Виктор Карпенко - Атаманша Степана Разина. «Русская Жанна д’Арк»
– Не за себя, за них, – показал Гришка на дьяковских мужиков, – на бояр поднялся. Сердце кровью обливается, на них глядючи.
Дьяковцы ушли. Разошлись и ватажники. С Алёной остались только Игнат Рогов и Федор-кузнец.
– Не глянулся мне что-то Гришка Ильин, – задумчиво произнесла Алёна. – Расспросить бы о нем надобно, что да как…
– Выспрошу, – заверил Федор, – да и пригляжу за ним.
– Вот и ладно, – вздохнула Алёна. Помолчав, она добавила: – Пошли кого-нибудь за Иваном Зарубиным на дальнюю заставу, а как приедет, созывай есаулов и десятских на совет.
– Случилось что? – тревожно спросил Игнат.
– Дело есть до всех касаемо.
3
Арзамасского воеводу Леонтия Шайсупова одолевали тяжелые думы. Все чаще и чаще в округе воровские людишки не давали спуску ни конному, ни пешему.
Под Вадом Ивашка Чертоус засел, в тридцати верстах к Нижнему в Терюшевской волости Оксенка Федоров промышляет, под Арзамасом Федька Сидоров с ватагой, а самое обидное, что где-то под боком баба чертова – старица Алёна объявилась. От жалобщиков отбою нет: то один, то другой купец возвращается в Арзамас без товаров, все отбирают гулящие.
«С моими стрельцами воров не осилить – много их, – рассуждал воевода. – Подмога надобна. В Нижнем просить не с руки, скажут: почто ты там сидишь, коль воров утихомирить не можешь, к Москве обратиться – боязно, а ну как государь прогневается. Что делать? Напишу-ко я к Щеличеву. Он и помощь окажет, и извет не напишет – горд да заносчив, куда нам худым да смиренным до него».
– Ефимка! – крикнул князь, и тут же на пороге появился приказной Ефим Палицын. Испуганно тараща на князя глаза, он спросил:
– Звал мя?
– Пошли за дьяком Семеном. Да скажи, чтоб поторопился, зело надобен. Погодь, – крикнул князь выскочившему уже было приказному, – сам же сходи к осадному голове Федору Нечаеву да к Захарию Пестрому, скажи, что наказал я им быть вечером у меня.
Приказной избы дьяк Семен не заставил себя долго ждать. Утирая пот с морщинистого лба, он торопливо вошел в горенку.
– Почто звал меня, князь Леонтий?
– Человек, что послан был в стан к вору-старице, не сказался еще? – спросил Шайсупов.
– Нет.
– А надежен ли мужик, не перекинется к ворам?
Дьяк Семен затряс головой.
– Не тревожься, княже, не перекинется. Жаден больно, я ему окромя долгу, что ты простил, еще десять рублей посулил.
– Ну, гляди, за тобой он, с тебя и спрос, – предупредил дьяка князь. – А звал я тебя вот зачем: поедешь в Темников, письмо князю Щеличеву повезешь да на словах передашь, что надежда у меня на него великая. А что в письме том, тебе знать не надобно. Да, вот еще что: тот человек, что ты послал в стан к старице Алёне, кого из твоих истцов в обличье знает?
– Многих видел.
– А того, что на монастырь навел?
– Шмоньку Сухова, что ли?
– Должно, его.
– И Шмоньку в обличье видел, – еще не поняв, для чего князю понадобился истец Губной избы, ответил дьяк.
– А истец того мужика знает?
– Знакомцами не были, а так, может, где и виделись.
– Ну, ничего. Ты и пошли его в ватажку к старице, да о человечке, как ты его кличешь-то…
– Хмырь, – подсказал дьяк.
– Вот, вот. О Хмыре ему ни слова.
– А вдруг кто из разбойных опознает в Шмоньке истца? – забеспокоился дьяк.
– Не беда, – махнул рукой князь. – Не жаль, коли на сук одного вздернут. У меня корысть в том другая, тебе о ней знать не след.
Дьяк смиренно склонил голову.
– За письмом поутру придешь, а сейчас ступай, не до времени мне.
Обиженный дьяк молча вышел.
4
Ватажники Алёны готовились к большому походу. Мужикам казалось, что только стоит им выйти из леса, оружным, на конях, и побегут воеводы в страхе великом, сдавая города им на милость. Поддавшись общему настроению, атаманша металась по лагерю, отдавая распоряжения, посылая конную разведку то под Арзамас, то под Темников. И хотя путь похода был уже намечен, она хотела знать, где и какие силы могут противостоять ватажникам, на поддержку каких деревень можно положиться.
Посадить три сотни мужиков на коней оказалось делом не легким. А кроме того, не были обучены они ни конному строю, ни действиям пикой, ни пальбе с седла. Лошади, привыкшие к тяглу, к пахоте, шарахались от выстрелов, не хотели идти наметом, путали строй, внося невообразимую сумятицу.
Видя все это, Алёна поняла, что вести мужиков сейчас даже на самую малую крепость – это значит вести на погибель и, собрав есаулов и десятских, объявила:
– Рано дело мы затеяли, – а потом два дня она успокаивала раздосадованных мужиков.
Потекли многотрудные дни обучения ратному делу. Бывшие стрельцы, а их оказалось поболе десятка, есаулы – мужики сноровистые, водили пешие конные строи, учили стрельбе из пистолей и пищалей, рубиться на саблях, управляться с бердышом и пикой.
Многие ватажники роптали, с трудом одолевая ратную науку, даже уходили из ватаги, тайком покидая разбойный лагерь, но Алёна была неумолима. Она помнила христорадиевскую босоногую рать, посеченную стрельцами и навечно оставшуюся на засеке под лесной деревушкой.
О Гришке Ильине Алёна позабыла, он затерялся среди трех сотен ватажников, но однажды напомнил о себе сам.
Был вечер. Алёна отдыхала в своей землянке. Вдруг, через полог, которым был завешен дверной проем, послышались шум и крики. Выйдя, она увидела толпу мужиков, горячо размахивающих руками. Одни из них, наиболее ретивые, рвались в середину толпы, другие их сдерживали.
Когда Алёна подошла, толпа расступилась. Шум стих.
– Чего не поделили? – громко спросила Алёна.
– Измена!
– Ведчика пымали!
Перед Алёной поставили низенького, плохонького мужичонку, лицо его было разбито в кровь, ухо надорвано и кровоточило. Маленькие бесцветные глазенки испуганно бегали из стороны в сторону, разбитые губы дрожали.
Алёна подняла руку – шум стих.
– Кто таков? – спросила она избитого мужика. Тот, задрожав, повалился Алёне в ноги, всхлипывая и причитая по-бабьи:
– Смилуйся, не губи, отслужу, по гроб обязан…
– Поднимись, человек ты, не червь, – сдвинула брови Алёна.
Раздвигая плечами впереди стоящих, к Алёне протиснулся Гришка Ильин. Был он все таким же угрюмым, заросшим и черным, только одежонка на нем от учения ратного немного поистрепалась. Ткнув пальцем мужика в грудь, он сказал:
– То ведчик воеводский, Шмонька Сухов. Я его знаю.
– Правду бает мужик? – спросила Алёна ведчика. Тот, растирая грязными кулаками слезы по лицу, закивал головой.
– Зачем пожаловал?
Сквозь всхлипывания Алёна еле расслышала:
– Князь послал меня ватагу выследить да о тебе все выведать.
– А ведомо князю, где стан наш?
Шмонька опустил голову.
– Должно, ведомо. Как в стан пройти, мне староста Семен рассказал. Я вчера токмо пришел, – и упав на колени, ведчик опять заголосил: – Помилуй, матушка. Век рабом твоим буду. Не губи. Детей у меня пятеро, помрут ведь без кормильца.
– А ты скольких загубил?! – не сдержавшись, выкрикнула Алёна. – Сколько детишек из-за тебя по миру пошло?
Но ведчик ее не слышал. Повалившись на землю, он иступленно катался по ней, рвал на себе одежду, царапал ногтями лицо и шею.
– Водой его полить надобно, отойдет. Пусть до утра поживет, а утром решим с ним, – распорядилась Алёна.
Ватажники, недовольные тем, что их лишили потехи, начали расходиться. Последним уходил Гришка Ильин. Он часто останавливался, то ли хотел что-то спросить, то ли что-то сказать, но так и не решился.
«Вот и пойми мужика, – глядя ему вслед, думала об Ильине Алёна. – Только вчера приходил Федор-кузнец и требовал повязать Гришку, пытать жестоко, говоря, что Гришка вовсе и не из Дьяковки, а из села Веду и что он часто якшался с Федькой Нечаевым – осадным головой Арзамас-града да со старостой Семеном – заклятым врагом ватажников. И вдруг сейчас Гришка Ильин уличает в пришлом ведчика Губной избы Шмоньку Сухова. Нет, не прост этот черный мужик. Ой, как не прост!»
Алёна проснулась от того, что кто-то осторожно, но настойчиво стучал по косяку двери ее землянки.
– Кто там? – подала голос Алёна.
– Матушка, ведчик… того, к тебе на слово просится. Говорит, дело спешное, – послышалось за дверью.
– Он что, до утра подождать не может?
– Боится, что утром повесят, так и не успеет сказать ничего.
– Будь он неладен, – тихо выругалась Алёна. Она поднялась, надела свое черное монашеское одеяние, зажгла свечу и выкрикнула:
– Веди нетерплячего.
В землянку, осторожно ступая, вошел Шмонька Сухов. При колеблющемся свете свечи лицо его было бледным, глаза казались черными в глубоких глазницах, нос заострился. Стоял он согнувшись, низко опустив голову. «Будто покойник», – подумала Алёна о ведчике.
– Пусть он выйдет, – кивнул Шмонька на стоявшего позади него ватажника. – Дело у меня токмо тебя касаемо.
