Ночная ведьма - Малаваль Шарлин

Аню разбудил душераздирающий крик. Девушки заканчивали утренние хлопоты, когда к ним смерчем влетела Катя. Ее искаженное лицо не сулило ничего хорошего, она не пыталась сдержать слез.

— Татьяна застрелилась.

Потрясенные девушки перешептывались дрожащими голосами, обменивались подробностями, повторяя услышанное. Татьяна разорвала свои документы, контракт о добровольном поступлении на военную службу и пустила себе пулю в висок.

У своего спального места на нарах, в соломе, где Аня час назад еще безмятежно спала, она наткнулась на записку, всего несколько слов:

Потому что нужно умереть, чтобы смыть подозрения… Прости меня.

Еще не веря в случившееся, Аня машинально натянула комбинезон из авизента, отирая пот, струившийся по затылку и под мышками.

Политрук Рабова не удостоила своим появлением Татьянины похороны, организованные силами женщин 588-го полка.

— Это признание своей вины. Невиновный стреляться не станет, — процедила она. Таковым было ее прощальное слово.

Летчицы тянулись молчаливой вереницей, опустив голову. Ветреное темно-­синее небо словно окутало горы саваном. Над выжженной степью залегли черные облака, напитанные дикими водами Азовского моря, и теплый ветер кинулся хлестать землю пыльной плетью.

Во время похорон девушки, в нарушение воинского устава, дали оружейный залп. Аня еще долго оставалась у свежей могилы.

По лбу потекли первые капли дождя, и Аня закрыла глаза.

Она представила, что снова поднимается ввысь, летит над березовым лесом, который тихо колеблется под серебристым дыханием предосеннего ветра. Вот и Чертово озеро. Она сбрасывает высоту, чтобы приблизиться к родному дому и к дому Далиса. Аня плавно выполняет фигуры высшего пилотажа: «бочку», полет «на спине», медленную «бочку», — заканчивая великолепно выполненной мертвой петлей с достаточной скоростью на входе. Она летит легко, как тот орел в ее детстве.

Потом крыши обоих домов по обе стороны Чертова озера исчезают, и Аня может заглянуть внутрь. Самолет теряет высоту, по мере приближения она различает все больше подробностей, очертания комнат, обстановку. Все выглядит как прежде, но оба дома пусты. Лес вокруг тоже безнадежно пуст и молчалив. Ни ряби на озере. Ни орла в небе. Ни птичьих голосов. Никаких признаков жизни.

Аня долго стояла возле маленького земляного холмика, затем отошла в сторону и тотчас вернулась, стискивая в кулаке жалкий букет последних осенних цветов, уцелевших на растрескавшейся земле.

Она опустила букет на Татьянину могилу и твердо решила, что с этого дня больше не станет, вылетая на задание, брать с собой парашют. Она слишком боялась искушения остаться в живых.

Часть III

Небо синее в крови.

Анна Ахматова. Веет ветер лебединый…

Допрос № 34

9 февраля 1943 года

Иван Голюк. Почему ты добровольно пошла на фронт?

Катя Алиева. Я хотела служить своей стране.

Иван Голюк. Ты сожалела о своем решении?

Катя Алиева. Конечно! Как и мы все! С самого начала. С первого боя мне стало жаль свою прежнюю жизнь. Мне хотелось бы, чтобы никакой вой­ны не было вовсе. Мне хотелось остаться живой, но теперь это непозволительная роскошь…

Иван Голюк. В какой момент ты, женщина, решила, что будешь полезнее на фронте, чем с семьей и детьми?

Катя Алиева. Во время речи Молотова я была на Красной площади. Собрались тысячи людей, и никто не понимал, что происходит. Я никак не могла выбросить из головы, что мы собирались поехать на море. Мне казалось, вой­на могла бы и подождать. Мы так тяжко трудились, что вполне заслужили немного солнца и моря. Я вернулась домой и взяла за ручку малыша, сына моей сестры. Когда он спросил меня: «Что такое вой­на?» — я не знала, что ему ответить. Всю ночь я не могла уснуть. Т­огда-то и решила уйти на фронт. Да, так и было… Как раз в ту минуту все и решилось.

Иван Голюк. Что значило для тебя в ту минуту решение пойти на фронт?

Катя Алиева. То же, что и для тебя: спасти свою Родину от нашествия фашистской нечисти.

Иван Голюк. Не вздумай…

Катя Алиева. Если бы не было той статьи в газете, мы не оказались бы здесь. Ты же не собираешься задавать мне все эти вопросы, правда?

Иван Голюк. Да, именно тогда я понял, что была совершена непростительная ошибка. Почему ты так упорно покрываешь их?

Катя Алиева. Я не покрываю их. Они не виноваты ни в чем, разве что в своей гибели. Вой­на объяснила нам, что все второстепенное должно исчезнуть. В военное время любовь отодвигается на второй план. А дружба выходит на первый.

Глава 33

Авиабаза под Сталинградом,

декабрь 1942 года

Впервые пролетая над Сталинградом, Софья была потрясена: даже в небе ощущался смешанный запах гари, прогорклости и еще не остывшего пороха. К дыханию разрушенных сталелитейных цехов, откуда вытекал расплавленный металл, примешивался тяжелый дух человеческих останков, лежащих под открытым небом. Внизу распластался выпотрошенный город.

— О боже… — прошептала Софья в радиопередатчик. Впрочем, она лишь получала сообщения с земли, но не могла их передавать, связь была односторонней, как и у остальных пилотов.

По горизонту тянулась багровая кайма солнечного света, воздух был пропитан черным дымом, поднимавшимся все более густыми клубами и торопившимся задернуть занавес перед этим невыносимым зрелищем. Часто говорили про сталинградский ад, но Софья прежде не отдавала себе отчета, до какой степени слово было точным. Под серым базальтом пригородов постоянно тлел и сочился огонь, готовый разлиться смертоносной лавой, а сверху сыпались и взрывались гигантскими снопами пламени немецкие бомбы. Земля сотрясалась, рушились здания, проваливались целые улицы, оставляя зияющие черные кратеры.

На руинах разыгрывались трагедии. Хоронить умерших было некогда, и трупы сбрасывали в кучи. По улицам в поисках то ли объедков, то ли своих мертвецов бродили женщины и дети. Некоторые здания с разрушенными фасадами чудом устояли; порой единственный обломок стены с нелепой самонадеянностью взмывал вверх. Иногда десять — пятнадцать человек штурмовали обломки здания и врукопашную дрались за оружие или захват удобной позиции, и выходил из схватки лишь один-два, да и то с потерями. На смену этим людям приходили новые. Мужчины, женщины и дети жили в городе словно на краю бездны.

В полете важнейшим фактором для летчицы была сосредоточенность. Ее глаза непрестанно сновали от горизонта к приборной доске, чтобы отслеживать указатель скорости, бензиномер, счетчик числа оборотов мотора, аэротермометр, компас. Надо было все время оставаться начеку, ни на миг не терять бдительности и щурить глаза, чтобы уберечь сетчатку от жесткого солнечного света. Пилоты находились в экстремальных условиях: температура за бортом опускалась до двадцати градусов ниже нуля, а то и до тридцати, и тонкие стенки кабины не защищали ни от холода, ни от влажности. К этим неприятностям добавлялась постоянная тряска аппарата, и летчицам приходилось часами держаться на пределе мышечного напряжения. Сердце в груди ныло, и казалось, оно вот-вот не выдержит. Нельзя было думать о жизни внизу, о знакомых, о любимых, ведь можно было потерять концентрацию, а опасность угрожала отовсюду.

Софья, Оксана, Галина, Вера и другие летчицы 586-го истребительного полка, перебазировавшись из лагеря в Энгельсе, в бешеном ритме вылетали на боевые задания. В первые недели они охраняли вокзал Саратова и обстреливали немецкие склады с боеприпасами. А с августа они вылетали, чтобы охотиться на мессершмитты, бить их, уничтожать. Но расклад сил на поле боя не обнадеживал. Немецкие самолеты были куда более скоростными, чем Як-1, их пилоты оказались настоящими асами, чего нельзя было сказать о русских летчиках. Софья была лучшей в полку, и это беспокоило ее товарищей: она стала для люфтваффе главной мишенью. Им показывали фашистские пропагандистские листовки, в которых Софья на своем Як-1 по популярности соперничала с орлом вермахта. На рисунках в зубах летчица сжимала серп, глаза ее пугали дьявольским отсветом. Отныне товарищи знали, что мессеры высматривают номер 23, нанесенный желтой краской рядом с красной звездой. В частности, некий Ганс Мюллер мечтал добавить к своей коллекции трофеев сбитую машину первой в истории женщины, уничтожившей немецкий самолет.