Карен Харпер - Наставница королевы
— Между прочим, ты слышала, что Кромвель ухитрился женить своего сына Грегори на сестре Джейн Сеймур, Елизавете? Я не говорю уже о том, что Кромвель, как утверждают, скоро станет кавалером ордена Подвязки[50], ни больше ни меньше. А знаешь, его ведь называют сыном кузнеца, но я слышала, что его родителям принадлежала еще и сукновальная фабрика, — добавила Маргарет, презрительно хмыкнув.
— Верно, — ответила я, мысленно вернувшись в давно прошедшие годы, — я тоже об этом слышала.
— И подумать только, что его величество считает возможным возвести его в пэры и наградить титулом барона Кромвеля Оукамского[51]. Да как это можно! Что же дальше-то будет?
Я смогла лишь покачать головой, размышляя о наглости Кромвеля. Принцесса Мария в письме сообщила мне, что получила крохи из состояния своей матери, в том числе золотой крестик и цепочку. Я искренне ей посочувствовала, вспомнив гранатовое ожерелье моей мамы, которое отобрала у меня Мод. Мария утверждала, что все ценное из материнского наследства прибрал к рукам Кромвель. Бывший секретарь кардинала Уолси теперь, служа королю, взобрался на самую вершину государственной власти. Он волен делать все, что пожелает, и вряд ли сможет вскарабкаться еще выше. Но ведь, с другой стороны, бедняжка Анна тоже чувствовала себя в безопасности, находясь на недосягаемой высоте. Я возблагодарила Бога за то, что Кромвель, кажется, не возражал против того, чтобы оставить меня при Елизавете, и не требовал более соглядатайствовать.
— Эдуард и Томас Сеймуры скоро возвысятся, причем Том будет посвящен в рыцари, — рассказывала дальше Маргарет. — Неужели чудеса никогда не закончатся для тех, кто начинал жизнь скромным дворянином вдали от столицы?
В ту ночь мы долго беседовали, но мысли мои все время возвращались к этому ее вопросу. Дочь пасечника с дальних границ Девона, с заброшенных, безлюдных пустошей, стала теперь воспитательницей (а по сути, приемной матерью) королевской дочери. И все же с тех пор, как мы расстались с Джоном Эшли уже много месяцев тому назад, мне иногда так сильно хотелось жить в сельской глуши, быть женой человека, который выращивает лошадей, и иметь собственного ребенка. Я не раз уже видела, что делают с людьми власть, гордыня и неограниченное честолюбие, и оттого тревожилась — и за себя, и за девочку, для которой хранила перстень с рубином.
Кромвель стал королем! Ну, не то чтобы королем, но вел он себя, как король, и сам, несомненно, мнил себя таковым. Он заправлял всеми государственными делами, пока его величество уединился в глубокой скорби. На сей раз Генрих потерял не новорожденное дитя, а королеву Джейн — она скончалась от родильной горячки через двенадцать дней после рождения сына.
Мы все надели белые одежды — все, кроме Елизаветы, у которой не было ничего подходящего, потому что росла она не по дням, а по часам, а после смерти Анны на ее одежду выделяли мизерные средства. Пусть мне не хотелось иметь никаких дел с Кромвелем, я смирила гордыню и написала ему, умоляя (как много раз прежде делала Маргарет) увеличить средства на одежду и обувь для дочери короля:
«Досточтимому барону Кромвелю,
кавалеру ордена Подвязки.
Его величество и Вы, милорд, будете, вне всякого сомнения, гордиться леди Елизаветой. С каждым днем она все более походит на своего родителя как внешне, так и своей ученостью.
Она здорова и растет быстро, а потому ее гардероб отчаянно нуждается в пополнении. Я благодарна Вам за благоприятные доклады о ней королю. Совесть не позволяет мне обратиться за денежным вспомоществованием к моему родному отцу, которому, как и многим из нас, нелегко сводить концы с концами.
Принимая во внимание Вашу мудрость и богатство, я умоляю Вас прислать средства на одежду леди Елизаветы, ибо ей крайне необходимы платья, верхние юбки, корсеты, рукава, нижние юбки, полотняное нижнее белье, ночные сорочки и чепцы, домашние тапочки и башмаки.
Ваша давняя слуга и любящая воспитательница леди Елизаветы, Кэтрин Чамперноун».«Ну вот! — подумалось мне. — Я напомнила ему о своей службе и намекнула: дочь короля так отчаянно нуждается в одежде, что я даже подумывала о том, чтобы обратиться за помощью к своему бедному отцу-пасечнику». (С тех пор как одиннадцать лет назад я покинула отчий дом, я всего два раза получала вести об отце: один раз от Барлоу, прежде чем они покинули Дартингтон-холл, а другой — от сэра Филиппа. Я полагала, что кто-нибудь сообщит мне, если отца не станет в живых.)
В последующие годы я не раз и не два писала Кромвелю подобные раболепные письма. И он присылал то монетку-другую, то свертки одежды, при этом напоминая, что это он назначил меня на нынешнюю должность и что он не сомневается в моей готовности служить ему в будущем. Иной раз мне казалось, что я продала душу дьяволу, но я не жалела об этом, когда видела, что у Елизаветы есть новые туфельки, которые ей в пору, и жесткие корсеты, которые не врезаются ей в ребра.
Как болела душа у этой лишенной матери маленькой девочки, признанной незаконнорожденным ребенком, как она страдала от отсутствия внимания со стороны отца! Я мечтала хоть немного утешить ее и в этом.
Гринвичский дворец, июнь 1540 годаКогда Елизавете было почти семь лет, нас вызвали ко двору. Такое случалось и раньше, но не в столь сложные времена. Елизавета была в восторге, я же сильно напугана. За мной даже специально прислали гонца, чтобы я предстала перед самим королем, чего раньше никогда не бывало. Я всем сердцем желала, чтобы мне довелось встретиться с Джоном Эшли, с кем угодно, только не с королем и не с Томом Сеймуром, ныне сэром Томасом Сеймуром, все еще холостым, но (как мне говорили) пользующимся большим вниманием со стороны дам. Оставив Елизавету на попечение нянюшек, я пошла.
Сейчас и при дворе, и во всей стране положение было неустойчивым. Религиозный раскол усилился, а несколько неурожайных лет подряд привели к распространению недовольства. Мятежи на севере и напряженные отношения с иностранными государствами заставляли придворных нервничать. Центр нашего мироздания, его величество, терпеть не мог свою четвертую жену, немецкую принцессу Анну Клевскую, которую он выбрал, ни разу не видев, только по льстивому портрету Гольбейна. Кромвель и портрет заказал, и брак организовал, чтобы обеспечить союзника-протестанта на континенте.
Все только и говорили о том, что король скоро аннулирует брак с Анной Клевской — как он сам клялся, чисто фиктивный. Услышав эти новости, я только кивнула в знак согласия, памятуя о том, как Генрих избавился от двух предыдущих жен. Поговаривали, что о немке Анне его величество отзывался так: «Мне она не по вкусу», «Она выглядит, как лошадь, а пахнет еще хуже» и «Мне невыносимо видеть ее уродливые груди и живот». Как и в двух предыдущих случаях, он поручил Кромвелю что-нибудь придумать, дабы выйти из этого положения. Но из того, что передавали шепотом, одна новость меня просто поразила: король винил Кромвеля в том, что тот нашел ему некрасивую, простоватую невесту и обманом вынудил жениться на ней. Над человеком, который совсем недавно удостоился титула графа Эссекса, собрались черные тучи.
Как бы то ни было, текущие семейные неурядицы не помешали королю ухаживать за новой дамой, Екатериной Говард — хорошенькой, молодой и полной жизни, к тому же говорившей на безукоризненном английском языке. Она приходилась кузиной Анне Болейн — ни больше ни меньше. Когда-то я ошибочно предположила, что Джейн Сеймур не сможет удержать внимание короля достаточно долго, чтобы он женился на ней. Теперь же я предсказывала, что эта Говард станет ему не любовницей, а женой. Мне и вправду казалось, что всякий раз, выбирая супругу, король останавливал свой выбор на женщине, которая была полной противоположностью предыдущей, однако все они научились применять одну и ту же тактику.
Готовясь к аудиенции у короля, я старательно выбирала наряд и осмотрительно остановилась на простом темном платье. Густые волосы я убрала под взятую взаймы остроконечную шапочку, которую снова ввела в моду королева Джейн — король не переставал скорбеть о ней. Дрожа, я ожидала в приемной, пока не произнесли мое имя. Один из королевских телохранителей, карауливший в гостиной, распахнул передо мной дверь.
— Приветствую ваше величество, — произнесла я и сделала самый глубокий и изящный реверанс, на какой только была способна.
Присев, я не спешила вставать, опасаясь, как бы лицо не выдало пережитого потрясения и тревоги. Как сильно изменился наш рыжеволосый Адонис, некогда крепкий, атлетически сложенный мужчина! Генрих Тюдор, которому в конце июня 1540 года исполнялось сорок девять лет, не только заполнял собой все кресло, но даже не помещался в нем. Глаза, которые теперь бегали, как у затравленного зверя, были едва заметны на расплывшемся лице. Рыже-каштановые волосы поседели и поредели. С того места, где я находилась, низко присев (пока король не сделал мне знака подняться), мне была видна и широкая, с влажными пятнами, повязка под шелковым чулком, облегавшим раздувшуюся правую ногу. И этот человек ухаживал за девятнадцатилетней девушкой, которая обожала танцевать? Я мысленно молилась о том, чтобы он был в хорошем настроении.
