Птичка польку танцевала - Батлер Ольга Владимировна
– Ну что ты опять, право дело… Ну нельзя артисту без гастролей. Гастрольная жизнь нелегка, ты должна это понимать. Или, может, я чего-то не знаю? Может, у нас под окном выросло волшебное дерево, на котором червонцы висят?
Женщина опустила глаза. Когда разговор заходил о деньгах, ей нечего было возразить. Покорности и расчетливости она научилась у своей немецкой матери. Вот только хозяйственности не научилась. Ее бережливая матушка одной спичкой сразу две керосинки зажигала. А она две или три спички растратит, прежде чем одну керосинку зажжет.
Молча убрав нетронутую еду, женщина подошла к окну. Из черноты на нее посмотрело отражение – некрасивая тетка с толстой шеей. Нелюбимая, скучная и никому не нужная – как те бабушки в черных платьях, которых водят на прогулку вокруг Сулимовской богадельни.
Ее золотая сказка на серебряном экране закончилась, едва начавшись. И не выросло под окном никакое волшебное дерево, лишь старая липа стоит с опустевшим вороньим гнездом. В марте там выводила потомство ворона, из-под ее крыльев высовывали свои клювики голодные воронята. Они дожидались папочку, а он нечасто прилетал, тоже безответственный попался.
Шло время. Пластинок в доме становилось все больше, граммофон играл и играл, Анечка пела и танцевала.
И через год, и через два… И через пять лет: в той же квартирке, обвязавшись шалями и распустив волосы, она изображала танец восточной красавицы.
Некоторые пластинки она покупала сама. На полочке в ее комнате стояла латунная копилка, девочка отправляла туда пятаки, которые мама выдавала ей на завтрак в гимназии. Каждый месяц Аня вставляла в скважину копилки ключик и высыпала монеты на кровать – опять набралось на новую пластинку.
Граммофонные голоса стали ее первой школой. К счастью, не последней. Другая шансонетка исполняла игривые куплеты «В штанах и без штанов» [5] с мужским хором. Дуэт частушечников был не лучше:
Настоящей звездой считалась Ленская. Говорили, что ей принадлежит огромный семиэтажный дом на Прорезной. Анечка мечтала петь, как эта Ленская.
Облик девочки пока состоял из острых углов, но она уже научилась этим смущающим изгибам. И призыву в глазах: «Я не женщина и не ребенок. Я невинна… А может быть, и нет!»
Гимназическая классная дама Софья Эмильевна эти домашние гривуазные танцы под граммофон точно бы не одобрила. Она с симпатией относилась к Ане, но все равно скривила бы губы: благовоспитанные девочки так не танцуют. «Это не комильфо», – говорила Софья Эмильевна на переменах, останавливая гимназисток, когда те носились по коридорам. А им очень хотелось побегать, ведь целых полтора часа просидели на уроке.
Хорошие манеры считались более важными, чем образованность. «Не комильфо» было много говорить, прихорашиваться на людях, путать столовые приборы, смеяться невпопад, сплетничать. Пусть этим занимаются простолюдинки. Еще учили скромности, трудолюбию и… в будущем ни в чем не уступать мужчинам.
По утрам Анечка шагала в свою гимназию, как навьюченный ослик. За спиной – клеенчатая книгоноска с ремешками. Среди книжек – бутерброд, заботливо положенный мамой. На самодельном ранце вдобавок болтались на тесемочках разлинованная грифельная дощечка и губка.
Любимыми предметами гимназистки Пекарской были музыка, пение, гимнастика и танцы. А всякая там арифметика, иностранные языки (сразу три – немецкий, французский, польский), физика с космографией и вдобавок дамское рукоделие с вышивками и муслинами Анечку не интересовали.
Она училась в гимназии, основанной самой императрицей-матерью. Императрица иногда приезжала навестить своих подопечных. Избранные девочки стояли перед ней в рекреационном зале: коричневые платьица, белые парадные фартуки, белые манжеты и воротнички. Каждой отводилось место, где делать реверанс. Анечка тоже полуприседала, исподлобья поглядывая на важную гостью.
Лицо императрицы казалось застывшим, словно покрытым прозрачной эмалью. Ее Императорское Величество даже не могла растянуть свой рот в улыбку. Живыми на ее лице оставались только добрые и умные глаза. Они одни и улыбались девочкам, словно из-под маски. Императрицы стареют не так, как остальные женщины, думала Аня, пока однажды не подслушала тихий разговор классных дам о том, что Мария Федоровна делала в Париже омолаживающую операцию. Неужели вправду французы соскоблили с ее лица почти всю кожу и покрыли его лаком?
После занятий в гимназии Анечка ходила в балетную школу на Рейтарской. Там под старыми каштанами стоял трехэтажный дом с флигелем. По весне каштаны становились похожими на пышные подсвечники с горько пахнущими свечами-соцветиями. А зимой, спящие, они тихо скребли по крыше своими черными голыми ветками. Этот шум добавлялся к дребезжанию пианино.
Во флигеле проходили бесплатные занятия для талантливых детей. Маленькие балерины – кто в пышной юбочке до колена, кто в тунике с пояском – занимались прямо в центре зала. Балетных станков в этой школе не признавали. На банкетке лежала груда разноцветных кофточек. Балерины начинали упражнения закутанными в эти кофты. Потом, разогреваясь, сбрасывали с себя теплые одежки.
– Тандю!
Учительница выдавала команды на русском и французском, и ученицы отводили ноги, не отрывая носков от пола. Икры у этих маленьких киевлянок были крепенькие, тренированные на крутых городских спусках и подъемах.
– Держать, держать осанку! Еще раз! – приказала учительница. Со спины она выглядела юной, но лицо у нее было, словно печеное яблоко. Наверное, танцовщицы тоже стареют иначе, чем остальные женщины, думала Анечка.
– Так… Теперь ронд де жамб…
Ученицы совершили круговые движения вытянутыми ногами.
– Переставь ногу! – заметила учительница одной девочке.
– Плие!
Ученицы стали делать полуприседания.
– Пятки не отрывать! Я сказала, не отрывать! Все посмотрите, как Пекарская выполняет…
Это именно Аню она похвалила. Пекарская была лучшей ученицей и уже выступала один раз в балетной массовке в опере. Где-то у театрального задника, на котором ядовитой краской был нарисован Днепр, она выскакивала и пробегала через сцену. Ей казалось, что весь зал смотрит только на нее.
– Фондю!
Девочки не успели исполнить фондю – с улицы донеслись громкие хлопки. Они были похожи на взрывы фейерверка или на удары пастушьего бича. Но маленькие балерины сразу узнали стрельбу. Они уже привыкли к постоянной войне на окраинах города и разговорам взрослых про «наступают-отступают».
Недавно по Фундуклеевской в последний раз промаршировали, стуча своими коваными сапогами, немецкие полки. Пехотинцы в стальных шлемах и лягушачьего цвета униформе били в барабаны. За пехотой проехала, цокая по брусчатке, кавалерия, и прогрохотали орудия. Немцы ушли из Киева и из России, потому что у них дома тоже началась революция.
Сейчас в городе звучал чужой галицкий акцент и раздавались лозунги про «незалежность» и «ганьбу». Повсюду висели «жовто-блакитные» флаги с трезубцем, который сразу получил прозвище «дули». По улицам ходили черноусые гайдамаки из войска Петлюры. На спинах у них болтались разноцветные шлыки, а спереди из-под шапок свисали длиннющие иссиня-черные чубы. Гайдамаки выглядели так маскарадно, что киевляне спрашивали друг друга, не актеры ли это.
