Фаина Гримберг - Клеопатра
— Римляне в городе!..
Маргарита поверила, потому что уже давно возможно было подозревать, что римляне войдут в Александрию. Но она не думала, не могла представить себе, чтобы это произошло так внезапно, так быстро!..
— Я пить хочу!.. — Ирас покрутила быстро головой...
— Вода в умывальном кувшине... — Маргарита неохотно разняла руки, обнимавшие Ирас крепко... Ирас побежала в небольшое помещение, примыкавшее к спальному покою, и возвратилась с мокрым ртом.
— Хочешь пить, царица? — Голос был хриплый.
— Не хочу! — Маргарита приподнялась и нетерпеливо тянула к себе Ирас. Они уже снова лежали на ковре, в крепком объятии...
— Говори, говори!.. — громко прошептала Маргарита...
Римляне приплыли на кораблях. Вероника, и Потин, и Теодот знали, что римляне уже плывут! А потом и все в городе уже знали! В портах и на площадях все кричали, что Египет — житница Рима, и потому римляне сейчас захватят Египет! Деметрий говорил Веронике, что всё кончено, что она всё сделала неверно, не так, как следовало бы, и что он тоже виновен... Потин и Теодот исчезли. Родичи Татиды выставили вокруг жилища её и маленьких её сыновей многочисленную охрану, теперь туда было не пройти! И Теодот, и Потин, конечно же, скрывались там!..
— ...я пряталась возле покоев твоей сестры Арсинои, её рабыни на свободе, они толпились на галерее, оттуда можно кое-что увидеть, они много болтали... Я боялась, что они узнают меня!.. Арсиноя тоже заперта, как и ты, царица!..
— Не называй меня так, это смешно! — Маргарита почти воскликнула, почти с горячностью. Ирас приложила указательный палец к губам...
— Не буду!.. — Архелай и Селевк начали было собирать ополчение, но Вероника побежала на балкон, с которого правители должны показываться народу, и стала кричать, срывая голос, что войны не будет! Она кричала очень громко, приложив ладони горстями ко рту, раскрывавшемуся широко в крике; волосы её были растрёпаны, ветер словно бы хватал, схватывал её за волосы, будто пытался тянуть... куда?.. В небо?.. Вероника кричала, что войны не будет, что Александрия должна сдаться на милость возвратившемуся царю Птолемею Авлету, что править будет он, а не римляне, что римские полководцы Авл Габиний и Марк Антоний привезли на боевых кораблях очень боеспособную армию, и потому сопротивление бесполезно, бесполезно! Надо сдаваться, попытки сопротивления приведут лишь к пролитию крови напрасному александрийцев!.. Так она кричала. А наёмные войска сразу не захотели выступить против римлян; их начальники заявляли, что Птолемей — законный царь Египта, и потому выступать против римлян всё равно что выступать против Птолемея Авлета, ведь римляне хотят возвратить ему трон!.. Вероника, Деметрий и их друзья уже не имели возможности бежать!..
— ...Дальше я не знаю... — У Ирас были хорошие зубы сейчас, потому у неё хорошо пахло изо рта, сладковато и будто мятным прохладным отваром...
И вдруг Ирас мгновенно высвободилась с силой резковатой из объятия Маргариты, вскочила и метнулась в покойчик, где помещалась мойня и прочие умывальные принадлежности... Тогда и Маргарита вскочила, но не могла побежать прятаться. Ведь она не рабыня, она не должна бежать, показывать свой страх... Она встала у стены, боком, вперилась в дверь; лицо было такое, как будто ей неловко вот так стоять, и только это испытываемое чувство неловкости и беспокоит её... Хармиана вошла, резко махнув занавесом на двери. Маргарита увидела Хармианину ногу в сандалии, пола хитона обтянула колено, Хармиана вошла, широко шагнув... лицо и глаза Хармианы остались для девочки словно бы в какой-то тени. Потому что, обогнав Хармиану, вошёл первым человек в панцире из железа и крепкой кожи воловьей; застёжки были круглые, в виде львиных голов с колечками золотыми, продетыми в пасти... Она смотрела на этот тёмный, почти чёрный панцирь, посеребрённый, с золотыми застёжками... Нарастало чувство, будто ей знаком этот панцирь, и эта толстая грудь мужская, толстое тело, грудь вместе с панцирем, — это было ей знакомо, она уже видела это когда-то, а теперь знала, что она уже видела это... И лицо этого человека она уже видела прежде, давно, видела его необыкновенно печальные тёмные глаза, почти чёрные, казавшиеся глубокими в этой странной и будто неизбывной печали; и видела его круглые, отвисающие щёки бритые, двойной подбородок, сильно выпуклую нижнюю губу тёмную, большой и будто гнущийся нос, головную повязку круглую, скрывающую волосы... Взгляд её глаз двинулся книзу и оглядел длинные поножи и видневшиеся волосатые икры... Человек поднял руки — на запястьях тоже были волосы — и прыгнул, скругляя вытянутые для обнимания, для готовящегося объятия руки, прыгнул к девочке... Она знала, что она не должна бояться его, почему-то знала, но всё равно вспыхнул вспышкой страх, и отскочила в сторону... Толстые горячие и влажноватые пальцы едва успели коснуться её рук и плечей под платьем... Она крикнула коротко — «A-а!»... Он опустил руки, его глаза сделались ещё более печальными, совершенно глубоко меланхолическими...
— Зевс-Амон!.. Бедная девочка!.. — Он резко повернулся к Хармиане: — Успокойте её!.. — И ушёл...
Спустя несколько мгновений прибежала Ирас.
— И эта уже здесь! — Хармиана странно ухмыльнулась, но говорила как-то примирительно.
Ирас вытаращила глаза и схватила Маргариту за руку, повторила дважды:
— ...твой отец, твой отец!..
Маргарита и сама уже знала, что видела сейчас отца, видела вновь, спустя годы разлуки. Чувство того, что этот человек — ей родной, росло, будто вспухало, становилось всё яснее...
Что-то было потом; кажется, что-то ели, пили; пришли рабыни, раздевали Маргариту, одевали в другое платье. Что-то говорила Хармиана... Потом прибежала диковатая Ирас и звала Маргариту посмотреть римлян — корабли и воинов...
— Я знаю, что они здесь, — сказала Клеопатра и услышала свой голос, прозвучавший как будто голос взрослой женщины, так разбито, устало... — Я знаю, что они здесь, умом знаю, но всё равно никак не могу поверить...
Они пошли сначала на верхнюю галерею и оттуда она увидела далеко в море корабли. Но это сверху, с высоты галереи казалось, будто они далеко, а на самом деле они были совсем близко к городу, они были вокруг Александрии. И они были боевые римские корабли, с боевыми башнями, откуда возможно было метать стрелы. Но город сдался без боя. На открытом, противоположном морю месте за городом вытянулись ровными рядами треугольные палатки римских воинов. Далеко — не разглядеть опять же сверху... Ирас говорила, что римляне привезли стенобитные орудия, разные тараны, — стало быть, предполагали, что Александрия будет защищаться...
— Веронику защищать... — Маргарита обращала к себе самой эту полувопросительную интонацию. Не договорила. Город не стал защищать Веронику. Вероника сама не захотела, чтобы город защищал её. В сущности, Вероника проявила благородство, редчайше проявляемое правителями. Но не надо было говорить об этом вслух, ни себе, ни Ирас, ни другим!..
Ирас повела Маргариту на нижнюю галерею, приговаривала:
— Сейчас посмотрим солдат, римских солдат!..
Ирас... детская горячность... а то сидит, развёртывая папирусы Платоновых писаний... как в её натуре соединяется... Маргарита понимала, почему Ирас так хочет глядеть на воинов. Потому что Ирас боится их! А ей хочется не бояться; ей хочется быть такой, как они, быть сильной, храброй, свободной, такой сильной, храброй и свободной, какими могут быть только мужчины, а женщины никогда не могут быть такими; женские сила, храбрость и свобода — иные и не нужны Ирас!.. Маргарита подосадовала на себя: зачем она так много думает об Ирас! Пошла впереди рабыни...
С галереи нижней виден был один из многих внутренних дворов. О стены бился разноголосый гомон, летел вверх — мужские голоса — многоголосье... Во дворе полно было мужчин. Коротко стриженные головы — сверху — как мячи... Иные расстёгивали панцири, обитые металлическими пластинками; другие в коротких цветных шерстяных туниках... Многие — босиком, но были и в калигах, в сапогах с открытыми пальцами, длинными, большими и грязными мужскими пальцами... И все представлялись Маргарите сходными друг с другом, все были на одно лицо — шумное, плотное, с такою резкой мимикой мужское лицо жёсткого, уверенного в себе мужчины... Ирас вглядывалась жадно... Они хохотали, обливали друг друга водой, шумно плещуще, из больших кувшинов, тяжёлых, должно быть, но их плотные мускулистые руки легко поднимали эти кувшины и опрокидывали... На лестнице, напротив галереи, показались две рабыни дворцовые с большими подносами в руках.
На подносах — кувшинчики глазурованные с тёмным ячменным пивом... Воины весело, с криками весёлыми, в мокрой одежде, облепившей сильные тела, размахивая широко и резко руками и припрыгивая, будто уличные мальчишки, побежали, толкаясь к лестнице, хватали с подносов кувшинчики, запрокидывали головы, хлестали египетское пиво... Протягивали руки, хватали девок за груди под тонкими рубахами... Девки визжали, отбивались, шлёпали размашисто ладонями по рукам мужским... Медные подносы упали звонко на ступени... Маргарита глядела с отвращением и интересом. Ей резко не хотелось глядеть на всё это, но и хотелось... Один из воинов разглядел девочек на галерее и что-то крикнул им. Его сотоварищи захохотали громче... Рабыни тоже увидели Клеопатру, испугались, залопотали солдатам, пытались объяснить словами, египетскими, греческими, ломаными латинскими, и знаками рук, пальцев, что ведь это царевна... или царица?.. Рабыни кинулись бежать вверх по ступенькам... На лицах воинов выразилась некоторая растерянность, но они продолжали глядеть на девочек... Маргарита вскинула голову и пошла прочь, в глубь галереи, Ирас — за ней... Вдруг поняла, какое всё это унижение!.. Римские солдаты во дворце! Римский сброд глядит, пялится на правнучку Птолемеев, как на продажную базарную девку!.. Ирас не поймёт, она — рабыня...