Владимир Бушин - Я всё ещё влюблён
…Бельгийский трон зашатался. Двадцать шестого, двадцать седьмого, двадцать восьмого февраля многим казалось, что он вот-вот рухнет. Но человек, восседавший на нем, король Леопольд — многоопытно-хитрый, видавший виды Кобург — быстро учел печальный конец своего незадачливого тестя Луи Филиппа. Он смиренно заявил министрам, депутатам парламента и пэрам, что готов отречься от престола при условии, если того пожелает народ. Это так тронуло и умилило поддавшихся было революционным веяниям отцов народа, что они, в свою очередь, тотчас отреклись от всяких бунтарских затей.
Двадцать восьмого февраля, когда в «Брюссельской немецкой газете» появилась статья Энгельса «Революция в Париже», когда на улицах и площадях столицы было особенно многолюдно, шумно и радостно, уже начались репрессии. Монархисты перешли в контрнаступление.
В числе первых арестованных оказался друг Маркса и Энгельса, секретарь Немецкого рабочего союза в Брюсселе Вильгельм Вольф.
Репрессии нарастали с каждым днем, с каждым часом. Фактически было введено военное положение. Митинги и открытые собрания стали невозможны, деятельность Союза коммунистов и других прогрессивных организаций сделалась крайне затруднительна. В любой момент можно было ожидать ареста Маркса и жестокой расправы над ним.
В такой обстановке вечером третьего марта срочно собрался новый Центральный комитет Союза коммунистов. Было пять человек: Энгельс, Жиго, Фишер, Штейнгенс и сам Маркс.
Заседание вел Энгельс, протокол поручили писать Жиго. Перед началом заседания Энгельс ознакомился сам и дал прочитать другим два документа, полученных в этот день Марксом. Первый пришел еще с утренней почтой. Он гласил:
«Временное правительство. Французская республика.
Свобода, Равенство и Братство.
От имени французского народа.
Париж, 1 марта 1848 г.
Мужественный и честный Маркс!
Французская республика — место убежища для всех друзей свободы. Тирания Вас изгнала, свободная Франция вновь открывает Вам свои двери, Вам и всем тем, кто борется за святое дело, за братское дело всех народов… Привет и братство.
Фердинан Флокон, член временного правительства».
Второй документ получен Марксом, точнее, церемонно вручен ему лишь два часа назад, в пять вечера. Это было предписание властей: в течение двадцати четырех часов Маркс должен был покинуть Бельгию.
— Как видите, господа, — сказал Энгельс, поглаживая свою шкиперскую бородку, — оба документа, столь разные по своему происхождению и целям, имеют для нас один и тот же конечный смысл: они побуждают принять решение о возвращении Маркса в Париж, откуда три года тому назад его выслали по настоянию прусского правительства.
Затем Энгельс обрисовал положение в Бельгии, во Франции, высказал уверенность, что революция вот-вот вспыхнет в Берлине и Вене, обратил особое внимание на опасность, грозящую лично Марксу здесь, в Брюсселе.
Члены Центрального комитета высказывались кратко и дельно. Все были единодушны: Марксу надо немедленно ехать в Париж и там создать новый дееспособный Центральный комитет Союза. Маркс согласился с товарищами.
— В таком случае, господа, — сказал Энгельс, подводя итог, — давайте примем следующую резолюцию… Пишите, Филипп.
Он встал из-за стола и, медленно прохаживаясь, начал диктовать, а Жиго записывал.
— Пролетарии всех стран, соединяйтесь! — как стихотворную строку произнес Энгельс первую фразу. — Центральный комитет Союза коммунистов, принимая во внимание, что руководящие члены Союза в Брюсселе либо уже арестованы или высланы, либо же с часу на час ждут высылки из Бельгии; что Париж в данный момент является центром всего революционного движения; что нынешние обстоятельства требуют чрезвычайно энергичного руководства Союзом, постановляет…
Энгельс помедлил, обвел всех взглядом и, увидев на лицах согласие и одобрение, продолжал:
— Первое. Центральный комитет переносится в Париж.
Второе. Брюссельский Центральный комитет уполномочивает члена Союза Карла Маркса осуществлять в данный момент, действуя по своему усмотрению, центральное руководство всеми делами Союза.
Третье. Брюссельский Центральный комитет поручает Марксу, как только позволят обстоятельства, образовать в Париже по собственному выбору новый Центральный комитет в составе наиболее подходящих для этого членов Союза и для этой цели вызвать туда же тех членов Союза, которые не проживают в Париже.
Четвертое. Брюссельский Центральный комитет распускается.
Все участники заседания нашли, что резолюция хороша и правильна, но Маркс сказал:
— Считаю необходимым второй пункт, где говорится о наделении меня полномочиями осуществлять руководство всеми делами Союза, дополнить словами: «за что он — то есть я — несет ответственность перед новым Центральным комитетом, который должен быть образован, и перед ближайшим конгрессом».
Добавление приняли, и все поставили свои подписи. Энгельс подписался первым, Маркс — последним.
Очень скоро участники заседания разошлись. У каждого были срочные, неотложные дела, а Марксу предстояло немедленно заняться приготовлениями к отъезду.
Дразнить гусей всю жизнь было одним из любимых занятий Маркса. Много лет спустя, уже на шестом десятке, в Лондоне он писал: «Здешние эмигранты-демагоги любят нападать на континентальных деспотов из безопасного далека. Для меня же это имеет лишь тогда свою прелесть, когда совершается перед лицом самого тирана». И каждое слово здесь подтверждалось фактами его биографии. Но сейчас на примере Вольфа и других друзей Маркс видел, что власти способны на любую жестокость, и он не имел права рисковать собой после партийного решения, возложившего на него обязанность создать в Париже новый действенный Центральный комитет Союза коммунистов. Поэтому все согласились на том, что сперва он уедет в Париж один, а Женни с детьми и служанкой Еленой, по-домашнему Ленхен, приедут туда через несколько дней, необходимых на улаживание всех дел в Брюсселе.
…Был уже поздний ночной час, и подготовка к отъезду шла полным ходом. Маркс и Женни отбирали книги, рукописи, которые надо взять ему с собой, служанка хлопотала с вещами. Вдруг за дверью послышался топот, говор, в дверь постучали.
— Открывать? — тревожно спросила Елена.
— А что же делать? — развел руками Маркс. — Открой и иди к детям.
В комнату ввалилось десять полицейских во главе с помощником комиссара.
Маркс не удивился. Этого следовало ожидать.
— Я уполномочен свыше произвести у вас обыск, — деревянным голосом сказал полицейский чиновник. — Ведь вы доктор Маркс?
— Да, меня зовут так, — спокойно ответил Маркс. — А вы, конечно, Иисус Навин? Рад познакомиться.
— Какой еще Иисус? — оторопело пробормотал помощник комиссара.
— Как это какой? Надеюсь, тот самый, библейский, который, имея на то полномочия свыше, остановил на небе солнце, чтобы при его свете завершить избиение ханаанеян.
Чиновник все еще ничего не понимал и обалдело хлопал глазами. Маркс насмешливо разъяснил:
— Всем известно, как свято в Бельгии чтут закон. И если вы пришли ко мне с обыском, то я уверен, что сейчас на дворе сияет солнце, которое до такого позднего часа мог задержать на небе лишь один Иисус Навин.
— Ах вот вы о чем! — помощник комиссара сообразил наконец, что собеседник намекает на закон, запрещающий нарушать неприкосновенность жилища после захода солнца. — Нет, господин Маркс, я не Иисус Навин, а солнце действительно давно село, и тем не менее, — он ухмыльнулся, — вот вам ордер на обыск.
Маркс понимал, что в ордере, конечно, все в порядке, а если что-то и не так, то протестовать, сопротивляться сейчас все равно бесполезно. Но он взял ордер и долго-долго рассматривал его. Так долго, что чиновник не выдержал.
— Ну?
Маркс перевернул ордер вверх ногами и с серьезным видом продолжал тщательно изучать его в таком положении. Ему не только хотелось позлить непрошеных гостей, он старался также дать время Женни и Ленхен прийти в себя.
У помощника комиссара все клокотало внутри. Наконец его терпение лопнуло.
— Мы начинаем! — раздраженно сказал он.
Маркс положил ордер на скатерть.
— Ну что ж, если отныне король во дворце или господин Оди в своем ведомстве заменяют солнце на небе, то начинайте!
— Солнце, господин Маркс, — едва владея собой, проговорил чиновник, — завтра взойдет, как всегда, но вам оно едва ли будет светить так же, как всем.
— Не надо пророчествовать, — поднял руку Маркс. — Это опасное дело. На нем ломали себе головы не только помощники комиссаров. Начинайте-ка лучше.
