Владимир Бушин - Я всё ещё влюблён
Ну а из молодых? Юлий Мартов? Внутренней крепости в нем не хватает, скептичен да еще со склонностью к экзальтации. А тут потребуется прочность и основательность.
Вот Федосеева бы! О нем Ульянов всегда думал с восхищением и теплотой. Умница. Знаток. Кремень. Этот мог бы! Два года назад по пути из Нижнего в Москву Ульянов специально заехал во Владимир, чтобы повидаться с ним, укрепить дружеские отношения, завязавшиеся в переписке, но оказалось, что Федосеев в тюрьме. Вот уже шесть лет он то в тюрьмах, то в ссылке, в Сибири, и когда вернется, да и вернется ли — неизвестно…
Словом, как ни прикидывал Ульянов, как ни ворошил в памяти имена, а все-таки выходило, что в деле защиты марксизма рассчитывать на чью-то помощь пока особенно не приходится.
Нет, эта заграничная поездка прошла недаром! За четыре с половиной месяца, наполненных встречами и беседами, сопоставлением и раздумьями, проверкой и анализом, многие замыслы, планы, решения обрели гораздо большую ясность, а порой и полную отчетливость. Смерть Энгельса сыграла роль катализатора в этой сложной многосоставной реакции.
…Ударил третий звонок. Из глубины вагона Ульянов увидел, как тронулся и стал набирать скорость московский поезд. Новый шпик, конечно, был там.
Ловкая проделка Ульянова через некоторое время, разумеется, была обнаружена. Но пока агент, убедившись, что поднадзорного нет в московском поезде, телеграфировал об этом в Вержболово, пока оттуда сообщили в Вильну, пока там и здесь недоумевали, ругали подчиненных, строили предположения, в страхе гадали, что скажет Петербург, — Ульянов успел добраться до Вильны и, никем не замеченный, скрылся у надежных людей.
Все полицейские и жандармские силы Виленской губернии были поставлены на ноги. Беглеца искали всюду — и в самой Вильне, и в уездных городках, и даже в деревнях вдоль железной дороги. Прошел день, другой, пятый… Запахло грандиозным скандалом. Держать в руках такую крупную птицу, иметь неоспоримые доказательства преступной деятельности — и упустить!..
Над головой начальника Виленского губернского жандармского управления полковника Черкасова нависли тучи. На десятый день исчезновения Ульянова, когда никаких его следов так и не обнаружилось, а молчать далее о конфузе стало уже невозможно, полковник Черкасов сел за свой роскошный письменный стол и скрепя сердце принялся писать: «Секретно. Имею честь донести Департаменту полиции, что Начальник Вержболовского пограничного отделения жандармского полицейского управления железных дорог сообщил мне…» В случае удачных действий полковник имел обыкновение первым в донесениях называть себя, здесь же он выдвинул на первое место другое лицо, рассчитывая, что авось оно его хоть немного прикроет, «…сообщил мне о прибытии 7 сего сентября из-за границы сына Действительного Статского Советника Владимира Ильина Ульянова по паспорту С.-Петербургского Градоначальника от 15 марта сего года за № 720, указанного в Циркуляре Департамента полиции от 26 мая 1895 года за № 4254, который, судя по купленному билету…» Написав последние слова, полковник аж скрипнул зубами: он понимал всю несерьезность, нелепость, позорность этого довода: «судя по купленному билету». Он представил себе, как его вызовет в Петербург директор департамента и своим тихим иезуитским голосом скажет:
— «Судя по купленному билету»? Прекрасно! Почему бы отныне, господин полковник, вам не полагаться также на собственные заявления поднадзорных? Право, я не удивлюсь, если в вашем очередном донесении прочитаю, что социал-демократ такой-то, судя по его собственному заявлению, отказался от противогосударственных мыслей и действий…
Да, полковник Черкасов все понимал, но никаких иных сведений о намерениях Ульянова у него не было, и потому ничего другого не оставалось, как написать: «…судя по купленному билету, направлялся в г. Вильну».
Полковник положил перо, встал, прошелся по комнате и, собравшись с духом, написал последний, самый страшный и самый позорный абзац:
«Собранными же негласным образом справками, пребывание означенного Ульянова в г. Вильне до настоящего времени не обнаружено».
Полковник подписался — подпись получилась не такой размашистой и смелой, как обычно, — означил дату: «16 сентября 1895 года», проставил исходящий номер: «1239». Невольно подумал, внутренне содрогаясь: «Не последний ли, мной подписанный?»
…Донесение Черкасова было получено в Петербурге 18 сентября. Сведений об Ульянове и в этот день ни Виленская, ни петербургская полиция не получили. Ни восемнадцатого, ни двадцатого, ни двадцать пятого…
Ульянов — довольный, оживленный, сияющий — приехал в Петербург только двадцать девятого. Кажется, не появись он еще дня два-три, и в Департаменте полиции началась бы эпидемия апоплексических ударов…
Где же он пропадал целых двадцать два дня после того, как ускользнул из-под самого носа полиции? Он провел несколько дней в Вильне, оттуда благополучно добрался до Москвы, где тоже прожил несколько дней, а потом, войдя во вкус безнадзорной жизни — была не была! — махнул еще и в Орехово-Зуево. И только оттуда — в Питер.
Двадцать два дня полной свободы! Ни один из них не пропал у него даром. Всюду его ждало множество дел. В одном городе он договаривался с единомышленниками о доставке из-за границы революционной литературы, в другом — устанавливал связи с местными социал-демократами, в третьем — проводил совещание… И всюду он делился с собеседниками тем, что привез из-за границы: очень скупо, расчетливо — социалистической литературой, тем самым нелегальным багажом, который мог навлечь такие крупные неприятности при таможенном досмотре, и очень щедро, широко — тем багажом, которому был не страшен ни таможенный досмотр, ни самый тщательный обыск, — идеями, выводами, замыслами, что окончательно сложились у него в беседах с Плехановым и Аксельродом, во встречах с Лафаргом и Либкнехтом, в общении с французскими и немецкими рабочими, в раздумьях над жизнью и смертью Энгельса.
Порой, когда во время этих бесед и совещаний речь заходила о Марксе и Энгельсе, Ульянов горячо восклицал:
— Это — настоящие люди! У них надо учиться. С этой почвы мы не должны сходить.
…Когда он отправлялся за границу, ему жаль было покидать на такой большой срок мать и Надю, сестер и брата, Кржижановского и Мартова, Бабушкина и Шелгунова… Он знал, что будет скучать о них, и думал, что о нем скучать, его ждать будут лишь они. Но эта двадцатидвухдневная поездка показала, что не только родственники и любимая ждали Володю, не только петербургские товарищи-социалисты ждали Старика, не только рабочие-кружковцы за Невской заставой ждали Федора Петровича, — нет, его ждали не только близкие, знакомые, хорошо известные ему люди, которых можно легко пересчитать, его, Владимира Ульянова, ждали также сотни, тысячи и миллионы далеких, совершенно незнакомых, неведомых ему людей. С великим нетерпением ждала Ленина Россия.
Примечания
1
По желанию (лат.).
2
Для сведения (лат.).
3
Dunkel — темный (нем.).
4
После праздника, то есть после события, задним числом (лат.).
5
Закон суров, но это закон! (лат.)
6
Пусть погибнет мир, но восторжествует правосудие! (лат.)
7
Ландвер — войска, составленные из запасников второй очереди, ополчение.
8
Всегда куропатку, то есть всегда одно и то же (фр.).
9
Имеется в виду смерть 6 апреля 1855 года первого сына Эдгара, восьми лет.
10
По всей форме (лат.).
11
Первая жена Энгельса Меры Бернс умерла в 1863 году.
12
Скоро я сделаю последнюю гримасу (фр.).
13
«Гвардия умирает, но не сдается» (фр.).
