Олдос Хаксли - Луденские бесы
— О, этот бесстыдник с улицы Золотого Льва… А вы слышали про ту молодую недотрогу, которая служила экономкой у господина Эрве, пока он не женился?.. А про дочь сапожника, которая теперь устроилась служанкой к ее величеству королеве-матери и рассказывает ему обо всем, что происходит при дворе?.. А знаете, какие епитимьи он накладывает… Ужас, просто ужас!.. Да, преподобная матушка, прямо за алтарем, в каких-нибудь пятнадцати шагах от Святого Причастия!.. Бедняжка Тренкан, ее он соблазнил прямо под носом у прокурора, в домашней библиотеке! А теперь еще мадемуазель де Бру. Да-да, та самая, ханжа и святоша. Так держалась за свою девственность, говорила, что никогда не выйдет замуж. Набожная, все молилась, а когда умерла ее мать, хотела стать кармелиткой. А вместо этого…
Настоятельница слушала все эти сплетни и думала, что у нее никакого «вместо этого» нет и быть не может. В девятнадцать лет она стала послушницей, а вслед за тем и монахиней. Когда умерли ее сестры и два брата, родители умоляли Иоанну вернуться в отчий дом, выйти замуж, родить им внуков. Но она отказалась. Почему? Ведь она ненавидела тоскливую монастырскую жизнь, однако все же осталась в обители — хоть в ту пору еще и не дала монашеского обета. Какое чувство было сильнее — любовь к Господу или ненависть к матери? Чего Иоанна хотела больше — досадить барону де Козе или угодить Иисусу?
О госпоже де Бру Жана думала с завистью. Подумать только — ни вздорного отца, ни надоедливой матери, полным-полно собственных денег! Сама себе хозяйка, поступай, как заблагорассудится. Вот и Урбена Грандье заполучила.
От зависти один шаг до ненависти и презрения.
Лицемерка, строящая из себя непорочную девственницу! Эта бледная физиономия, тихий голос, четки, молитвы, карманное Евангелие в красном бархатном переплете. А сама тем временем прятала за густыми ресницами огненный, похотливый взгляд. Чем она лучше всех прочих шлюх отца Грандье? Точь-в-точь такая же, как дочь сапожника или малютка Тренкан. И ведь не сказать, чтобы она была такой уж юной. Старая дева тридцати пяти лет, тощая, смотреть не на что. А Иоанна еще так молода, хороша собой — сестра Клэр де Сазийи говорила, что лицо у матери-настоятельницы — как у ангела, взирающего на землю с облаков. И какие глаза! Все восхищаются ее глазами — даже ненавистная мать, даже злющая тетка-аббатиса. Заманить бы священника к себе в гостиную! Там Иоанна могла бы бросить на него через решетку такой обжигающий, страстный взгляд, что святой отец узрел бы ее душу во всей наготе. Вот именно — наготе. Там, где есть решетка, отпадает нужда в скромности. Решетка заменяет скромность. Можно забыть о сдержанности и приличиях. Та, что заточена за железными прутьями, в стыде не нуждается.
Однако возможности проявить бесстыдство, увы, не предоставлялось. Приходскому священнику незачем было появляться в монастыре. У урсулинок был свой собственный наставник, а среди пансионерок родственниц или знакомых у кюре не было. Занятый своими священническими обязанностями, а также бесконечными судебными исками, Грандье не мог тратить время на пустые словеса, на рассуждения о христианском совершенстве. Что же касается чувственности, то многочисленные любовницы вполне удовлетворяли все его телесные потребности. Шли месяцы, годы, а аббатиса все не могла устроить так, чтобы кюре мог заглянуть в ее глаза. Грандье оставался для нее всего лишь звуком, именем без человека — но таким именем, от которого веяло страстью и силой. Фантазии, сумрачные видения, а более всего любопытство разжигали воображение монахини.
Плохая репутация — это эквивалент запаха, который издают животные во время брачного периода. Впрочем, не только запаха, но еще и криков, и даже, в случае некоторых насекомых, инфракрасного излучения. Когда женщина слывет распутной, она как бы подает всем мужчинам невидимый сигнал: ее можно домогаться. Точно таким же соблазном веет от прославленных соблазнителей, известных разбивателей сердец. Перед ними трудно устоять даже самым почтенным дамам. В глазах затворниц урсулинского монастыря Грандье представал фигурой поистине легендарной. Он был полу-Юпитер, полу-Сатир — безгранично похотливый, а потому необычайно интересный и привлекательный. Позднее, во время процесса над Грандье, некая замужняя дама, принадлежавшая к одной из лучших луденских фамилий, рассказала, как однажды, после причастия, священник посмотрел на нее в упор, и она «ощутила неистовую страсть к нему, испытав дрожь во всех своих членах». Другая свидетельница показала, что однажды, встретив кюре на улице, была охвачена «необычайно сильным чувством страсти». Третья просто посмотрела, как он входит в церковь, и «затрепетала от чувств, готовая немедленно отдаться ему прямо там же, на месте». Надо отметить, что все эти свидетельницы славились добродетелью и безупречной репутацией. Каждая была замужем, у каждой росли дети. Бедная Иоанна не имела ни мужа, ни детей, ни каких-либо занятий. Что же удивительного, если она заочно влюбилась в это восхитительное чудовище, отца Грандье! «Мать-настоятельница была не в себе и разговаривала все время только о Грандье, к которому были устремлены все ее помыслы», — читаем мы в свидетельских показаниях. Иоанна думала о священнике постоянно. Ее созерцательные медитации, которые должны были быть обращены к Господу, вместо этого концентрировались на Урбене Грандье. Повторяя это имя, Иоанна воображала себе непристойные, пьянящие картины. Она стремилась к Грандье, как мотылек, летящий на огонь, как школьница, влюбляющаяся в эстрадного певца, как скучающая домохозяйка, сходящая с ума по Рудольфу Валентино. Стоит ли удивляться, что психика Иоанны не выдержала. В 1629 году она слегла с «недугом живота», вызванным чисто психосоматическими причинами. Доктор Рожье и хирург Маннури писали, что «она ослабела до крайней степени и едва могла ходить».
Не будем забывать, что во время описываемых событий урсулинский пансион продолжал работать, обучая молоденьких девушек и девочек чтению, письму, катехизису и хорошим манерам. Можно себе представить, какая атмосфера царила в этой монастырской школе, директриса которой была охвачена сексуальной истерией, мало-помалу распространявшейся и на прочих учительниц. В документах не сохранилось никаких свидетельств на этот счет. Нам известно лишь, что со временем возмущенные родители стали забирать дочерей из пансиона, уже не доверяя «добрым сестрам». Поначалу же казалось, что в обители ничего особенного не происходит.
В пятый год игуменства Иоанны в монастыре произошел ряд событий, на первый взгляд совершенно незначительных, но повлекших за собой драматические последствия.
Сначала умер наставник урсулинок каноник Муссо. Это был весьма достойный пастырь, приложивший немало усилий для процветания обители, но он был уже очень стар и в последние годы почти впал в детство. Состояние душ духовных дочерей было ему неведомо, а монахини, в свою очередь, каноника ни во что не ставили.
Когда Муссо умер, игуменья изо всех сил пыталась изобразить скорбь, но сердце ее трепетало от счастья. Наконец-то, наконец-то!
Как только старика похоронили, настоятельница немедленно отправила письмо приходскому священнику. Начиналось оно с описания тяжкой утраты, постигшей монахинь, а далее Иоанна переходила непосредственно к делу: ей самой и ее подопечным нужен новый духовный наставник, такой же мудрый и благочестивый, как усопший каноник. В конце письма настоятельница прямо приглашала кюре занять освободившееся место. Надо сказать, что письмо составлено очень искусно — если не считать орфографических ошибок, ибо с правописанием мать Иоанна была не в ладах. Разве смог бы Грандье устоять перед этой искренней, благочестивой и в то же время лестной мольбой?
Но увы — Грандье ответил вежливым отказом. Он не достоин такой высокой чести, да к тому же у него хватает и прочих обязанностей.
Предвкушение счастья обернулось страшным разочарованием. Горе и уязвленная гордость смешались в душе аббатисы, породив холодную ярость и жгучую ненависть.
Найти выход гневу было непросто, ибо кюре обитал в мире, куда Иоанне доступа не было. Она не могла до него добраться, а он отказывался ступить на порог обители. Единственная возможность хотя бы косвенно прикоснуться к жизни священника возникла, когда Мадлен де Бру явилась в монастырь навестить свою племянницу, пансионерку монастырской школы. Войдя в гостиную, Мадлен увидела мать-аббатису, поджидавшую ее по ту сторону решетки. Мадемуазель де Бру вежливо поздоровалась, а в ответ на нее обрушился поток ожесточенной брани: «Шлюха, прелюбодейка, богохульница, совратительница!» Осыпаемая проклятиями, Мадлен в ужасе бросилась вон.
На этом возможности мести, казалось, были исчерпаны. Матери Иоанне теперь оставалось только одно: примкнуть к стану заклятых врагов Грандье. Без промедления настоятельница послала за человеком, который считался злейшим среди всего местного духовенства врагом приходского священника. Каноник Миньон, хромой от рождения, бездарный, уродливый, всегда завидовал красоте, уму и удачливости Урбена Грандье. К этой изначальной антипатии со временем добавились более весомые причины для ненависти: издевательские шутки Урбена, скандальная история с Филиппой Тренкан, приходившейся канонику кузиной, а в последнее время еще и судебное разбирательство между церковью Святого Креста и приходом Святого Петра. Не послушавшись совета коллег, Миньон затеял судебный процесс и проиграл его. Он все еще не оправился от обиды и унижения, когда получил внезапное приглашение от игуменьи урсулинской обители. После пространного разговора о благах духовной жизни беседа повернула на скандальное поведение приходского кюре, а закончилась предложением принять урсулинок под свою опеку. Миньон сразу же согласился стать исповедником монахинь, довольный тем, что в лагере врагов Грандье появилась новая союзница. Каноник еще не знал, как ее использовать, но, подобно дальновидному полководцу, решил укрепить свой резерв.
