Николай Ключарев - Железная роза
— А куда девается вода, что спускают из прудов?
— В Оку течет.
— Много ее зря пропадает.
Андрей взглянул на брата.
— Почему зря?
— Потому, что ее еще раз можно использовать. Там, где она в Оку впадает, плющильную фабрику поставить.
— Дело, братец, молвил. Пусть еще одни валы повертит!
Довольные братья спустились вниз, вышли в парк. Молодые липки стояли еще голыми. В дальних аллеях виднелись люди. Под присмотром садовников они очищали пешеходные дорожки, рыхлили приствольные круги.
Выйдя из парка, Баташевы повернули на тихую улочку, застроенную низенькими бревенчатыми домами. Пасхальные дни еще не прошли, бабы и ребятишки продолжали праздновать — сидели на завалинках. У одного из домов Иван замедлил шаг, придержав брата. Из-за угла доносился мерный женский голос, сказывавший какую-то побывальщину. Андрей хотел было идти дальше, но Иван, с детства имевший пристрастие к сказкам, не пустил его.
— Подожди, послушаем! — шепнул он.
Сказка была знакомой. В ней говорилось о встрече богатыря Святогора с Микулой Селяниновичем.
Когда рассказчица кончила, нежный девичий голос попросил:
— Тетя Дунь, расскажи про Аукалу!
— Да я уж рассказывала.
— Еще послушать охота.
— Ну, так и быть, слушайте.
«Был да жил Аукало — бор-зеленый царь, да Рудица под бором крылася, как встарь. Молодица в новом тереме мила друга стерегла, за стенами искрометными тайну сердца берегла, за валами камня черного, неприступного да гордого. У Рудицы-чаровницы было сердце-то алмазное, тело крепкое, железное, богатырское, серебряны белы рученьки — кого хочешь в плен возьмет, разумком-умом смекалистым крепко бронью окует…»
Плавно льется мягкий грудной голос рассказчицы. Не шелохнутся слушающие ее. Притихли и Баташевы. А сказка своим чередом продолжается:
«Да одна беда жестокая — отродясь Руда безногая, а красавец царь Аукало смертным громом был напуганный. Сыскони они поволили во соседстве дружбой жить, не тужили от разбойничков полюбовниками слыть. Соберется ль туча грозная в синем небе прогулятися, Земля-матушка захочет ли своим видом приубратися, приумыться да понежиться, ясну Солнышку понравиться, царь Аукало в теремок бежит, ко Рудице ко царице, своей радости».
— Вот он какой, Аукало-то!
— Не мешай, Настя!
И вновь звучит сказка:
«Вековечно жить бы, царствовать да любовью наслаждатися, во грозу-бурю Аукале со Рудицею встречатися, да ахти — беда, на свете уже быть так суждено: вечной младости и ласки смертным в жизни не дано! Вот судьбинушка внезапу к ним подкралася разбойницей, приняла себе в подмогу лесосека раболепного, червяка-рудокопица, коваля-колдуна, молотобойца. И не громом — грозой зарницею подкосились сосны зелены, теремок Аукалы со лица земли снесли, обнажили грудь Рудицы-матушки, стали тело рвать ее железное. Богачу же, скряге, хвастаться за гроши его за медные».
— Это о нас с тобой! — Иван весело ухмыльнулся. — Пойдем поглядим.
Женщины в смятении уставились на невесть откуда взявшихся господ. Бежать бы куда глаза глядят, да ноги со страху отнялись.
— Шитьем занимаетесь?
— Девицу к свадьбе готовим.
— К свадьбе? Это которую?
Наташа сидела ни жива ни мертва.
— Чья будешь?
Заробела девка, слова не вымолвит.
— Котровская она. Саламыги Семена, что сгорел на домне.
Иван поглядел на брата:
— Был такой случай.
Андрей вспомнил, что именно об этой девке шел у него разговор с парнем, показавшим руду на Велетьме.
— Как звать тебя, красавица?
— Натальей ее кличут, барин.
Андрей пристально взглянул на девушку. «Ничего, не плоха, — подумал. — Губа не дура у парня».
— Значит, к свадьбе шьете? На, держи от меня!
Золотой, тихо звякнув, упал к ногам Наташи.
Проводив взглядом господ, бабы загалдели.
— Ой, беда будет!
— А ты покличь ее!
— Ништо, милостиво обошлись.
— Никак, золотой? Вот, Наташка, тебе и приданое!
— Эко счастье какое! Да ты бери, дура, не украла, чай!
Свернув шитье, бабы заторопились по домам, рассказать о случившемся. Такое не часто бывает, чтобы барин на свадьбу золотой дарил! Раз в сто лет случается — как тут промолчишь!
Пошла к себе и Наташа. Села у окна, стала поглядывать, не появится ли Василий. Хотелось поделиться происшедшим, спросить, к радости или к горю подарок барский. Недолго осталось до троицы. На троицу свадьба. Скорей бы уж!
XVIII
На фоминой неделе Иван Родионович уехал к себе в Москву. Проводив брата, Андрей собрался было на Сноведь, где стройка подходила к концу, но непредвиденные обстоятельства задержали его.
В один из дней Масеич доложил, что прибывший от генерал-губернатора чиновник особых поручений просит принять его. Баташев надел через плечо дарованную царицей ленту со звездой, приказал привести чиновника к нему в кабинет. Представившись, тот сказал, что у него строго конфиденциальный разговор. Андрей Родионович взглянул на стоявшего в дверях дворецкого, и тот, поняв, бесшумно вышел, плотно затворив дверь.
Сообщение губернаторского чиновника было важным. На Волге появились отряды Пугачева, именовавшего себя царем Петром Федоровичем. Несмотря на принятые правительством меры, говорил курьер, бунтовщик действует успешно, захватил Саратов, Самару, Симбирск. К нему присоединилось много беглых, среди которых есть и рабочие уральских заводов. Не исключено, что он попробует напасть на заводы господ Баташевых, тем более, что, по имеющимся в тайной экспедиции данным, Пугачевым направлен сюда один из его агентов. Зовут его Парфеном. Это бывший крепостной помещика Кудрина, находившийся длительное время в бегах, затем примкнувший к мятежникам. Его следует незамедлительно разыскать и взять под стражу.
Баташев молча выслушал чиновника.
— За сообщение премного благодарен и приму все от меня зависящие меры, чтобы охранить заводы от бунтовщиков. Что же касается беглого крестьянина Парфена, о коем ведет речь господин чиновник, то смею утверждать, что на моих заводах беглых не было и нет.
— Я имею приказ генерал-губернатора…
— Передайте господину генерал-губернатору, что я и мой брат благодарим его. Заводы, принадлежащие нам, выполняют заказы, переданные нам по именному высочайшему повелению, и производить какое-либо на них расследование можно лишь с соизволения ея величества императрицы.
Проводив непрошеного гостя, Андрей Родионович вызвал к себе Мотрю.
— Все вверх дном перевернуть, а этого Парфена — или как его там — найти!
Но старания Мотри успехом не увенчались: Парфена давно и след простыл.
Разозленный неудачей и боясь барского гнева, смотритель велел рунтам скрутить руки Рощину, у которого, как выяснилось, жил беглый, и вести его в заводскую контору.
Баташев с удивлением увидел перед собой кричного мастера, оказавшего ему неоценимую услугу. Узнав, что беглый Парфен находился в доме этого парня, заводчик насупился.
— Долго он у тебя жил?
— Да нет, всего один день.
— А потом?
— В землянку ушел. Сказал, там ему вольготнее.
— Известно, привык тать по норам прятаться. О чем с ним разговоры вели?
— А ни о чем. Я с упряжки, он — на упряжку. Здравствуй да прощай.
— Проверю. Можешь пока идти.
Отпустив Рощина, Баташев приказал смотрителю произвести самое строжайшее расследование: с кем якшался Парфен, какие речи вел, не смущал ли работных на сторону Пугачева.
— Расследовать сие надо тонко, чтоб работные не поняли, в чем дело, а то пойдут расспросы: что за Пугачев, да чем занимается, почему власти им интересуются? Тут надо, чтобы комар носу не подточил. Понял?
— Слушаюсь, сударь. Все будет исполнено в точности.
Мотря усердно принялся за дело, но опять его старания ни к чему не привели. Работные в один голос утверждали, что никакого Парфена они не знают и никаких разговоров с ним не вели. Только один кузнец Башилов признался, что помнит такого.
— Видел вроде раза два. Страховитый на вид такой. И не речист. Людей хороших сторонился. Ну, и я к нему в товарищи не напрашивался.
— Ну, об чем-нибудь говорили с ним?
— Это с кем?
— Ну, с Парфеном!
— С каким Парфеном?
— А о котором рассказываешь.
— Так его не Парфеном, а Ильей звали.
Смотритель понял, что толку от работных он не добьется. Если кто и знает чего — не скажет. Но что говорить барину, как докладывать о результатах своего расследования? Вопреки его опасениям, Андрей Родионович выслушал доклад благосклонно. Когда Мотря кончил говорить, он довольно улыбнулся и сказал:
— Так я и думал. Не может того быть, чтоб у меня на заводах смутьяны водились!
Баташев знал: доложи генерал-губернатору иль в тайную экспедицию, что действительно, мол, был такой Парфен, вел среди работных запретные речи — и хлопот не оберешься. Нагрянут сыщики, начнут людей на допросы таскать, а заводам урон. Нет, уж лучше своими силами с беглыми расправиться. Ну, а коли нет их — того лучше.
