Станислав Брехов - Смертельная печаль. Саби-си
Но нет, так я тоже поступить не могу. Я должен сделать намеченное. Я увижу храм Кинкакудзи, мой золотой храм. Я увижу мой Киото, свой район и, возможно, встречу кого-нибудь из моей юности. Возможно, мне удастся найти и побывать в нашем старом доме. Нет, теперь я не могу отказаться от всего этого. Я увижу то, что хотел увидеть. Сейчас мне сложно, но через день-другой все войдет в свое русло. Деньги у меня пока есть, так что надо не хандрить, а попытаться насладиться впечатлениями.
От вокзала я поехал на автобусе. Мне все же не стоит забывать о своем скромном бюджете, не так много денег у меня остается. Спешить мне особенно некуда, да и осматривать город из окна автобуса удобнее. С собой у меня лишь небольшая спортивная сумка. Все вещи я оставил на хранение в Токио. Не зная, останусь ли я на ночь в Киото или решу вернуться в Токио сегодня вечером, я не стал устраиваться в гостиницу. К вечеру разберусь в этом.
Выйдя из автобуса, я несколько часов ходил по городу. Но ни в тот день, ни на следующий мне так и не удалось разыскать наш старый дом. Район сильно изменился. Кто-то мне сказал, что в связи со строительством дороги несколько домов были снесены. Кто-то утверждал, что район сильно расстроился и сейчас его просто трудно узнать. О семье Тойода тоже никто не помнил. Так или иначе, поиски мои были бесплодными.
Пробыв в Киото несколько дней, я чувствовал себя пожилым туристом в чужой стране. Туристом, которому все интересно, но при этом он понимает, что находится далеко от дома и скучает по нему.
Последний вечер перед отъездом в Токио был наполнен особой грустью. Нет, это чувство не было для меня тягостным и даже наоборот, было приятным, сладостным. Поужинав в небольшом ресторанчике у гостиницы, я зашел в номер и собрал вещи к утреннему отъезду. Затем поднялся на последний этаж, на котором находился бар отеля и устроился за угловым столиком у большого окна. Заказав бокал пива, слушал музыку и любовался огнями ночного города, раскинувшегося внизу. Сознание мое наполнилось покоем и созерцанием, мне стало как-то особенно легко, так, как еще никогда в жизни не было. Каждая секунда в тот вечер казалась мне нескончаемым потоком радости и счастья. Эта музыка, запахи, люди, все вокруг доставляло особое удовольствие и дарило любовь. Мне открылось, что все это, что я сейчас вижу и чувствую, чему так радуюсь, есть награда за долготерпение и надежду. Все то, что мне дано было превозмочь в жизни, и сделало эти минуты такими прекрасными и неповторимыми. Это и есть заслуженная награда, которую трудно переоценить. Понимание этого было столь острым еще и оттого, что я знал – этому вечеру не суждено повториться. Я старался впитать в себя каждое мгновение, каждое движение вокруг, всякий запах и звук, запечатлеть в памяти картинку ночного Киото.
Завтра я уезжаю и теперь, очевидно, навсегда.
Вернувшись в Токио, я поселился в том же отеле и пробыл в нем еще несколько дней. Перенеся дату вылета, я решил возвращаться домой раньше намеченного.
За эти несколько дней я так и не дал знать родным о своем местонахождении. Мне казалось, узнай они о том, где я остановился, они могли бы приехать с целью примирения. А сейчас я к этому совершенно не готов. Пусть пройдет какое-то время, решил я. Возможно, все еще придет в норму и наши отношения возобновятся. Мой адрес у них есть. Значит, они смогут мне написать. Если захотят.
В день вылета, уже сидя в самолете, мне подумалось о том, как все же не совершенен человек. Он даже не понимает, что ему на самом деле нужно. Что необходимо, а что он просто хочет. Ведь у этих понятий столь разный смысл. Вот мое желание сбылось. Я вернулся на родину. Но почему мне так плохо. Так больно и одиноко. Почему я раздавлен этими впечатлениями. Сейчас у меня только одно желание – поскорее вернуться в Магадан, увидеть своих детей, внука, свою жену.
Глава 12 Последний день отца
Там, за нигде, за его пределом —
черным, бесцветным, возможно, белым —
есть какая-то вещь, предмет.
Может быть, тело. В эпоху тренья
скорость света есть скорость зренья;
даже тогда, когда света нет.
И. Бродский
Сегодня 19 февраля. Мы с отцом идем вверх по течению Тауйя. Снаряженный «Буран» тянет за собой тяжело нагруженные сани. Мы собирались на неделю, поэтому основной наш груз – бензин, новая печь, кирпичи для зимовья и немного продуктов.
Снега в этом году много, да и река встала быстро. Оттого под гусеницей снегохода ровный, укатанный сверху снегом лед. Торосов почти не встречаем, лишь изредка приходится объезжать небольшие вздутия льда. По этому зимнику достаточно часто ездят местные, и дорога эта кажется обжитой, хоть и отъехали мы от Талона уже верст тридцать.
По обеим сторонам реки стоят высокие деревья, сплошь засыпанные снегом. Ветви прогнулись под его весом. Окажись под ними и встряхни – снега будет столько, что из-под него не выбраться.
Время от времени реку пересекают следы лесной живности. Здесь и лисица, и волк, много песца и даже встречается росомаха. Отец рассказывал, что как-то они с Николаем Николаевичем здесь гоняли лося. Мчались за ним на «Буране» несколько километров, пока он в лес не свернул, а в буреломе его не достать.
После возвращения из Японии отец места себе найти не мог. В Магадане ему явно тесно. Уже которую неделю зовет меня в тайгу. После смерти Николая Николаевича я стал его единственным напарником.
Добравшись до зимовья, мы занялись привычными делами. Приготовили дрова, убрали снег с тропинок. Вырубили на реке лунку, принесли воды. Затопили печь, приготовили ужин. Завтра нужно будет заняться печью. Старая печь совсем прохудилась и давно требует ремонта. В феврале в наших краях смеркается рано. К пяти часам вечера темно – «хоть глаз коли».
К семи мы справились со всеми делами и устроились за столом на ужин.
С собой из Талона мы привезли мороженной кеты и хлеба. Если горячий хлеб выставить на мороз, он застывает так, что им можно гвозди заколачивать, но стоит его разогреть в духовке или в печи, он вновь становиться свежим и душистым, как будто его только что испекли. Поэтому зимой, как бы далеко ты не ушел в лес, у тебя всегда к столу будет свежий хлеб. Отец топором нарубил кеты, сварил уху, приготовил крепкий и ароматный чай с брусничным листом. После долгой дороги и работы на морозе нет ничего лучше забраться на лежак с кружкой горячего чая. Отец все делал молча, неспешно, лишь его негромкое бурчание, какое-то не известное мне раньше, горловое пение доносилось сквозь гул и потрескивание печи.
– Батя, ты что это – запел, что ли?
– Да так вспомнилась одна мелодия из прошлой жизни. Услышал, когда был в родительском доме. Вот теперь вертится на языке.
– Ты бы поговорил со мной. А то «мычишь как не родной», – я опять смотрю на него с улыбкой.
– Теперь и поговорить будет возможность, ночь долгая в это время года.
Мы с отцом после его прилета никак не поговорим. Дома обстановка не располагает к откровениям. Может, здесь на природе, на свежем воздухе он разговорится. Я чувствую, что это ему нужно. Николая Николаевича не стало, и с тех пор отец время от времени говорит о жизни со мной.
– Послушай, отец, мы с тобой больше тридцати лет знакомы, – пытаюсь пошутить я. При этом я улыбаюсь, смотря ему в глаза, и жду ответной реакции.
Он оценил мою шутку, округлил глаза и произнес привычное для меня долгое «э».
– Да, это ты верно заметил – знакомы, – он чуть улыбнулся.
– Так вот, батя, до сих пор ты мне никогда не рассказывал ни о своем прошлом, ни о своей семье, оставшейся в Японии. Какое-то время, надо честно сказать, меня это и не очень волновало, но теперь я, наверное, становлюсь взрослее. Да и с твоим приездом из Японии что-то поменялось. Расскажи мне, как ты жил до встречи с матерью.
Отец молчал несколько минут.
– Да, сынок, мы с тобой об этом никогда не говорили, потому как не время, видно, было. Я много лет назад решил забыть эту свою прошлую жизнь. Теперь чувствую, и тебе это нужно знать, и мне можно вспомнить. Хотя иногда мне кажется, за давностью лет все это было не со мной. Как если бы я смотрел когда-то кино или читал книгу, а теперь вспоминаю вовсе не свою жизнь. Но все это было, и было это со мной. Тем нереальнее все произошедшее мне видится. За эти годы я, очевидно, стал больше русским, чем был японцем. Помнишь, ты прилетал в отпуск после двух лет службы? Кстати, все хочу у тебя спросить, почему ты тогда пробыл дома так мало дней. Всего два или три. Где ты был остальное время?
– Да как сказать, батя. Я ведь тогда влюблен был. Роман у меня был с одной дамой во Владивостоке. Вот мы с ней и жили несколько дней в квартире каких-то ее знакомых. А прилет в Магадан пришлось отложить. Я тогда подгадал так, что между рейсами было всего несколько дней. Туда и обратно.
– Ну ясно, дело, что называется, молодое. А нам с матерью наплел, что билетов не было – помнишь?
