Ночная ведьма - Малаваль Шарлин
воины, а мужчины считают участие в боях несовместимым с женской природой. Но мы чувствуем себя на фронте такими нужными, такими живыми…
…На прошлой неделе к нам прибыла новая медсестра, она все время повторяла, что нам очень повезло быть летчицами, а если бы мы, женщины, служили в наземных войсках, наша жизнь превратилась бы в сущий ад! Будто в Сталинграде сейчас не ад! Она сначала не хотела объяснять, почему жизнь в окопах бесчеловечнее здешнего существования. Но потом все-таки проговорилась. До этого она служила под Москвой, в пехотной дивизии. Один полковник выстраивал женщин, расхаживал вдоль ряда и разглядывал их с головы до ног, чтобы унизить. Некоторых это выводило из себя. Если какая-то из женщин осмеливалась протестовать, то жизнь ее могла стать невыносимой. Полковник же высматривал себе добычу и кивал той, которую выбрал новой военно-полевой женой. Я предпочитаю…
Запись обрывалась на полуслове. Павлу хотелось узнать о летчице больше.
— Как установить ее личность? — спросил он у дяди. — По номеру самолета или, быть может, мотора?
Василий не ответил ни на один из вопросов племянника, так был поглощен своими мыслями.
— Вот черт, но почему это не пришло мне в голову раньше?!
Внезапно оживившись, дядя вскочил, бросился к самолету, нырнул в кабину и затем победоносно выпрямился, сжимая в руке шлем летчицы. Василий внимательно его осмотрел.
— Мне нужны ножницы!
Павел взглянул на дядю с тревогой.
— Но ты же не собираешься его кромсать? — возмутился племянник, едва не бросаясь на Василия.
Его можно толкнуть за приличные бабки.
— Не волнуйся, твой дядя умом не тронулся! Да, да! Нащупал, вот они!
Орудуя ножницами со всей осторожностью, на какую способен человек с трясущимися руками, Василий распорол одно «ухо» шлема. Он извлек оттуда пожелтевший от времени лист бумаги и воззрился на него просветленным взглядом.
— Шапка погибшего солдата! До сих пор головные уборы не попадались мне в таком хорошем состоянии. И потом, я думал, что это легенда…
Павел вопросительно взглянул на дядю.
— Во время войны, — объяснил Василий, — некоторые воины зашивали в головной убор бумаги, чтобы в случае гибели можно было идентифицировать их тело. Тогда сообщали семье, и родственники могли по-человечески проститься с близким[13].
Василий с бесконечной нежностью развернул листок и дрожащим голосом сказал:
— Аня Любимова, я тебя отыскал. Я верну тебя твоим родным.
Глава 32
Авиабаза в Ворошиловске,
сентябрь 1942 года
Татьяна вернулась с допроса белая как полотно.
— Что произошло? Это тянулось несколько часов! — воскликнула Аня.
Казалось, Татьяна выплакала все глаза, они были красные и опухшие.
— Политрук права, Аня. Я никчемная. Почему я не смогла спасти самолет?
Аня попыталась ее ободрить:
— Но это могло случиться с кем угодно! Могло и со мной! Отказал мотор? Никто от этого не застрахован, как и от пули, если она попала в топливный бак или чиркнула по обшивке крыла. Невероятно, что ты сумела вернуться, это почти невозможно — прийти на базу после стольких дней блужданий. Знаешь, кого ты этим мне напомнила?
Татьяна смотрела на подругу тоскливым взглядом.
— Саму Марину Раскову.
Татьяна опустила голову и убрала со своего плеча Анину руку.
— Нет, Аня, не пытайся меня утешать. Я полное ничтожество. Я не сумела выполнить задание, я ослушалась.
Татьяна бросилась на нары, легла и отвернулась к стене, больше не отзываясь на Анины слова.
Допросы длились несколько дней. Снова и снова Рабова требовала, чтобы Татьяна повторяла мельчайшие подробности происшествия. Иногда политрук прерывала рассказ летчицы, чтобы уточнить момент, казавшийся Рабовой подозрительным:
— Как ты могла выдержать несколько дней без пищи? Кто-то наверняка тебя кормил!
— Нет. Я набрела на опустевший хутор. Там оставалось несколько куриц, я нашла три яйца. И немного ягод в саду собрала.
— А как, интересно, эти курицы смогли выжить, если никто не давал им зерна?
— Думаю, жители покинули хутор в спешке незадолго до моего появления.
— Думаешь? Как это так ты думаешь?
Повисло тягостное молчание, в котором таились невысказанные намеки и подозрения.
— А этот хутор? Он был скорее русским или немецким?
Татьяна широко распахнула огромные глаза, задетая намеками Рабовой. Ведь летчица просто спасала свою жизнь.
— Расскажи еще раз по порядку, как все произошло.
Татьяна пересказывала три дня подряд одну и ту же историю. Дословно. Именно это и не нравилось Рабовой. По мнению политрука, Татьяна была виновна. Она предала или струсила. И Рабова не могла решить, что хуже.
— Я ведь уже рассказала… — на четвертый день взмолилась обессилевшая Татьяна, чувствуя, что попала в замкнутый круг. Никто и ничто не может спасти ее, это было ясно как день. Надя Рабова смотрела на летчицу немигающим взглядом и вцепилась в жертву мертвой хваткой, как бешеная собака.
— Еще!
Комиссар крепко стукнула кулаком по столу, Татьяна подскочила и жалобно ойкнула.
— Ну хорошо… Я как раз сбросила бомбы, как было приказано, на баржи наплавного моста. Flak меня засек. Как я ни маневрировала, мне не удалось уйти от зениток. Самолет зацепило. Тридцатисемимиллиметровый снаряд порвал полотно левого крыла и разрушил руль крена моего самолета, я пыталась дотянуть до базы, но мы начали пикировать. Штурман сильно ударилась затылком о пулемет и потеряла сознание. Я ничего не могла сделать. У меня еще был запас высоты для прыжка с парашютом, но я не успела полностью его раскрыть. После жесткого приземления и в ожидании ночи я укрывалась в ближайшем амбаре. Но я не смогла идти.
— Мы искали твой самолет, но не нашли его! И что? Откуда нам знать, что ты говоришь правду?
— Он упал в болото. Восточнее сплошные болота. Мне повезло, что мой парашют снесло ветром и я упала на лесную поляну. Потому я и смогла спрятаться.
— Ты невероятно везучая, товарищ! Самолет и штурман погибли, им повезло куда меньше…
Между женщинами повисло тяжелое молчание.
— Я уверена, раз мы не нашли твой самолет, значит, он упал на вражеской территории. Ты попала в плен, и они тебя отпустили с заданием шпионить в их пользу…
Рвение, проявляемое комиссаром, объяснялось последними распоряжениями Сталина. Он был страшно взбешен потерей Ростова-на-Дону в конце июля 1942 года, и его приказ № 227 однозначно призывал солдат: «Ни шагу назад!» В основном тексте приказа предписывалось расстреливать паникеров и трусов на месте. Сдавшиеся или захваченные в плен еще в начале войны считались «предателями Родины».
На четвертый вечер Татьяна вышла с допроса совсем подавленная. Она ни с кем не разговаривала, отказалась от ужина и легла на нары. Ей запретили летать до особого приказа.
Татьяна была сиротой и ушла на фронт добровольно. Ей едва минуло семнадцать, когда она устроилась секретарем на маленький аэродром. Тамошний инструктор научил ее пилотированию. Когда грянула война и все до одного инструкторы были призваны в армию, Татьяна не задумываясь отправилась вслед за ними.
«В конце концов, никто по мне скучать не будет. Лучше уж принести пользу», — думала она.
— Татьяна, умоляю тебя, держись! Рабова уймется, отвлечется на что-то другое или кинется донимать кого-то еще, а тебя оставит в покое, — уговаривала Аня.
Но подруга отвернулась к стене, и впервые после ее возвращения Аня не услышала всхлипываний. Это ее обнадежило, Аня ушла в свой угол, заснула и увидела сон. Тот же странный сон, который иногда посещал ее после переброски из Энгельса. Она в самолете одна, полная тишина, мотора не слышно. Ничего нет ни впереди, ни позади. Полное одиночество в бескрайнем небе. Вдруг она узнает пейзаж внизу, летит над родным домом, над домом Далиса. Без всякого страха и не зная зачем, но вдруг она решает спикировать прямо в Чертово озеро, между этими двумя домами. Она мягко проникает в воду, уходит на глубину, затем ей удается выровнять самолет, покинуть его и всплыть на поверхность. Вода мягкая и чистая…
