Константин Коничев - Повесть о Федоте Шубине
— Спрячьте вашу книжечку в карман и ничего не записывайте. В вашей стране нет ни одного монумента, — с пренебрежением сказал француз, — наш Фальконе уехал в Петербург, и что бы он там ни вылепил, отливать будут здесь, в Париже. Русские еще не научились литейному делу и не скоро обучатся. Это не так просто и не так легко. Можете видеть…
Федот Шубин улыбнулся и, подозвав к себе Иванова, сообщил тому сказанное французом. Оба вместе решили возразить.
— Милостивейший господин мастер! — первым начал Шубин. — Вы не совсем верных суждений о наших русских искусствах. Да, мы приехали к вам учиться. Но это не означает того, что до прибытия в Париж мы в искусствах были неучами Отнюдь нет!.. Верно, нет у нас монументов, ни конных статуй на площадях, ни обелисков, ни скульптурных групп, разве за исключением Летнего сада, что у нас в столице. У нас увлекаются архитектурой и живописью. Запомните, что среди русских иконописцев были свои знаменитости — Андрей Рублев, Симон Ушаков и Дионисий, последний настолько прославился в живописи, что церковь причислила его к лику святых… А что касаемо литья из меди, то не ведаю, как у вас, а у нас в Сольвычегодске строгановские холопы полтораста лет назад уже отливали трехаршинные в длину медные пушки с украшениями. И с этими пушками Ермак со своей дружиной присоединил к нашей державе Сибирь. Может, слыхали?..
— Пушки — другое дело, — отмахнулся француз, — пушки не трудно отливать. Форма на четыреста — пятьсот фунтов, и все. А мы вот к статуе Людовика фрагменты отливаем, по русскому весу — пудов триста экземпляр!
— А знаете ли вы, какие у нас на Руси колокола умеют отливать? — медленно подбирая слова, заговорил архитектор Иванов. — На соборе Парижской богоматери ваши колокола только в подголоски годятся нашим. И плавильни, я знаю, в Москве преогромные в подземелии расположены, и подземные ходы, и лотковые спуски — не без ума сделаны…
— Без французов не обошлось, вероятно? — спросил литейщик, пытаясь уязвить русских пенсионеров.
— Представьте, в литье колоколов и во многом другом не без успеха всю жизнь без французов и немцев обходились. В модах, в щегольстве и ненужной роскоши, пожалуй, не буду оспаривать влияние вашей страны, вернее, вашей аристократии…
Ответ Иванова французу, видимо, не понравился. Он повернулся в сторону Шубина и спросил его о способах литья колоколов в России, на что Федот, подумав, ответил:
— Я никогда не присутствовал на литье колоколов. Но будучи в Академии, наслышался о том от людей, касательство к тому делу имеющих. В давние времена в Москве при царе Алексее Михайловиче отлили из меди колокол, по размерам коего не было равного в мире: вышина его около трех саженей, или девятнадцать футов. Вес — восемь тысяч пудов. Царь тогда выписал мастеров-литейщиков из Австрии, и они сказали: «Сделаем такой колокол в пять лет». Да нашелся молодой русский парень из литейщиков и сказал царю: «А я сделаю в один год». Австрийцы посмеялись, а за эту насмешку царь их отослал обратно домой. Парень же тот отлил такую махину не в год, а в полгода. Всех удивил, и царя самого. Хотел государь искусного литейщика за такой труд помещиком сделать. «Бери, — говорит он мастеру, — пятьсот семейств крестьянских и владей ими». Но парень отказался: «Лучше подаянием питаться стану, а рабов иметь не желаю!» Вот каков был человек, с доброй совестью и большим умом…
— Восемь тысяч пудов! — удивился француз. — Первый раз слышу такое!
— Теперь слушайте дальше, — продолжал Шубин, — примерно тридцать лет тому назад в московском Кремле отлили из меди царь-колокол в двенадцать тысяч пудов с барельефами царских особ и художественным орнаментом. Так что, просим вас, милостивый господин, не удивляться, если делаемый французом монумент в Петербурге будет отлит нашими литейщиками…
Француз-литейщик недоверчиво посмотрел на русских: «Неужели в Москве есть такие мастера, и откуда они взялись?..»
Шубин и Иванов стали наблюдать за работой литейщиков. Им не казалось зазорным перенять кое-что из способов литья французских мастеров. Потом все пригодится. Всяким умением надобно дорожить, а не сторониться того, что видишь досель неведомое.
К ним скоро прибежал Гринев и сообщил:
— Друзья, на завтра все русские пенсионеры, обучающиеся искусствам, приглашены к Голицыну. Будет сам Дидро в гостях у князя!
Глава пятнадцатая
На следующий день вечером у князя Голицына собрались Шубин, Гринев, Гордеев, двое Ивановых — оба из класса архитектуры, живописец Семен Щедрин и гравер Иван Мерцалов. Одежда на пенсионерах была праздничная, подогнанная по плечу — кафтаны зеленого сукна с крупными светлыми пуговицами и широкими отворотами на узких рукавах, штаны до колен. Праздничный наряд каждого дополняли длинные чулки с подвязками и узконосые башмаки с начищенными металлическими пряжками.
За исключением Шубина, все пенсионеры пришли при шпагах. Молодые и жизнерадостные лица были, как того требовала мода, напудрены, а брови подкрашены.
Гораздо проще, несмотря на праздничный день, одет был Дидро. На нем не было парика. Редкие седые волосы лежали беспорядочно. Он добродушно и радостно приветствовал молодых русских художников и каждому крепко пожал руку.
«Подлинно человек, и какая живость! — подумал Шубин, глядя на Дидро. — А ведь будто сейчас сошел с полотна Фрагонара». Портрет фрагонаровский Шубину не раз случалось видеть в одном из парижских салонов, и каждый раз Федот долго простаивал перед ним.
Голицын усадил гостей за длинный стол, обильно заставленный фруктами в серебряных вазах и винами в хрустальных графинах.
— Я пригласил вас, друзья, побеседовать с господином Дидро, — сказал князь, усаживаясь в кресло, стоявшее в конце стола. — Прошу, не стесняясь, говорить с нашим гостем и выспрашивать его, о чем вам заблагорассудится. Чувствуйте себя здесь как дома…
— Едва ли они могут себя так чувствовать в этой стесняющей их форме Королевской академии. — Дидро весело засмеялся, потом продолжал: — Дорогие русские друзья, вы приехали к нам во Францию, как в сказочную страну, за счастьем, за наукой. Может статься, вы и найдете то, что ищете, но не забывайте, что в нашей цивилизованной стране вас подстерегают пошлость и разврат… даже в методах самого воспитания. Реверансы, условное изящество — все это не то, что нужно человеку, жаждущему быть свободным.
Так, с простого замечания об одежде, он начал беседу об искусстве. Русские пенсионеры, немало слышавшие Дидро на публичных диспутах, были несказанно рады послушать его в непринужденной дружеской беседе. Здесь Дидро не походил на оратора. Говорил он медленно, полагая, что французский язык слушатели, за исключением Голицына, знают еще не в совершенстве. И говорил о том, о чем не раз уже высказывался на диспутах в салонах и в других местах, где ему приходилось сталкиваться со своими идейными противниками.
— Вас интересует, дорогие друзья, искусство. Хорошо, но знаете ли вы, что прежде всего искусство должно быть жизненно? Многие картины наших французских художников весьма бледны и по замыслу и по идее. Художники, лишенные воображения и вдохновения, не постигнут ни одной великой и сильной идеи. К чему тогда браться за кисть и портить краски? Ради личной корысти? Ради денег? Нет, художник, думающий о деньгах, теряет чувство прекрасного. А что значит прекрасное? Я имею в виду слова поэта Буало, который справедливо заметил: «Не существует такого ужасного чудовища, которое, будучи воспроизведенным в искусстве, не было бы приятно для глаз…» Учитесь изображать на полотне и в скульптуре невзгоды и нужды, не забывая, что и тут следует сохранять изящество, а изящество происходит от чувства прекрасного.
— Как приобрести это чувство, господин Дидро? — не вытерпел и спросил Шубин. — И в Петербургской академии и здесь постоянно перед нами вынужденная надоедливая поза натурщика, и не всегда в ней видны черты прекрасного.
Дидро быстро и пытливо посмотрел на Федота, одобрительно кивнул головой на его замечание и сказал:
— Я вас вполне понимаю и, разделяя вашу точку зрения, нахожу, что всякая поза фальшива, действие же прекрасно и правдиво. Но вы, друзья мои, чаще ходите на улицы наблюдать жизнь, заглядывайте в питейные заведения, в мастерские, в церкви, на рынки — всюду, где жизнь многокрасочно протекает, наблюдайте и отображайте ее на славу!
Шубин, увлекшись беседой, забыв о том, что находится в обществе знаменитых особ, расстегнул все пуговицы кафтана и сидел как зачарованный, смотря ясными, почти не мигающими глазами на Дидро. Шубину вспомнился отзыв Ломоносова о французском языке, способном живостью своей увлекать слушателей.
— Создавая портреты, умейте правдиво изображать чувства, а это самое трудное, — продолжал Дидро. — Вообразите перед собой все черты прекрасного лица и приподнимите только один из уголков рта — выражение станет насмешливым… Верните рот в прежнее положение и поднимите брови — вы увидите выражение гордеца. Приподнимите оба уголка рта одновременно и широко откройте глаза — перед вами будет циник… И мало ли еще найдется всевозможных способов выразить характер человека через его физиономию…
