Вержбицким расположились в конюшне. Мордхе с трудом стащил промокшие сапоги, сунул ноги в теплый лошадиный навоз, и, когда его стало клонить ко сну, в его голове все еще звучали слова крестьянина:
— Вы проиграете, братишки, вы проиграете…
На маленьком деревянном подворье, где расположился Лангевич со штабом, все спали. Интендант Винницкий, без шапки, стоял на ступеньках под дождем. Рябое лицо, большие круглые глаза, как у совы, лохматые жесткие волосы — все свидетельствовало о том, что Винницкому подвластны ночные силы, которым он не дает обрести покой.
Он стоял без факела, узнавал любого улана в своем полку и окликал его по имени. Винницкий отправлял солдат в соседние деревни за едой и за кормом для лошадей и кричал вслед каждой отъезжающей телеге:
— Без провианта не возвращаться!
Во влажной темноте скрипели колеса. Лошадиные копыта шлепали по лужам, брызги летели во все стороны. К лестнице подъезжала одна пара перепуганных лошадей за другой.
Винницкий был доволен, он не сомневался, что утром, когда проснутся голодные солдаты, телеги уже будут стоять на подворье.
Дождь и ветер не утихали, хлестали в полях и между деревенскими хатами. В приглушенных голосах, доносившихся со всех сторон, чувствовался страх перед ночной тьмой.
Винницкий навострил уши, потянул плоским носом воздух, словно животное, и решил, что надо идти в деревню. Что-то уланы долго не возвращаются. Он подмигнул стоявшим возле него солдатам, и они отправились к распахнутым воротам. Шли минут десять, молчали, не зная, добрались ли уже до деревни или заблудились. Влажная темная ночь окутывала лица, лишая зрения. В ушах звенело. Перед глазами мелькали холодные искры, потом превращались в круги. Казалось, что ноги топчутся на одном месте.
Залаяла собака, резко и звонко. Солдаты пошли на лай и услышали оклик:
— Кто идет?
— Свои.
У хаты стояли уланы с телегой, груженной провиантом.
— Что вы тут делаете? — спросил Винницкий.
— Мы реквизируем продовольствие, пане полковник!
— Не полковник, не полковник, с вами говорит генерал, — разозлился Винницкий, нащупал ручку и резко открыл дверь.
Тухлый запах подгнившего картофеля ударил в лицо. Лучина, горевшая на кухне, лишь усиливала темноту, и Винницкий, войдя, ничего не смог разглядеть. Он поднял лучину.
Посреди комнаты на коленях стояла баба в одной рубашке, хватая солдат за руки:
— Пожалейте бедную бабу, мы же все христиане, не вынимайте кусок изо рта… У меня нет ничего, кроме этих двух куриц…
Солдаты увидели Винницкого, переглянулись и отдали честь.
— Что такое? Что такое? — Винницкий сердито посмотрел на бабу и улыбнулся.
