Константин Коничев - Повесть о Федоте Шубине
Однажды в сопровождении Пигаля группа молодых французских художников предприняла небольшое путешествие в Швейцарию, в поместье Ферне, где в ту пору жил великий изгнанник Вольтер. Среди них были и русские пенсионеры. Вольтер заинтересовался ими. Услышав от Пигаля похвальный отзыв о Шубине, он пытливо посмотрел на него и сказал:
— Учитесь, Шубин, преуспевайте. Ваш резец послужит прославлению героев русских. А они есть и будут. Эта война принесет России огромный успех…
И тогда Шубин, поклонившись знаменитому деятелю Франции, спросил:
— Господин Вольтер, не сможете ли в нескольких словах сказать нам об этой войне? Мы все рады знать больше, нежели о ней упоминается в газетах.
Пигаль сделал знак рукой, и двое учеников придвинули мягкое кресло, пригласили Вольтера сесть.
Автор «Орлеанской девственницы» был уже тогда в преклонных летах. Но несмотря на старость (ему минуло семьдесят пять лет), он — сухощавый и бледный — был очень подвижным. Вольтер сел в кресло, сказал, обращаясь к окружившим его молодым художникам:
— Если ваш учитель не препятствует, могу на несколько минут отвлечь вас разговором о войне России с турками.
— Разве можно препятствовать такому желанию моих учеников! — воскликнул Пигаль. — Напротив, и я не менее их за удовольствие сочту быть вашим слушателем.
— Об этой войне русских с турками с самого ее начала и до последних дней я составил себе представление, главным образом по письмам русской царицы, — начал рассказывать Вольтер. — В первые дни войны Екатерина сообщила мне, что султан Мустафа начинает против России несправедливую войну. Екатерина оказалась расторопной и распорядительной. В кратчайший срок семьдесят тысяч русских войск под командой фельдмаршала Алексея Голицына заняли крепость Хотин. На всякий случай Екатерина еще позаботилась о построении вновь крепостей Азова и Таганрога. Зная слабые стороны турок, войск и их руководителей, я был убежден, что Россия не ограничится обороной своих пределов, перейдет в наступление на суше и на море. И что же? Русский размах превзошел даже мое воображение. Военный флот россиян из кронштадтской и архангельской гаваней неожиданно оказался в Средиземном море!.. Чем вызвал даже удивление у просвещенных мореплавателей Британии и привел в трепет турок. И вы знаете, какой успех имела русская флотилия, соединенная из двух эскадр — архангельской и кронштадтской… Чесменское сражение не знает равных себе. Турки посрамлены, их флот уничтожен дотла. Россия славится крупными победами: всего десять лет прошло с тех пор, как русские войска под командой полководца Захара Чернышева заняли Берлин, а нынче не менее громкая победа — Чесма.
Англичане уже не удивляются, а завидуют славе русских моряков и косо посматривают на подобный разворот военных событий. Война еще не кончена. На суше, в Молдавии, Валахии и в Крыму, — всюду русские войска одерживают победы. И Мустафа, начавший войну против России, спохватился, но с опозданием… Что еще вас интересует, друзья мои? — спросил Вольтер, откинувшись на спинку мягкого кресла. Он обвел глазами питомцев Пигаля и, остановив свой взор на Шубине, сказал:
— Вот каковы ваши русские соотечественники в век Екатерины…
— Мне приятно слышать от вас, господин Вольтер, что в разгроме турецкого флота в Чесме участвовали мои соотечественники и даже земляки. На кораблях архангельской эскадры — большое число поморов, зверобоев из Холмогор, Мезени и Онеги. Эти люди не струхнут. Они выращены в столь суровых условиях холодного беломорского Севера, что никакая Чесма им не страшна. Скажите, господин Вольтер, чем объяснимы успехи русских в войне с Оттоманской Портой? И есть ли в этом заслуга государыни?.. — спросил Шубин, и никто из учеников Пигаля не удивился дерзости Федота. Казалось бы, какие могут быть сомнения, когда речь идет о главе государства. Ведь давно известно, что в поражениях повинны войска — солдаты, а слава побед, тем более крупных побед, венчает головы правителей и полководцев. Они отмечаются в истории, они прославляются в гимнах, им ставятся памятники на площадях. А о простом народе чаще всего после жестоких сражений говорят: «Да, храбро и беззаветно сражались они… Под сим крестом покоится столько-то тысяч безымянных героев». И в лучшем случае бывают перечислены наименования полков, снискавших славу отечеству.
К вопросу Шубина Вольтер отнесся снисходительно и серьезно. Он сказал:
— Счастье Екатерины заключено в том, что Провидение благословило ее управлять гигантской страной и великим народом. Заслуга царицы — в умении находить и ставить на командные посты людей талантливых, устремленных к героическим деяниям в такое время, когда в России жив еще дух славной петровской эпохи. И еще: русским войскам сопутствует удача на суше и на море благодаря и тем малым державам и народам — Греции, Албании, Сербии, Черногории и другим, коим изрядно опротивел гнет пашей и визирей. Эти народы искренне и давно желают, чтобы турки были биты. И граф Алексей Орлов, возглавивший русский флот в Средиземном море, воспользовался этой возможностью — поддержкой ненадежного для турок тыла. Султан намеревался купить у крымского хана пятьдесят тысяч войска. И уже послал ему семьсот мешков с деньгами. Но я тут не удивлюсь, что пока крымский хан трепещет и раздумывает, русские солдаты перешагнут Перекопский вал и обезопасят Россию со стороны Черного моря…
Вольтер долго еще говорил, объясняя суть происходивших событий. Шубин, слушая его, вспомнил о своем односельчанине и дружке Никите Дудине: «Не оказался ли он вместе с другими северянами в Чесме? Наверно, туда же попал. Жив ли бедняга? А если жив, то герой», — подумал он.
Расставаясь с учениками Пигаля и провожая их, Вольтер напутствовал:
— Желаю вам, друзья, успехов и завидую вашей молодости. И благодарю, что посетили меня. — Он слегка помахал им старческой костлявой рукой и, медленно шагая, скрылся за поворотом улицы…
Занятия в мастерской Пигаля продолжались своим чередом. Шубин в лепке эскизов, в формовке моделей превосходил своих товарищей. И даже в рисунке он не уступал молодым художникам. Пигаль полюбил Шубина и, ставя его в пример другим, говорил:
— Смотрите, юноши, за какое дело он бы ни взялся, ничто из его рук не валится. И особенно ему удается портрет в лепке. Выразительность и сходство, проникновение в душу человека. А мастерство? Он повторил моего Меркурия так, что затрудняюсь различить их, который мой Меркурий, который шубинский! У этого мастера хорошее будущее…
В ту пору между прочих своих дел, отчитываясь перед Российской академией художеств, Федот Шубин писал:
«А я окончил „Меркурия“. Учитель мой не находит за нужное мне более копировать с гипсов и советует делать с эстампов славных мастеров, как-то: Пуссена, Сфиора, Рафаэля и прочих… эскизы и барельефы, говоря, что сие крепко и полезно как для положения места, так платья и видов. Следуя оному совету, поутру делаю барельефы, а после полудня рисую с древних гипсов, которые имеются у моего профессора. Композирую также в каждую неделю один эскиз по приказу моего учителя. Хожу всякий день в Академию, иногда леплю, а иногда рисую с натуры, делаю также круглые и в барельеф портреты под смотрением моего учителя…»
И это «смотрение» было не только в мастерской Пигаля. Но учитель нередко заходил и в тот дом, где жил и в неурочное время работал Шубин, последнему не возбранялось бывать в доме Пигаля и в любое время пользоваться его советами.
Шли дни за днями.
Из Петербургской академии художеств предписывали Шубину и товарищам экономить выданные на обучение деньги и не задерживаться в Париже, а скорей ехать в Рим.
Шубин подружился с Пигалем, нередко встречался с Дидро и рассчитывал, что по меньшей мере еще год следует пробыть ему в Париже. Встревоженный предписанием Академии, он пришел за советом к Дидро.
— Как быть? Петербургская академия торопит нас ехать в Рим, а мы еще не исчерпали многих полезных наук от парижских учителей.
Дидро написал письмо в Петербург, в Академию. Он просил продлить срок учения русским пенсионерам в Париже, доказывал, что «чем сильнее будут они к моменту прибытия в Италию, тем легче будет им использовать это второе путешествие».
Через два месяца из Петербурга последовал ответ. От имени собрания академиков предлагалось пенсионерам немедленно поехать на год в Италию. А о Федоте Шубине была приписка: «Что же касается скульптора Шубина, который находится в Париже у г-на Пигаля, то ему Собрание позволило остаться еще на некоторое время возле этого великого человека, имея возможность извлечь таким путем сейчас гораздо большую пользу, нежели в Италии».
Такое предписание из Петербурга было неутешительно для Шубина — оно угрожало отменой поездки в Рим.
