Борис Кокушкин - Рабыня Малуша и другие истории
– Коль скоро азбука будет готова? – спросила Ольга.
– Намедни я был у него. Трудится, не разгибая спины. Сам понимает, что дело не терпит отлагательств. Наберись терпения, матушка, все образуется. А вот как княжичи, не хотят креститься?
– Беда с ними, уперлись и ни в какую! Не хотят принимать новую веру.
– Что так? Вон уже и многие бояре, воеводы и тысяцкие восприняли новую веру…
– Упрямы зело, – махнула рукой Ольга. – Особенно Всеслав. Начинаю говорить с ним о вере, плюется. А Святослав только посмеивается. Уноши[18] уже, трудно на них найти управу. Сам-то пробовал с ними беседовать?
– Пробовал, – вздохнул Григорий. – Не ведаю, чем их еще можно вразумить. Издевательски смеются и посылают меня проповедовать старухам да старикам.
В этот момент со стороны площади послышался конный топот, а через некоторое время дикий женский вопль.
– Господи, что там еще случилось? – встала Ольга.
Встал и Григорий и вслед за княгиней стал спускаться по лестнице во двор.
Там уже стояла толпа, конюхи уводили оседланных лошадей. Увидев княгиню, толпа расступилась, и Ольга увидела лежащего на земле Всеслава. Голова его покоилась на коленях дядьки Чурилы, горло, руки и грудь были залиты кровью. Над сыном выла Прекраса.
Святослав со своим дядькой Асмусом стояли здесь же, низко опустив головы.
– Кто его? – обратилась княгиня к Асмусу.
– Горячий… Погнался в лесу верхи за лисой и горлом напоролся на торчащий сломанный сук. Мы прискакали, а он уже мертвый.
– Почему не удержали? – продолжала допытываться Ольга.
– Остановишь его, – махнул рукой Асмус. – И упреждали, и кричали, да куда там! Чурила даже изловчился схватить лошадь под уздцы, так княжич так огрел его плетью, что глаз едва не выбил.
Ольга посмотрела на дядьку Всеслава, – действительно, поперек щеки кровоточил глубокий шрам, идущий почти от самого глаза к уху.
– Похоронить язычника сегодня же, – приказала Ольга ближнему боярину.
– На костре или в землю? – спросил тот.
– В землю, на Горе, – кинула та. – Пока костер готовят, день кончится…
Когда Ольга оделась в траурную одежду и уже сходила с крыльца терема, ее остановил священник:
– Ты же христианка, а там хоронят язычника!..
– Хоронят княжича. Что подумают мои подданные, если я не явлюсь на погребение?
– Давно надо было крестить своих людишек, – проворчал Григорий.
– Пока не будет крещен весь народ, я не могу вставать поперек давних обычаев, даже если они и языческие. Отойди, не мешай мне…
Через несколько дней после погребения Всеслава Ольга позвала Чурилу:
– Подбери дельного ябедьника и пошли ко мне, – распорядилась она.
Когда тот явился, княгиня приказала:
– Возьми людей и срочно поставьте в Любече небольшой терем.
– Для кого? – поинтересовался тот.
– Ты строй быстро и ладно, а остальное не твое дело, – отрезала княгиня.
Тот поклонился и на следующий же день с ватагой черных работных людей выехал в Любеч.
В середине травня[19] ябедьник возвратился, доложил княгине о том, что терем с поверьем[20] излажен, и за усердие был награжден добрым платном.
Вызвав Чурилу, Ольга приказала:
– Подбери пятерых мечников[21]. Повезете Прекрасу в Любеч и останетесь при ней. Да чтобы оттуда никуда ее не отпускать.
– А если… – начал было Чурила, но княгиня резко бросила:
– Тогда – в жажели[22]!
Узнав о том, что ее отсылают в Любеч, Прекраса с утра до вечерницы кричала в крик, рвала на себе волосы, винила во всем Ольгу.
– Господи, пожалей страдалицу, – молился Григорий. – Что же она так мучается, бедолага?
– Не от того кричит, что увозят, – усмехнулась княгиня. – От того, что ее задумка не совершилась.
– Что за задумка? – полюбопытствовал священник.
– Она надеялась, что со временем Всеслав, как старший из детей Игоря, станет князем и она возвысится над всеми. А с его смертью все надежды ее рухнули, а тут еще и удаляют из Киева.
– А пошто ты ее удаляешь, она тебе не соперница, – не отставал священник.
– Озлобилась она. Может любую пакость сделать. А так будет спокойнее. А ты чего пришел-то?
– Да, нет ничего страшнее рассерженной женщины. Чтобы отомстить за свою обиду, она пойдет на все, чтобы удовлетворить свою месть.
Ольга повернулась к Григорию и строго глянула на него. Тот понял, что напомнил ей о мести за мужа, и, стараясь замять свою оплошность, тут же заискивающе проговорил:
– Отец Кирилл изготовил славянскую азбуку, просил тебя посмотреть и узнать, не нужно ли что переделать?
– Ну, пошли, глянем, что там намудрил твой византиец из Солуни, – кивнула Ольга. – Сам-то видел ли?
– Видел, видел, – забормотал Григорий, направляясь к кельям Кирилла и Мефодия.
Жизнь смерда не мазана медом, – зимой ли, летом ли, работы всегда хватает. Вот и приходится вертеться от восхода до заката.
Зимним вечером при свете лучины Вита перебирала засушенные летом лечебные травы и поучала дочь:
– Это – золотуха. Она растет на борах, на раменских местах, при осинниках. Листики, глянь, махонькие, в пядь. А это суровец, ее надо собирать при водах, она в локоть вышины, красновата, листки, как елочки. Вот это – шам, листочки язычком, видом, что капуста…
– Ты что, ведунью из нее готовишь? – усмехнулся сидевший рядом Корж, выстругивая черенок для мотыги.
– Хозяйка должна все знать и помогать домашним при хворях, – наставительно проговорила Вита.
– Дело говоришь, – согласился муж и, отложив законченный черенок, предложил: – А не повечерять ли нам?
Малуша быстро вскочила и весело проговорила:
– Я приготовлю.
Шустрая девушка начала быстро расставлять посуду на столешнице.
– Хорошая хозяйка будет, – похвалил отец дочку.
– Да вон уж уноши возле нее вьются, – улыбнулась Вита.
– Ой, что ты говоришь, мама, – покрылась румянцем Малуша.
– А что за парубок провожал тебя после посиделок? – не унималась мать.
– Да это Хоре, сосед. Ему надо было возвращаться домой мимо нашей избы, – оправдывалась дочка.
– Плети лыко, – продолжала смеяться над дочерью мать, но Корж, видя смущение дочери, пришел ей на выручку:
– А что сейчас делают на посиделках?
Малуша с благодарностью посмотрела на отца и начала рассказывать:
– Унотки[23] пряжу прядут, уноши играют на гуслицах или свирельке, песни поем, смеемся.
– А что за песенки? Спой, – попросил Корж.
– Такую вот распевали:
Введение пришло,
Зиму в хате замело,
В сани коней запрягло,
В путь-дорожку вывело,
С берегом связало,
К земле приковало,
Снег заледенило,
Малых ребят,
Красных девчат
На салазки усадило,
На ледянке с горы покатило…
Или вот, когда уноши зачнут пугать лешими, мы запеваем:
Вы катитесь, ведьмы,
За мхи, за болота,
За гнилые колоды,
Где люди не бают,
Собаки не лают,
Куры не поют, —
Во там и место!
– И мы те же песенки пели, такоже нас уноши пугали, – отозвалась Вита.
– Страшно было? – спросила ее дочь. – При лучине-то темень. И вдруг кто-то из уношей как крикнет по-совиному… Жуть!
Несчастье в этой доброй и мирной семье случилось в один из теплых весенних дней.
Истопив баню, первыми в нее пошли мыться Вита и Малуша. По привычке Вита сняла с себя оберег, который был подарен ей отцом мужа, Антом. Молодой Ант был ратником Олега, когда тот еще княжил в Новгороде, и в один из походов на зырян как раз и добыл эту безделицу.
Был он и в том знаменитом походе к Днепру, когда князь обманом и хитростью уничтожил здешних правителей, Аскольда и Дира, отняв у них Киев. Здесь Ант и женился, здесь у него и родились сыновья. А когда старший сын женился, он подарил невестке этот оберег, который она приняла с благодарностью, нанизала на льняную нитку и постоянно носила на груди.
Оставив дочь в избе одну, Вита вернулась в баню к мужу. Девочка долго рассматривала оберег и решила примерить его на себе, нацепив на шею. Когда родители пришли из бани, она попросила:
– Матушка, можно я немного поношу?
– Поноси, поноси, – ответила распаренная от банного духа Вита.
Утром следующего дня, когда солнце едва поднялось из-за леса и еще не сошла утренняя роса, Вита отправилась в лес собирать лекарственные травы.
Корж с Малушей не волновались, – Вита не впервые ходила за травами, и занялись привычными домашними делами.
Но когда солнце начало свой сход за Гору, Корж и Малуша забеспокоились.
– Оберег она оставила у меня, – едва не плакала девочка.
– Не хотела тебя будить, когда уходила, – рассеянно ответил ей отец.
