Валентин Лавров - Катастрофа
Все подняли бокалы и рюмки, с чувством осушили их.
— Славный тост! — проговорил Шмелев, отламывая изрядный ком от блестевшей жирной глыбы паюсной икры. — А теперь, дамы и господа, товарищи и беспартийные, самое время спеть… Вас не затруднит, Александр Тихонович, сесть за рояль? — обратился он к опоздавшему к началу обеда композитору Гречанинову, ученику Римского-Корсакова и Аренского.
— Что прикажете играть, Иван Сергеевич?
— «Боже, царя храни», чего же еще…
Гречанинов хмыкнул, но за рояль сел. Взял бравурные аккорды вступления. Станиславский побледнел и закусил губу. Москвин улыбнулся. Симов выпил уважаемой им водки Шустова и закусил маслиной. Шмелев, Алексеев, Гиляровский, Коненков, а затем Немирович, Бунин и еще кто-то грянули:
Боже, царя храни!
Сильный, державный,
Царствуй на славу, на славу нам!
Царствуй на страх врагам!
Царь православный!
Боже, Боже, царя храни!
Замолкли последние аккорды.
Станиславский для чего-то раза два-три выглядывал в окна. Теперь он вздохнул и раздраженно-вибрирующим голосом проговорил:
— Зачем такие выходки! Мало с плеч голов полетело? На улице слышно, да и прислуга, глядишь, того…
Гречанинов заиграл мелодию арии из своей популярной оперы «Добрыня Никитич» и стал вполголоса напевать, пытаясь сохранять интонации ее лучшего исполнителя — Шаляпина.
Бунин не без насмешки поддакнул:
— Это вы, Константин Сергеевич, конечно, правы! Много голов полетело. И куда больше полетит. Только большевики убивают не за российские гимны, не за заговоры даже. Убивают просто так, ради садистского удовольствия. Ибо знают, что эти преступления сойдут без наказания. Разве преданы виселице за все свои жестокости Троцкий или какой-нибудь Зиновьев? Нет, за пролитие крови их ждут большевистские награды и слава, и еще… эта… как ее… «всенародная любовь». Да, деяния революционеров сопровождаются государственным спокойствием, цинизмом и резонерством: «Слава труду, смерть буржуям!»
«Буржуй» — это все, кто не принимает участия в убийствах. Преступникам всегда выгодно втянуть в свою шайку побольше людей, чтобы ответственность на всех разделить. А остальных запугать, чтоб голос против кровавого царства ничей не поднимался! Ибо запуганные, молчащие — это тоже соучастники.
Бунин на мгновенье остановился и уже спокойно закончил:
— Кстати, последний раз я пел «Боже, царя храни!» будучи гимназистом в Ельце. Раз нас не запугали, стало быть, мы не рабы и не соучастники революционных преступлений…
— Да, мы заговоры не устраиваем, — успокаивающе проговорил Гиляровский. — Иван Алексеевич прав: за песни в ЧК не водят.
Но его слова звучали неубедительно. Все враз смолкли. Даже вилки больше не стучали. Бунин демонстративно громко позвал лакея:
— Принеси еще белого вина…
Коненков повернулся к Станиславскому:
— Давно хочется в ваш театр сходить, еще раз «Трех сестер» посмотреть.
— Милости просим! Как раз послезавтра спектакль…Ваш Вершинин — удивительный! — искренне восхитился Гиляровский.
Но вновь воцарилась тишина. Настроение было как-то нарушено. Только Гречанинов одним пальцем наигрывал какую-то мелодию из Бортнянского, да, заскрежетав, зашумев колесами, начали отбивать время громадные напольные часы.
4
Казалось, вечер распался, разладился окончательно. Однако находчивая Мария Петровна напомнила о юбилее популярного в Петербурге ресторана «Вена» — радушном приюте артистов, писателей, художников.
— Виктор Андреевич преподнес владельцу «Вены» Соколову его портрет, — молвил, воскресая, Станиславский.
Симов, изрядно захмелевший, застенчиво отмахнулся.
— Что я! Ему картины дарили прекрасные мастера — Репин, Зарубин, Поленов, Клевер…
— Ну, не скромничайте, — проворковал Станиславский. — Ваши декорации в Художественном — просто чудо!
— Оформление «На дне» — подлинный шедевр! — воскликнул Москвин. — Ведь все мы за впечатлениями тогда ходили в поход в хитровские ночлежки! Дядя Гиляй организовал этот спуск в преисподнюю.
Станиславский улыбнулся:
— И еще от гибели спас. Виктор Андреевич, расскажите, как нас убивать собрались.
Симов, без удовольствия вспоминавший о давней истории, замахал руками:
— Сто лет прошло, забылось изрядно… Пусть Владимир Алексеевич расскажет, — кивнул Симов на стоявшего у рояля Гиляровского.
— Согласен, но лишь в дуэте с Константином Сергеевичем. Вы начинайте, я продолжу.
— Прекрасно! — неожиданно охотно согласился Станиславский. — 18 декабря девятьсот второго года на сцене Художественного играли мы премьеру «На дне».
— Триумфально играли! — бросила реплику Книппер.
— Может быть, но суть в другом. Еще шли только репетиции, Владимир Алексеевич пригласил нас — «живого восприятия ради!»— на знаменитую Хитровку, обиталище воров, бандитов и проституток.
И вот однажды отправились мы к Яузе, на Солянку. Дело шло к вечеру, спускаемся вниз. Ощущение — словно погружаешься в гнилую шевелящуюся яму.
— Да, это целое царство, — добавил Гиляровский. — Царство злых духов. Тут и торговки объедками, и трактиры, нищие перемешались с барышниками, скупщики краденого с убийцами и беглыми каторжниками.
Станиславский напомнил:
— Мы как раз попали в эти трущобы, когда там шла облава. Искали беглых убийц. А те охотились на нас…
— «Хорошо прикинутых фраеров», — уточнил Гиляровский. — Еще накануне, в воскресенье под вечер, я ходил на Хитровку. Отыскал дом Степанова, поднялся на второй этаж в квартиру номер шесть. Открыл дверь. На меня пахнуло дымным смрадом, какой-то гнилью и копотью. Вокруг стен — сплошные нары. Люди валялись и на нарах, и под ними, прямо на грязном, заплеванном полу. Кругом стоял шум, гам, ругань, хохот, пение, озорные крики. Я бывал здесь несколькими годами раньше. Тут жили грамотные люди. Они зарабатывали себе на кусок хлеба переписыванием театральных ролей.
Вот и теперь я встретил двух знакомцев. Объяснил, что завтра Со мной придет сам Станиславский с несколькими актерами и художниками.
На другой день вся наша компания появилась в этой преисподней. Радость хозяев была неописуемой. Мы дали пять рублей на водку и колбасу. Всю эту провизию хитровцы тут же притащили и начали пир.
Босяки нас спрашивали: «Почто вас сюда занесло?» Мы отвечали, что хотим поближе, своими глазами увидать ночлежную жизнь. Нужно нам это для новой пьесы Горького.
«Надо же! — изумились босяки. — Только что в нас интересного? Чего такую рвань на сцену тащить?»
Выпили водки. Наши персонажи размечтались: «Вот когда выберемся отсюда, когда опять сделаемся людьми…»
Наш дорогой Симов, как и сегодня, усердно делал зарисовки. Позже они очень пригодились. Спектакль был оформлен точно под эту трущобу. Пир идет горой. Наши хозяева от водки багровеют все больше. Беседа оживляется. Какой-то оборванец орет на Симова: «Нешто это мой портрет? Пачиму у мене одни щека черная? Где она у меня такая? Где? Гляди!»
Голоса слились в споре. А тут я от своего знакомца-хитровца получаю секретную информацию: убийцы, бежавшие с каторги, сегодня с бандой будут нас здесь грабить. Возможно, и «замочат». Для них нож в спину воткнуть — дело плевое.
— И кроме вас, Владимир Алексеевич, никто не знал о готовящемся покушении! — с восхищением воскликнул Станиславский.
— На меня бандюга с бутылкой бросился, кличка у него выразительная— Лошадь, — проговорил Симов. — Это тот самый, кому мой рисунок не пришелся по вкусу.
— Спасибо эрудиции Владимира Алексеевича! — улыбнулся Станиславский. — В адрес бандитов, уже нас окруживших, Гиляровский своим громоподобным голосом гаркнул пятиэтажную брань. Ее сложная конструкция ошеломила ночлежников. Они так и присели от восторга чувств и эстетического удовлетворения. Владимира Алексеевича и прежде здесь уважали. Гениальное ругательство увеличило его славу, а нам спасло жизнь.
— Ну, нет, жизнь Симову сберег некий блудный сын предводителя дворянства, угодивший в трущобу. Это был громадный и очень сильный человек. Он перехватил руку с бутылкой.
— Гиляровский вас спас на благо и процветание российской культуры! — не без легкого ехидства заметил Шмелев.
Эта реплика развеселила гостей, подогрела. Принесли еще шампанского.
— Вот уж точно: «как в мирное время», — сказал Бунин сидевшему рядом Шмелеву.
— Пир во время чумы! — тот согласно кивнул головой.
Станиславский, заканчивая воспоминания, с удовольствием потер свои большие мягкие руки:
— Зато спектакль «На дне» имел потрясающий успех. Вызывали без конца — режиссеров, актеров.
