Александр Торопцев - Бросок на Альбион
Он встал и, стараясь не привлекать к себе внимания, пошел слишком уж осторожно для его быстрой натуры к двери. Генрих возник перед ним так неожиданно, что юноша, ростом уже опередивший своего доброго опекуна, вздрогнул:
– Пойдем, я тебя представлю Матильде и ее родителям, – сказал король.
– Зачем? – спросил Вильгельм, удивился («Неужели он забыл, что еще два года назад он сам же меня знакомил с ними?!»), но сказать об этом не решился или не успел.
Матильда посмотрела на него с улыбкой, что-то шепнула матери, гордой, не злобной на вид. Второе знакомство состоялось.
– Как ты вырос, Вильгельм! – воскликнула мать Матильды.
Потом был какой-то разговор между дюком Нормандии и графом Фландрии, потом куда-то исчез король, осталась одна Матильда, затем их окружили дети – робость угасла, затаилась где-то в глубине души, но точно так же угасла, затаилась, спряталась где-то уверенность шестнадцатилетнего победителя и его гордость: «Я делаю всегда то, что мне надо».
Дюк Нормандии стоял в окружении детей и не мог оторваться от них, маленьких, шумных, болтающих наперебой о чем-то с Матильдой. Отойти бы да… Генрих I и в этот раз выручил его, взял за локоть, повел из замка во двор, где готовились к состязанию рыцари.
– Она мила, эта девочка! – сказал король и с глупой ухмылкой добавил: – Потомок Карла Великого и Альфреда, какая кровь!
– Люди Севера били этих потомков и будут бить! Подгнила кровь, – резанул Вильгельм, не сдержался, надоело ему томить в себе злость.
Генрих I вздрогнул от неожиданности, остановился, не зная, как ответить на эту – нет, не мальчишескую, но именно потомственную – нормандскую злость, промолчал, пошел дальше.
Вильгельму понравилась робкая реакция короля Франции. Отношения с ним у юного герцога внешне оставались добрыми еще несколько лет, но оба они понимали, что разрыв неизбежен. Победы в мелких стычках и крупных сражениях – их у Вильгельма становилось все больше – укрепляли в нем те черты характера, воли и ума, которые делают любую личность либо неуправляемой в поступках и в желаниях (такие люди обычно срываются в пропасть, гибнут вместе со своими желаниями), либо в меру уверенной в себе и в своих возможностях и потому очень опасной.
Гораздо чаще, однако, удачи разжигают аппетит, повышают самомнение, и личность, даже самая выдающаяся, теряет способность оценивать себя, и тем самым дает шанс судьбе играть с собой в страшную игру – в игру случаев. В молодости эта азартная игра затягивает так, что даже самые осторожные забывают обо всем: играют, дерутся, побеждают. Вильгельм играл по-крупному, положение обязывало, предки, далекие и близкие.
Прошло несколько лет.
Дюк Нормандии окончательно разорвал отношения со своим опекуном, несколько раз бил войско короля. Что-то было в этом резком возвышении Вильгельма неотвратное, неподвластное воле Генриха I.
Отношения с королем Англии между тем складывались у Вильгельма более, чем теплые. В своей внутренней политике Эдуард делал ставку на нормандцев, которые к 1051 году заняли, практически, все ключевые позиции в государстве.
Поездка дюка Нормандии в Англию убедила всех в том, что отношения между Вильгельмом и Эдуардом улучшаются. Друзья порадовались этому, враги испугались: что даст этот союз Европе? (О старом разговоре юного Вильгельма и Эдуарда, еще не короля, никто не знал. Даже те, кто сопровождал в тот летний ясный день двух друзей на прогулке.)
Возвращаясь домой, дюк Нормандии выглядел довольным и гордым. Мало кто из приближенных догадывался о том, что творилось в душе у Вильгельма, обласканного королем, который щедро наградил гостя и всю его свиту. Догадался об этом лишь один человек – Ланфранк. Он – первый и единственный человек в Западной Европе – понял все тайные мысли сына Роберта Дьявола, понял все его мечты.
Но мечты – это еще не планы, это – нечто неконкретное, размытое воображением. Человек меры, Ланфранк не был человеком действия, конкретного дела, которое часто требует от любой личности огромных физических, душевных и умственных затрат. С умом у приора было все в порядке. Но самолично отдавать жестокие приказы он бы не смог. Страшно, мучительно страшно для людей хрупкой душевной организации отдавать приказы, скажем, четвертовать человека, крикнувшего: «Кожа! Кожа!» Это нужно сделать – обязательно нужно четвертовать или придумать еще что-нибудь пострашнее, бесчеловечнее. Нужно! Но для подобных приказов Ланфранки не годятся. Они нужны для другой работы.
Часто люди действия, Вильгельмы, останавливаются в удивлении перед выбором: «Четвертовать или колесовать, убивать или не убивать, как лучше?!» Они могут долго думать, оказавшись на распутье, как сделать лучше. В подобных случаях Ланфранки не заменимы. Они, умудренные опытом веков и народов, тонко чувствующие настроение толпы (но не запах человеческой крови, который отбивает им память, мутит мозги), способные быстро разглядеть в ней тех, кто в любую секунду одним-единственным движением, криком, возгласом может изменить в любую сторону настроение огромной массы людей; обладающие не только «книжным умом», но и величайшей интуицией, проникающей в причинно-следственную цепочку конкретных событий, эти люди являются по дару своему, по духу своему советниками, даже советчиками. На большее они не способны. Меньшее превращает их в отшельников, обедняет их жизнь, утомляет изощренный разум. Отшельничество – не лучший удел для советчиков, мечтающих реализовывать себя в обществе, и не они в этом повинны, а – очень часто – те, кому их советы предназначены, то есть люди дела.
Вильгельму повезло на Ланфранка. Человек одаренный, деятельный, в труде неистовый, в битвах удачливый, юный дюк Нормандии мог попасть под влияние собственного самомнения, но… встретился на его жизненном пути Ланфранк! Гениальный советчик. Лучший попутчик в трудном походе. Лучший кормчий.
Уже первый разговор между ними поразил обоих, порадовал. Второй разговор состоялся по прибытии Ланфранка из Рима. Он порадовал их еще больше. Две разные стихии. Два непохожих друг на друга человека, таланта. Две непересекающиеся фигуры.
Пересеклись.
Через несколько месяцев Вильгельм Нормандский женился на Матильде Фландрской. Победа. Почти десять лет прошло с тех пор, когда юный герцог почувствовал странное желание увидеть Матильду, поговорить с ней. В тот день он вновь отдал жестокий приказ отрубить каким-то несчастным руки-ноги, вспороть живот и бросить кишки собакам. После этого был пир. И был вечер. И пришла ночь. И Вильгельм почувствовал неизъяснимое желание увидеть Матильду – срочно увидеть Матильду. И поговорить с ней. Здесь, в небольшой комнате родового замка, где в центре стола лежала книга «Записки Цезаря».
Цезарь учил его воевать, говорил с ним только на военные темы. Римский консул не мог говорить с ним на другие темы, никто не мог, даже из самых преданных друзей. Только кузина Матильда – так почему-то ему хотелось. О женщине Матильде он возмечтал чуть позже, когда однажды после очередной победы над дальним родственником, отпировав, он, восемнадцатилетний, попал в объятия какой-то яростной красотки, пленной. Она была стремительна и откровенна в своих ласках, она бесилась с ним, молодым, всю ночь. Утром он приказал ей исчезнуть. Она исчезла – никогда больше он не видел ее. Но после той ночи он стал думать о Матильде как о женщине. Только – думать. Даже Ланфранк не подозревал этого. Даже Ланфранк, человек меры, не понимал юной души сына полоскальщицы и Роберта Дьявола, не предусматривал в своих мыслях, что душе этой дано Всевышним право на любовь.
«Мера во всем!» – эта мысль, высказанная еще в Древней Греции, нравилась приору из монастыря Бек. Он поверил в огромные возможности Вильгельма Нормандского еще и потому, что тот «выбрал» Матильду Фландрскую. Очень точный выбор. Обедневшие родители Матильды не будут сопротивляться. Очень точный выбор. Но только ли выбор? Об этом Ланфранк не думал, не желал думать.
Женитьба Вильгельма на Матильде встревожила многих соперников и врагов. Они с ужасом думали теперь уже о том, как трудно им будет отстаивать свои права в Нормандии и за ее пределами у детей этой парочки. И никто из них не понимал главного: Матильда Фландрская, став женой Вильгельма, явилась тем душевным могучим средством, которое – ко всему прочему – столь необходимо сильным личностям, рискнувшим поставить перед собой великие цели. А цель у дюка Нормандии была воистину великая. Матильда поняла это в первые же дни после свадьбы. Ее энергичный муж, весь день отдававший делам, вечерами уходил в свою комнату, где на столе лежало у него теперь уже несколько книг, доставленных в Руан из монастыря Бек самим Ланфранком.
Вильгельм читал их часто. Перед его взором проходили люди, события, факты, судьба Альбиона. Герцог, еще не догадываясь, зачем ему все это нужно, читал хроники внимательно. Ему почему-то казалось, что Эдуард исполнит свое обещание, данное сгоряча, и он станет королем Англии…
