Мария Фагиаш - Сестры-близнецы, или Суд чести
Гофмаршал граф Август Ойленбург едва покинул после утренней аудиенции покои кайзера, как ему преградил путь граф Хюльзен-Хеслер, шеф военного министерства.
— Вы рассказали ему об этом? — спросил он гофмаршала.
Ойленбург сделал вид, что не понимает, о чем идет речь.
— Что рассказал?
— О деле со статьей Хардена. О чем же еще? Вы согласились проинформировать Его Величество.
Маленький генерал Хюльзен-Хеслер относился к тем личностям, которые гофмаршалу были глубоко противны. Это был бессовестный карьерист, не гнушавшийся ничем, чтобы стать любимчиком кайзера, — будь то подражание рычанию зверей или карточные фокусы. За одно похлопывание кайзером по плечу или улыбку Его Величества он был готов на любые унижения.
— У меня были дела поважнее, чем читать эту грязь, — с досадой сказал гофмаршал.
Генерал ответил с лукавой улыбкой:
— Меня это не удивляет, в конце концов, родная кровь — это не шутка.
— Что это значит?
— А то, что вы не хотите сломать шею вашему кузену Филиппу. На вашем месте я поступил бы так же. С другой стороны, сказано в Библии: «Дай кесарю кесарево», другими словами, чей хлеб я ем, того песню и пою.
Гофмаршал холодно посмотрел на него.
— Я уже говорил вам, что не читал статью. Но раз вы ее читали, не лучше ли было бы, чтобы вы и сообщили об этом Его Величеству? Следующие полчаса он свободен. Я охотно доложу о вас.
Генерал завертел шеей, как будто высокий ворот мундира стал его душить.
— Почему? Почему именно я? Все знают, что у меня с Фили неважные отношения. Может создаться впечатление, что я хотел бы ему отомстить.
— А разве вы не хотите этого? — Ойленбург потерял терпение.
— Побойтесь Бога! Да у меня и в мыслях не было! И все же я неподходящий человек, чтобы намекнуть Его Величеству на эту статью.
Гофмаршал продолжил свой путь, бросив через плечо:
— Тогда оставьте вы это.
Хюльзен-Хеслер преградил ему дорогу:
— Но ведь кто-то должен это сделать.
— Я вам в последний раз говорю — я не буду этим заниматься. Поищите кого-нибудь другого, — сквозь зубы процедил ему Ойленбург.
Генерал ничего не ответил, сделал поворот «кругом», причем так, что доставил бы радость любому фельдфебелю. Граф Ойленбург смотрел ему вслед, размышляя, как долго будет длиться это затишье перед бурей. Дни? Или только часы?
После обеда гофмаршала разыскал адъютант кронпринца и попросил для Его Королевского Высочества аудиенцию у кайзера, что было совершенно необычной просьбой. Обычно такие встречи с глазу на глаз происходили по инициативе отца и, как правило, тогда, когда кто-либо из сыновей выкинул какой-то фортель. В таких случаях кайзер проводил длинную воспитательную беседу, после которой провинившийся сажался под домашний арест или лишался на время каких-либо привилегий.
— Речь идет о статье в газете «Будущее». Все военное министерство, начиная с Хюльзен-Хеслера, назойливо внушают Его Высочеству кронпринцу, что он должен информировать Его Величество. Пожалуйста, назначьте время аудиенции, пока кронпринц снова не передумал.
После посещения кайзера Ойленбург сообщил адъютанту, что аудиенция назначена на первую половину следующего дня.
На часах гарнизонной кирхи пробило десять. Ужин был позади, беседа на излюбленную к настоящему моменту кайзером тему о желтой опасности, исходящей от Китая, тоже была закончена. После того как эта проблема была самым исчерпывающим образом рассмотрена, он взялся за книгу, углубившись в которую действительно хотел отдохнуть.
В покоях воцарилась старательно сохраняемая тишина; дамы усердно занялись рукоделием, мужчины пытались, прикрываясь газетами, скрыть беззвучное зевание, ревностно следя за тем, чтобы не шелестеть бумагой. Если вдруг раздавался скрип стула, все вздрагивали.
Вильгельм смотрел в книгу, но не мог сосредоточить на ней внимание. Сообщение сына вызвало его негодование, но и одновременно он невыносимо страдал. Гнев его отчасти был направлен и на старшего сына. С его отменным здоровьем, красотой, беспечной мужественностью и ненасытным аппетитом к женщинам он был тем, кем сам Вильгельм никогда не был, — настоящим мужчиной. В его глазах читалось, что отец окружил себя весьма сомнительными соратниками.
Жалость к самому себе охватила кайзера, и к глазам подступили слезы. Шестьдесят миллионов подданных любили его, да просто молились на него, но был ли у него один-единственный друг, который бы искренно принимал в нем участие? Он смахнул слезы и, прячась за книгой, стал разглядывать присутствующих. Это были дамы и господа его ближайшего окружения, глубоко ему преданные, готовые служить ему из последних сил, но любили ли они его? Дона любила его, это не подлежит сомнению, хотя ее привязанность к нему была иногда чрезмерной. И Фили любил его, остроумный, одаренный, тактичный Фили. Этот несчастный педераст. Кайзер делал вид, что перелистывает книгу, хотя на самом деле перелистывал страницы своего прошлого, вспоминая тех, кто дарил ему любовь. Первой вспомнилась ему бабушка, старая королева Виктория. Он был ее старшим внуком, сыном любимой дочери, и бабушка любила его до самой смерти, которую она встретила у него на руках. Когда пришло известие, что королева Англии Виктория при смерти, Вильгельм, не теряя ни минуты, помчался в Осборн и, словно бесстрашный кавалерийский офицер, ведущий первую в своей жизни атаку, пробился сквозь толпу многочисленных родственников и придворных к покоям королевы. Он успел принять на руки изнуренную болезнью старую даму. В ту же секунду в глазах ее мелькнул блеск узнавания, и взгляд потух. Еще мгновение до этого она спутала внука с его отцом, кайзером Фридрихом, но, когда душа ее рассталась с телом, в потусторонний мир она унесла с собой образ Вильгельма.
Он тяжело переживал ее смерть, гораздо тяжелее, чем ожидал, и только теперь, шесть лет спустя, он осознал почему. Безотчетно он понимал, что ничего дурного с ним не может произойти, пока она жива, потому что ее любовь хранила его, и даже от него самого. Но с ее смертью всякий раз на перекрестке дорог он оказывался на неверном пути.
Его мать, супруга кайзера Фридриха, никогда его не любила. Она не могла себе простить, что супругу и империи подарила наследника-калеку. И со стороны отца он не чувствовал особого расположения. Деду его, Вильгельму, первому немецкому кайзеру, было девяносто один год, и, когда он умер, Фридрих, отец, уже был болен раком гортани. Последние девяносто девять дней Фридриха были для всей семьи жутким и ужасным временем, и без дружеской поддержки Фили Ойленбурга он, Вильгельм, сошел бы с ума.
— Твоя книга, верно, очень захватывающая? — спросила Дона. Этим императрица прервала тягостное молчание, в котором, казалось, и дышать становилось тяжело.
Встрепенувшись, Вильгельм взглянул на нее. Облик его пятидесятилетней жены с мягким двойным подбородком и тяжелыми веками вернул его к действительности. Нервным движением он поднялся, и все присутствующие также подскочили со своих мест, не исключая старой графини Брокдорф, старшей гофдамы императрицы. Он жестом показал, чтобы все сели, и сам тоже опустился в кресло. Почему Дона окружает себя этими мумиями? Лица в морщинах, руки с толстыми синими венами и старческими пятнами, без устали занятые шитьем и вышивкой; старухи, которые заняты этим в неустанной заботе успеть соткать эти погребальные покрывала до их кончины. Если бы его вечера с Доной не напоминали так почетный караул у гроба, возможно, он не нуждался бы так в друге наподобие Фили.
До Фили самым близким для него человеком в течение десяти лет была родившаяся в Америке немолодая и некрасивая Мери фон Вальдерзее. К тому моменту, когда в его жизни появился Фили, его уже тяготили и ее черные, отделанные белыми кружевами платья, и ее самоотверженная готовность отдаваться в постели, и ее французская кухня, и ее набожность. Дона оказалась такой же набожной. Когда графиня Вальдерзее, урожденная Мери Ли из Нью-Йорка, предположила, что она потеряла его из-за другой, она ошибалась. Ни одна женщина не завладевала его душой так, как Фили. И вот теперь он должен его изгнать.
Он отбросил книгу и встал. И снова все встали, за исключением Доны. Она спокойно продолжала шить, как если бы для немецкой императрицы не было ничего более важного, чем украсить белую накидку букетиком красных роз. Некоторое время Вильгельм нервно прохаживался по залу, и свита благоговейно стояла в ожидании.
— Ты что, собираешься провести здесь всю ночь?
Императрица растерянно посмотрела на него.
— Я полагала, ты читаешь.
— Нет, я не читаю.
Она покорно сложила шитье и передала его графине Брокдорф.
