Джеральдина Брукс - Год испытаний
Должна признаться, что я тогда испугалась. Я не верю в колдовство, но верю в злые мысли — и в безумие. И когда змея выскользнула из рук Афры и обвилась вокруг ее талии, единственным моим желанием было бежать без оглядки.
Но я должна была забрать Фейт у матери, которая, очевидно, сошла с ума. Я заколотила в дверь и вскоре очутилась лицом к лицу с Афрой.
У меня перехватило дыхание от ужасного смрада. Еще не видя трупа, я поняла, что девочка давно мертва. А потом я увидела, что она подвесила Фейт, как куклу, к балке. Афра, видимо, пыталась закрасить ее почерневшую кожу со следами чумы какой-то белой пастой.
— Афра, пожалей дочку! Сейчас же отвяжи ее! Дай ей упокоиться с миром!
— Это ты говоришь о жалости? И где он, этот твой покой?
Она зашипела и бросилась на меня со своей змеей. Я обычно не боюсь змей, но тут, в свете огня, когда глаза гадины загорелись красным и она высунула свой раздвоенный язык, я пришла в ужас. И побежала прочь от этого ужасного дома.
Пастор сходил к Афре той ночью, а на следующее утро еще раз отправился туда уже вместе с Элинор. Но Афра к тому времени закрыла дверь на засов и занавесила окна. Она плясала, выкрикивая ругательства, и нараспев повторяла что-то невнятное. Пастор стоял на улице и молился за нее.
Потом мы обсуждали, не послать ли в дом Афры мужчин, чтобы они вышибли дверь и вынесли тело ребенка. Но пастор выступил против этого. Он сказал, что риск слишком велик: Афра в ее безумном состоянии могла накинуться на людей, да и труп девочки разложился.
— Похоронить девочку мы можем и позже, — сказал он. — Когда Афра немного успокоится.
Но Элинор рассказала мне по секрету, что Майкл Момпелльон опасался и того, что, увидев Афру со змеей, люди могут подумать, что она ведьма, и тогда по деревне снова распространятся всякие страхи и суеверия.
Больше я к Афре не ходила. Сердце подсказывало мне, что нельзя оставлять ее наедине с безумием, но я его не послушала, а по правде говоря, просто боялась. Какое-то время я вообще старалась не думать об Афре. Кроме нее, у меня было много пищи для размышлений. Прошло две недели с тех пор, как мы жгли вещи, и что-то произошло в нашей деревне.
Я сказала: что-то произошло. Но вернее было бы сказать, что чего-то уже не происходило. После последнего воскресенья в июле мы не слышали о новых жертвах чумы. Сначала я не обратила на это внимания, так как ухаживала за теми, кто был болен или лежал при смерти. Но к следующему воскресенью, когда мы собрались в Делфе, я начала, как обычно, считать всех присутствующих и очень удивилась, обнаружив — впервые за этот год, — что все на месте.
На следующее утро я вышла во двор поискать яйца и обнаружила там незнакомого петуха с моими курами. Он был не робкого десятка и вместо того, чтобы убежать, когда я попыталась отогнать его, пошел прямо на меня, склонив набок свой красный гребешок.
— О, да это петух Эндрю Меррика! — Пока я говорила, он взлетел на колодец и громко закукарекал. — А что ты тут делаешь, дружочек, когда твой хозяин высоко в горах?
На это он мне ничего не ответил, а поскакал к дому Меррика, который уже давно стоял заброшенный.
Откуда птица узнала, что можно вернуться в деревню? Это так и осталось загадкой. Но позже в тот же день в свой дом вернулся и хозяин петуха, Эндрю Меррик. Он отрастил длинную густую бороду. Он вернулся, потому что поверил своему петуху, что это безопасно.
Радовались ли мы, когда до всех наконец дошло, что чума оставила нас в покое? Нет, особого веселья не было. Потери оказались слишком велики. У каждого выжившего по меньшей мере двое близких лежали в сырой земле. К тому же каждому из нас пришлось в течение этого года выполнять работу за двоих или троих, и люди устали.
Но, конечно, у всех полегчало на душе, когда мы поняли, что болезнь нам больше не грозит. Все-таки человек хочет жить, даже если ему кажется, что жизнь его потеряла всякий смысл после потери близких, — так уж он устроен.
А в доме пастора Майкл Момпелльон и Элинор впервые — на моей памяти — поспорили. Она хотела, чтобы он отслужил благодарственный молебен за наше спасение, он же считал, что это преждевременно.
— А ты представляешь, какая будет реакция, если это окажется не так? — услышала я его слова, когда проходила через гостиную. — Если нам и можно что-то поставить в заслугу, так это то, что удалось не допустить распространения болезни на другие деревни. В графстве Дербишир не было ни одного случая чумы. Так не лучше ли подождать неделю-другую?
— Но послушай, любимый, — ласково, но настойчиво возражала Элинор, — ты и сам уверен, что с чумой покончено. Так почему же ты затягиваешь наш карантин? Среди нас есть люди, которые похоронили всех своих близких. Мы не имеем права удерживать их здесь. Они имеют право поехать к дальним родственникам, чтобы начать новую жизнь.
— Ты что же, считаешь, что я о них не думаю? — В голосе его прозвучала горечь. — Если я отслужу молебен, а потом окажется, что болезнь еще таится среди нас, то люди погрузятся в такие пучины отчаяния, из которых мне уже не удастся их вызволить.
— Поступай как считаешь нужным, Майкл, но не заставляй людей ждать бесконечно. Не у всех такой сильный характер, как у тебя, — сказала Элинор и направилась к двери.
Я быстро спряталась в библиотеке, и она меня не заметила. Но я видела, что она изо всех сил пытается сдержать слезы.
Я не знаю, чем закончился их спор, но спустя несколько дней после того, как я случайно подслушала этот разговор, Элинор прошептала мне, что пастор назначил молебен на второе воскресенье августа, если, конечно, не будет новых случаев заболевания. Эта новость быстро разлетелась по всей деревне, хотя пастор официально об этом и не объявлял. Когда настал этот день, мы собрались в залитом солнцем Делфе, как надеялись, в последний раз. В ожидании пастора люди подходили друг к другу уже безо всякого страха, пожимали руки и оживленно болтали.
Наконец он появился — в белом стихаре, обшитом тончайшим кружевом. Элинор была в простом легком платье из хлопка, с белой шелковой вышивкой. В руках она держала огромный букет, который составила из цветов, срезанных в саду и собранных по дороге. Тут были и нежно-розовые мальвы, и темно-синие дельфиниумы, и лилии, и душистые розы. Она смотрела на мужа сияющими глазами, ее светлые, пышные волосы как корона обрамляли ее прелестное счастливое лицо. Совсем как невеста, подумала я.
— Давайте возблагодарим Господа…
Это было все, что Майкл Момпелльон успел сказать. В ответ на его слова раздался леденящий душу крик, раскатившийся эхом по всему Делфу.
— За что-о-о-о-о-о?
Момпелльон вскинул голову при первом же крике, и теперь мы все смотрели туда же, куда и он.
Любой из нас мог бы остановить Афру. Правда, в правой руке у нее был нож — тот самый нож, которым шахтеры пригвоздили отца к столбу. Другой рукой она прижимала к себе труп дочери, так что схватить ее слева не представляло бы никакого труда. Но вместо того чтобы броситься на нее, все поспешно расступились.
— Мом-пелль-он! — кричала она утробным голосом.
Он единственный не отступил перед ней, наоборот, он сошел со своего камня и, придерживая широкие полы стихаря, направился ей навстречу так, словно шел к любимой женщине. Она бежала прямо на него, подняв нож над головой.
Он встал на ее пути и крепко обхватил. И хотя я видела, как напряглись ее мышцы, вырваться из его объятий она, конечно, никак не могла. Элинор подбежала к ним, бросив цветы.
Момпелльон тихо и спокойно разговаривал о чем-то с Афрой. Слов было не слышно, но я увидела, что напряжение постепенно отпустило ее, она разрыдалась. Элинор гладила ее по щеке левой рукой, а правую протянула за ножом.
Может быть, все бы и обошлось, но под руками пастора, крепко удерживающими Афру, оказались и останки тела Фейт. Хрупкие кости не выдержали, я услышала какой-то хруст — как будто сломалась куриная косточка. Маленький череп с пустыми глазницами упал на траву.
Я в ужасе отвернулась и поэтому не видела, как взбешенная Афра нанесла Элинор удар ножом. Все произошло мгновенно.
Рана на шее Элинор была длинной и изогнутой. Какую-то секунду она напоминала тонкую красную линию, но потом кровь хлынула фонтаном на белое платье. Элинор рухнула на землю, прямо на разбросанные цветы, которые только что несла в руках. Афра вонзила нож себе в грудь по рукоятку, но каким-то образом ей удалось доковылять до того места, где лежал череп ее дочери. Она упала на колени, взяла его в руки и с нежностью поднесла к губам.
Глава 11
Фейт похоронили в саду возле дома моего отца, рядом с ее братьями. Я пыталась уговорить мужчин похоронить там же и Афру. Но никто не захотел, чтобы она лежала в земле на территории нашей деревни. В конце концов мы с Брэндом захоронили ее рядом со склепом отца.
