Даниил Мордовцев - За чьи грехи?
Несчастные обвинялись в тяжком для «казака в поле» преступлении. Тренька Порядин — так звали молодого казака — нынешней ночью стерег на войсковом лугу казацких коней. Когда же дозорные казаки обходили ночью войсковой табун и проверяли варту, то застали Треньку Порядина с этой девушкой, с Палагой Юдиной, с соседнего хутора. А по казацкому обычаю, «казак в поле» за сношение с бабой подвергался смертной казни: «в куль да в воду», притом вместе с бабой, если она поймана, и вдобавок — с котом, который бы их царапал в куле.
Когда вины несчастных были сказаны есаулом в казацком кругу перед гетманскими послами, Разин сказал:
— Вершите, атаманы-молодцы! в куль да в воду! Говоря это, он не сводил глаз с трепетавшей девушки.
В его душе вдруг встал другой милый образ, так бесчеловечно погубленный им. За что? за чью вину? И уже никогда, никогда этот милый образ не явится ему наяву, как он часто является ему во сне и терзает его душу поздним, напрасным раскаяньем. И его разом охватила такая тоска, такая душевная мука, что он сам, кажется, охотно бы пошел в этот куль и в воду…
— В куль да в воду! — повторили голоса в кругу, иные видимо неохотно.
Осужденный посмотрел в глаза своему атаману таким взглядом, что даже Разин смутился.
— Тебя, вора, в куль да в воду! — глухо произнес осужденный. — Ты не по закону жил с персицкою княжной, бусурманкой, а Палага — моя законная невеста…
Глухой ропот пронесся как ветер по майдану. Разин страшно побледнел и пошатнулся, словно бы от удара. Слезы и судороги сдавили ему горло…
— Он прав… он прав, братцы! — рыдая говорил он. — Вяжите меня в куль… я не отец вам… я не жилец на этом свете… Ох, смерть моя!.. вяжите меня!..
Разин упал на колени и положил бунчук на землю.
— Простите меня, братцы! — И он кланялся в землю. — А теперь вяжите… вот мои руки… в куль да в воду!..
Он говорил точно в бреду. Весь майдан онемел от ужаса…
Наконец некоторые из казаков опомнились, бросились к своему атаману, подняли его…
— Батюшка! отец наш! не покидай нас, сирот твоих, — умоляли они его, — без тебя мы пропали.
Стон прошел по всему майдану. Разина обступили, целовали его руки, плакали… Плакал и он… В плаче этом слышалось глубокое отчаяние.
Но потом он быстро подошел к осужденному и горячо обнял его:
— Прости меня, Тренюшка! прости, родной мой! И ты меня прости, Палагеюшка!
Он поклонился девушке в землю. Та бледная, все еще растерянная и трепещущая от ужасного над нею и ее возлюбленным приговора, силилась поднять валявшегося в ее ногах страшного атамана.
— Прости! прости меня! — повторил Разин. — За твой девичий стыд! за мое окаянство — прости!
— Бог всех простит! Бог всех простит! — раздались отдельные голоса на майдане, а за ними в один голос закричало все войско: — Бог всех простит! Бог всех простит!
Эта картина, полная глубокого драматизма, произвела сильное впечатление на запорожцев.
В конце концов, осужденные были помилованы и как почетные гости посажены в круге, а ни в чем не повинный кот, выпущенный из куля, с сердитым фырканьем вскочил на ближайшую развесистую вербу и злобно глядел оттуда своими круглыми, горевшими зеленым огнем глазами.
XXV. Жена Разина
Посольство Брюховецкого к Разину, как известно, ни к чему не привело. Гетман правобережной Украины, Дорошенко, в несколько недель покорил под свою власть всю левобережную Украину, и Брюховецкий своею же чернью — «голотою» — в несколько минут был забит палками и ружейными прикладами, «как бешеная собака», по выражению летописца[65].
Разину предстояло действовать одному с своими казаками.
Наступал 1669 год. Дон вскрылся рано. Надо было думать о походе.
Вдруг однажды под вечер разинские молодцы, которые ловили в Дону, ниже Кагальника, рыбу, заметили лодку, которая осторожно, среди густых тальников и видимо крадучись пробиралась к казацкому стану. Ловцы настигли ее и увидели, что в ней сидит женщина. На оклик сначала ответа из лодки не последовало, и лодка продолжала спешить к острову.
— Остановись, каюк, стрелять будем! — закричал один из ловцов и выстрелил по подозрительному каюку.
После выстрела каюк остановился. Ловцы подплыли ближе: в каюке находилась только одна женщина средних лет, по-видимому, казачка.
— Ты кто такая и откель? — спросили ловцы.
— Сами видите, атаманы-молодцы, что я казачка и еду из Черкасского, — смело и даже гордо отвечала неизвестная женщина.
— Видим, что не татарка, — улыбнулся один из ловцов, — а куда путь держишь?
— К атаману Степану Тимофеевичу Разину, — был ответ.
— О-го-го! — покачал головой тот же ловец. — Высоко, болезная, летаешь, а где-то сядешь!
— Сяду рядом с вашим батюшкой атаманом! — гордо отвечала казачка.
— Не погневайся, молода-молодка, — заметил другой ловец, постарше, — в наш городок ваш брат, баба, и ногой ступить не может; а то зараз кесим башка!
— Што так строго? — презрительно улыбнулась смелая казачка.
— А так — у нас закон таков; чтоб бабьятиной и не пахло, — отвечал младший ловец.
— Что ж — али баба псиной пахнет? — презрительно пожала плечами казачка.
— Псиной не псиной, а припахивает.
Этот дерзкий отзыв взорвал казачку: она вспыхнула и замахнулась веслом, чтоб ударить обидчика. Тот едва увернулся.
— О! да она и в самом деле с запашком! — засмеялся он.
— Прочь, вислоухие! — закричала вне себя казачка. — Мне не до вас, сволочь! Мне спешка, видеть атамана; а задержите меня — завтра ж вас в куль да в воду!
Она торопливо сняла с своей руки перстень с бирюзой и подала старшему ловцу.
— На! зараз же покажь этот перстень атаману, — мне ждать неколи, а ему и того меньше! — сказала она повелительно.
Все это говорилось таким тоном, и вообще незнакомая женщина так вела себя, что казаки уступили ее требованию и поплыли к острову. Незнакомка следовала за ними. Она так сильно и умело работала веслом, что ее легкий каючок не отставал от казацкой лодки.
Скоро они были у острова. Из-за земляного вала, которым был обнесен стан Разина, кое-где поднимался синеватый дымок к небу.
Лодка и каюк пристали к берегу. Старший ловец тотчас же отправился в стан, а младший с незнакомой казачкой остались на берегу.
— Что ж у вас в Черкасском делается? — спросил было незнакомку оставшийся на берегу ловец.
— Это я скажу атаману, — был сухой ответ.
«Фу ты, ну ты!» — подумал про себя ловец и только пожал плечами.
Скоро воротился и тот казак, который ходил в стан с перстнем.
— Иди за мной, — сказал он незнакомке, — батюшка Степан Тимофеевич приказал звать тебя.
Незнакомка повиновалась. По лицу ее видно было, что волнение и страх боролись в ней с каким-то другим чувством.
Разин ждал ее на майдане в кругу нескольких казаков. Выражение лица его было сурово.
Незнакомка робко подошла к нему и опустилась на колени. Разин молча вглядывался в ее черты.
— Степанушка! Стеня! али ты не узнал меня? — с нежным упреком произнесла пришедшая.
— Нет, узнал, — сухо ответил Разин.
Но и на его холодном лице отразилось волнение и какое-то другое чувство. Стоявшая перед ним женщина была когда-то его женой. Была! Да она и теперь его жена: вот тот перстенек с бирюзой, который когда-то, в ту весеннюю ночку, он сам надел ей на пальчик. Помнит он эту ночку — они не забываются. Но чем-то другим, какою-то пеленою заслонились воспоминания этой, давно минувшей ночи. После нее были другие ночи — не здесь, не на Дону, а на море…
— Встань, Авдотья, — более мягким голосом сказал атаман, — тебе сказали, что у нас здесь нет жен?
— Сказали, — ответила жена Разина, — да я не к мужу пришла, а к атаману.
— Сказывай же, с чем пришла? — спросил тот.
— Я при них не скажу, — указала она на казаков.
— У меня от них тайны нет, — возразил атаман.
— Так у меня есть, — с своей стороны возразила жена атамана, — отойдем к стороне.
Разин нетерпеливо пожал плечами, но исполнил то, чего требовала от него жена.
Когда она передала ему что-то на ухо, Разин сделал движение не то удивления, не то досады. Жена продолжала говорить что-то с жаром. Глаза атамана сверкнули гневом.
— А! дак они вот как! — глухо произнес он. — Ладно же! я им покажу!
— Атаманы-молодцы! — громко обратился он к кругу. — Нынче же в Черкасской! Слышите?
— Слышим, батюшка Степан Тимофеевич! любо! — гаркнули казаки.
— А тебе, Авдотья, спасибо за вести, — сказал Разин жене. — А теперь уходи восвояси: тебе здесь не место.
— Не место! А персицкой любовнице было место! — крикнула жена атамана.
Глаза оскорбленной женщины сверкали негодованием. Не такого приема ожидала она от мужа после стольких лет разлуки. А он словно царь какой принял свою — когда-то Дуню, желанную, суженую. В этот момент она забыла, что сама когда-то знать его не хотела, когда он был неведомым бродягой и шатался с такими же бродягами… А теперь он — царь, настоящий царь!.. «Спасибо за вести, а нам тебя не надо… тебе здесь не место!..» Бессильная злоба кипела в ее душе…
