Станислав Брехов - Смертельная печаль. Саби-си
Дорогой шли молча. Женщина семенила впереди, время от времени бросая взгляд на меня. Очевидно, опасалась, не отстал ли я. Ее походка, мне показалась столь характерной для японских женщин прошлых лет, что я поймал себя на мысли, что все эти годы в России я не только не замечал, но и не думал о том, что походка русских женщин, совершенно отлична от японских. Значит, все эти годы, меня это не волновало.
Идя дорогой между домов, я отметил, какая непривычная чистота на улицах. Как аккуратно ухожен каждый дом и строения вокруг. Да теперь мне это непривычно, но раньше, наверное, это для меня было естественно. Вот они мелочи, которые теперь отличают меня от всякого японца. Все я воспринимаю с удивлением. Но ведь это моя родина. Тем временем мы подошли к кладбищу. Женщина с уверенностью пробиралась между каменными плитами, точно зная, куда идет. Сакана-сан, указав мне на захоронения отца и матери, принялась вытирать пыль с надгробий.
Управившись с этим, посмотрела на меня, затем постояла минуту молча.
– Синдзи-сан, Вы, наверно, хотите побыть один? Вот на это можно присесть. – Невесть откуда, в ее руках, появляется раскладной стульчик. Она, что принесла его с собой? А я и не заметил. – Я Вас оставлю и буду ждать у выхода. Не заблудитесь?
– Спасибо, Сакана-сан.
Сейчас, думая о родителях, я понимаю, что для меня не было этих прошедших лет с момента их смерти. Для меня они ушли как будто вчера, совсем чуть-чуть не дождавшись нашей встречи. Я не знаю, что бы ты сказал мне, отец, увидев меня сейчас. Не знаю, был бы ты рад моему возвращению или сожалел бы. Но что теперь гадать. Я здесь, и мне хочется говорить с тобой.
Так или иначе, но твоя смерть примирила наши позиции. Какими бы они ни были. Теперь мне не нужно объяснятся с тобой. Мне не нужно оправдываться, а тебе жалеть меня.
Смерть великий уравнитель. И, очевидно, скоро и мне суждено примириться с этим миром и собственной судьбой. Долгие годы я мечтал о том, что увижу тебя и все смогу объяснить. Но объяснять не придется ничего. Тебя нет, а своим братьям я объяснить ничего не смогу. Чтобы понять меня, им моих слов будет, безусловно, мало. А почувствовать все им уже не дано. И если они попросят у меня объяснений, это будет означать лишь одно: они не готовы понять меня. Я этого очень не хочу. Если это случится, мне придется уйти.
Любые объяснения сейчас для меня слишком унизительны. Вряд ли я смогу их вынести. Я сейчас жду лишь одного – приятия меня любого, каким бы я ни был, как бы ни изменился за эти годы и что бы ни совершил. Пусть это будет хотя бы даже жертва с их стороны. Я приму ее, считая даже ее не заслуженной, приму.Отец, все почему-то идет совсем не так, как я рассчитывал. Я помню, самурай не должен произносить слов: «я боюсь». Но думается мне что братья мои, не готовы быть ко мне великодушными. И этого мне стоит опасаться. Пусть эти мои мысли будут призывом о помощи, обращенными в будущее. Сегодняшнее или завтрашнее. Понимаю, что не в твоих силах ничем помочь, и этот наш разговор может оказаться последним. Я, тем не менее, произношу их, что бы ты знал меня нынешнего.
Мне не стыдно за себя. Ни один мой поступок не вызвал бы твоего стыда или гнева. Мне очень хотелось, чтобы ты знал это. Теперь у меня есть такая возможность, сказать тебе об этом.
Возвращаясь домой, всю обратную дорогу во мне нарастало напряжение. Чувство это мне было хорошо знакомо, и оно было связано с ожиданием неминуемых неприятностей. Того, что исправить или изменить мне самому не дано. Событий, свершение которых зависит лишь от воли Создателя. В такие минуты бессмысленно упорствовать. Не следует противопоставлять свою волю Воле Всевышнего, нужно ее принимать. Но это не просто. Человеческое упорство и гордыня мешают быть покорным. Непременно хочется все устроить на свое усмотрение. Я знаю себя и стараюсь быть спокойным. Стараюсь заставить себя смотреть на все как бы со стороны. Посмотрим, получится ли у меня это сегодня.
Добравшись до дома, мы с Сакана-сан обнаружили, что все уже собрались и готовы к выезду в ресторан. Ждут нас. Самым ярким впечатлением от поездки было не то, каким шикарным был ресторан и какой изысканной была еда, но то, что все это действо меня больше беспокоило, нежели радовало. Я чувствовал во всем происходящем какую-то натяжку – долг перед обычаями и правилами этикета. Мне же хотелось видеть искреннюю радость оттого, что, спустя столько лет, они увидели своего старшего брата. Каким бы он ни был. Но вот этого как раз и не было. Сначала я успокаивал себя тем, что возможно за долгие годы перестал понимать правила поведения и смысл происходящего по-японски. Но чем больше спиртного выпивалось, тем яснее я понимал, что все чувствую правильно. Они все воспринимают меня чужим.
Они не хотят видеть меня родным им человеком. Им проще играть плохую игру, потому что так принято, чем высказать мне все, что они думают на самом деле. И чем больше росла моя уверенность в понимании этого, тем больше мне хотелось увидеть моих братьев пьяными. Возможно, это раскроет их души. И я не ошибся. Вернувшись домой, мы продолжили выпивать.
В какой-то момент Бундзо спросил меня о моей жизни после войны. Но как только он произнес эту просьбу, я уловил в его словах скрытый подтекст, иронию.
У меня не было желания говорить с ними об этом в тот вечер хотя бы потому, что были они пьяны. А еще и потому, что я чувствовал – они не хотят меня понимать.
Они уже отгородились от меня своим пониманием произошедшего. И что бы я ни говорил, что бы не объяснял, сейчас они не готовы слышать меня.
Я попытался им объяснить, что сегодня не расположен говорить об этом. Что это долгий разговор, и лучше его вести на свежую голову. Но было уже поздно. Алкоголь сделал свое дело, их прорвало. Первым начал Бундзо.
– Ты, что думаешь, что ты герой? Столько лет мучался и страдал, и теперь тебя все будут за это любить и уважать? Все твои мучения и злоключения никому не интересны. А знаешь почему? Потому что всего этого не должно было быть вообще, если бы ты повел себя как мужчина и как воин. Так как это предполагает кодекс чести воина. Мы все эти годы посещали храм Ясукуми. Родители с почетом хранили медали цветка вишни в память о своих сыновьях. А теперь мы узнаем о том, что ты предпочел позорный плен благородной смерти. Почему ты не совершил харакири? Слава Богу, отец не дожил до этого дня. Он бы не выдержал этого позора. До последних дней он думал о тебе как о герое, отдавшим свою жизнь, за свою родину. И что же он увидел бы сейчас?
Разговор давно перешел на высокие тона. В какой-то момент я понял, что уже не смогу стерпеть услышанного от своих младших братьев. К тому времени все мы уже были изрядно пьяны, и, очевидно, это сыграло решающую роль. Сознание заволокло словно туманом. С трудом вспоминаю, как все произошло, но в какой-то момент я вскочил и несколько раз наотмашь ударил обоих. Завязалась натуральная драка, в которой была разбита посуда, перевернут стол, порвана одежда.
Женщины, крича, бросились нас разнимать. Хорошо, что им удалось нас утихомирить. Со стороны, должно быть, все смотрелось очень глупо. Трое седых, к тому же пьяных стариков неумело дерутся как школьники.
Далее я не мог позволить себе оставаться в этом доме.
– Посмотрите вокруг, посмотрите и вы поймете, что все ваши слова лишь пустой звук. Вы живете в районе Ацуги – районе американской военной базы. Так о нем говорят сейчас. Разве такое можно было представить себе в тот год, когда мы последний раз с вами виделись.
Разве за это погиб наш старший брат? Разве смогли бы вы ему объяснить, что соседство с американцами для вас выгодно. «Они охраняют наш сон», сказали бы вы ему. Все мы родились и выросли в семье потомственных самураев. И не мне вам объяснять кодекс чести воина.
Ваша война давно закончилась, а моя все еще продолжается. Потому что я до сих пор не могу вернуться домой.
Однако вы свое положение оправдываете. Меня же понять вы не смогли. Никто из вас не был на той войне. Никто из вас не сидел в лагерях, в плену. Не видел и не чувствовал на своей шкуре колымской зимы. Для того, что бы вы смогли меня понять, вам нужно пройти этот путь. Только после этого вы, возможно, поняли бы, что харакири не самое страшное испытание для духа. Есть вещи и пострашнее самой смерти. У русских есть хорошая пословица: «Сытый голодного не разумеет». Вам не понять меня уже никогда, если мне приходится объяснять вам такие вещи в вашем преклонном возрасте. Слепцы. И не вам корить меня памятью нашего отца и брата. Возможно, они бы меня, как раз поняли. Вызовите мне такси, Сакана-сан, я уезжаю.
Женщины находятся в состояние шока. На них как столбняк напал. Никто из них не ожидал такого развития событий.
– Соберите мои вещи и сумку. Прошу Вас.
– Синдзи-сан, как же так. Разве теперь вы можете вот так уехать из родного дома? – Я вижу в ее глазах искреннее желание не отпускать меня.
– Сакана-сан, сделайте то, что я прошу. Сейчас мы не будем обсуждать ничего. Я уеду и несколько дней буду жить в гостинице. В какой, я сообщу позже, по телефону. А там время покажет, как быть дальше. Все, обсуждение на этом закончим. Я выйду на улицу подышать свежим воздухом.
