Франтишек Кубка - Улыбка и слезы Палечка
В то же время Палечек и слуга его Матей получили от епископа столько даров, что боялись, как бы не надорвать коней. Епископский портной одел Палечка в новый бархатный наряд самого последнего французского покроя. Богато, но соответственно своему положению, был одет и Матей. На груди рыцаря был вышит герб рода Палечков из Стража. Кошелек звенел чистым золотом. И на шее висела золотая цепь — подарок епископа. В седельных сумках были спрятаны золотой кубок и прекрасный крест с драгоценным камнем, предмет, благословленный епископом, который он преподнес своему молодому благодетелю с особенной торжественностью, промолвив, что этот крест будет постоянно указывать сыну еретической, но мужественной страны правильный путь в лоно святой церкви. При этом Палечек невольно подумал, что все эти подарки достаются ему за то, что он, собственно, помог епископу снова найти путь в дивное лоно панны Лизы.
Палечек все принимал равнодушно. Что не уместилось у него в седле, то он отдал Матею, выразившему удивление щедрости хозяина, который, богатея сам, дает разжиться и слуге.
Но Палечек над ним посмеялся.
— Я люблю металлические изделия за красоту, — сказал он. — Но они для меня не имеют цены. Я уверен, что когда-нибудь человек научится сам делать золото. Тогда оно будет всюду валяться, и ни один нищий не захочет поднять!
Палечек уезжал из прекрасного города Пассау спокойный и веселый. И других он порадовал, и самому повезло. Дал епископу Удальриху немного земного счастья и был им вознагражден щедро, от всего сердца.
В последний день его пребывания там епископ вручил ему два письма. Одно — к архиепископу зальцбургскому, другое — к высшему прелату триентскому. Через их города рыцарь будет проезжать по дороге в Италию. И письма эти будут всюду служить ему защитой, не хуже его собственной храбрости. Но епископ приготовил рыцарю и другую охранную грамоту. В ней он просил всех князей, графов и баронов, всех рыцарей и дворян, членов всех магистратов и каждого, облеченного светской властью, уважать гостя из чешской земли, который едет учиться в Италию и является другом епископа Удальриха II Пассауского.
Палечек и слуга его Матей выехали из города воскресным днем. На колокольне епископского храма как раз благовестили, епископа облекали перед алтарем в торжественное облачение, и прекрасная Лиза стояла сзади, у входа, возле самой кропильницы, целомудренно склонив головку. Епископ был исполнен страстного благоговения, и народ в храме с нетерпением ждал его пленительного голоса, которым он сейчас будет воспевать славу божью.
А от земли пахло летом, и всюду были мир и благословенная праздничная тишина.
Путь от Пассау до города Зальцбурга совершился быстро и благополучно. В одной деревне, неподалеку от Пассау, где из-под земли бьют целебные источники, Палечек увидел толпу колченогих и хромых, теснящихся у воды и вопиющих к богу о помощи. Стоящего возле родника монаха, который все время благословлял воду, молясь при этом по-латыни, чуть не сбивали с ног. Так велик был напор толпы калек, так нетерпеливо рвались они к источнику, отталкивая друг друга.
Палечек со слугой Матеем послушали этот галдеж; потом Ян, ударив в ладоши, прервал молитву монаха и крик хромцов, которые, застыв, с любопытством уставились на прекрасного богатого рыцаря на коне и его щербатого слугу.
— Монах, — промолвил Палечек, — ты молишься правильно и на хорошей латыни. Но у меня нет времени ждать, когда все колченогие и хромые доберутся до твоей чудотворной воды. Дело идет довольно медленно. Я знаю более быстрый способ, которого ты при своей бедности применить не можешь. Вот посмотри: я помогу тебе творить чудеса. Нос даю на отсечение, что каждый из твоих хромых сейчас помчится, как олень.
С этими словами он вынул из кошелька целую горсть золотых и кинул ее в воздух. Монеты с приятным звуком посыпались на землю. Но на них тотчас ринулись хромые и колченогие, немощные и недужные, сквернословя, колотя друг друга по голове, вцепляясь друг другу в волосы. Они катались по земле, боролись, пускали в ход кулаки и зубы — монах вместе с ними, среди них, — куча безумцев, нашедших чудесное исцеление в круглом кусочке золота.
Матей глядел на хозяина с недоумением. Он хотел сказать ему, что не надо зря разбрасывать золото среди нищих. Однако рыцарь приказал дать шпоры коню. Они оставили деревню. Но долго еще слышали позади крик барахтающихся калек и визг их жен, прибежавших из ближней часовни, чтобы тоже принять участие в сражении за золото.
— Слава богу, мой кошелек стал легче! — сказал Ян Матею.
И принялся напевать. Ласточки, летавшие этим солнечным полднем низко, у самой земли, в предчувствии дождя, садились к нему на плечи, и Матей с изумлением смотрел на своего хозяина, которой не только разбрасывает золото горстями, но приручает даже птиц небесных.
Ехали медленно, не утомляя коней. Ночевали в деревнях, хорошо платя за пищу; ночлег и овес, купали коней в реке Инне, вдоль которой тянулась дорога на Зальцбург, потом расстались с этой быстрой и болтливой рекой — там, где она впивает ручей Зальцах, и, следуя этому потоку, достигли скалистых гор, на чьих склонах и вершинах лежал белый, а к вечеру порозовевший снег. Они приближались к архиепископскому городу Зальцбургу, расположенному одиноко на небольшом холме, окруженном цепью гор. Эти горы так странно устроены, что, глядя на них, кажется, будто они наклоняют к тебе свои вершины.
Долго смотрел Ян на окружающее архиепископскую твердыню горное кольцо. В изумленье стоял он перед каменными великанами — на земле, где скалы вырастают прямо из цветущих златоцветов, нарциссов и горечавок, а горизонт подобен белоснежным кружевам, окаймляющим голубую одежду небес.
Архиепископ Леопольд был стар и брюзглив Прочтя воодушевленное послание епископа Удальриха Пассауского, он протянул Палечку руку для поцелуя со словами:
— Удивительный случай подружил гостя из еретической страны с епископом пассауским. Радуюсь этому и приветствую вас, рыцарь.
Он поднял маленькую, сухую руку, украшенную перстнем с темным драгоценным камнем на указательном пальце, и благословил Палечка. Беседа была кончена. Ян не знал, кого предпочитать: распутного прелата или благочестивого старца с высохшими руками.
Вернувшись к себе в корчму, он велел Матею взять золотой кубок, подарок Удальриха, и отнести его архиепископу. Но перед этим написал по-латыни короткое письмо, в котором сообщал его преосвященству, что, как сын чешской земли, где в почете чаша, он дарит этот кубок архиепископу зальцбургскому в благодарность за любезный прием.
Только угрозами удалось ему заставить Матея отнести кубок в управление делами архиепископа. Матей качал головой, умолял его ради бога не разорять самого себя. Ян поднял его на смех, а сам спустился в залу и потребовал самого дорогого вина, притом обязательно из итальянских сортов.
— В вашем городе уже пахнет Италией, — сказал он корчмарю. — Вы даже дома тут строите не так, как на севере. Так что у вас в погребе найдется, конечно, бочка итальянского и достаточно выдержанного!
— Да не одна, дорогой господин, — гордо ответил корчмарь. — Только цена ему будет выше, чем рейнскому!
— Выкатывай бочку и зови кого хочешь.
И рыцарь Ян угощал всю улицу.
Когда под утро гости подняли драку и корчмарь вызвал архиепископскую стражу, чтобы навести порядок, так как торговец сукном Мартин стал грозиться, что назло оружейнику Даниилу сейчас же подожжет корчму и все дома по соседству, Ян встал и властным голосом велел страже сесть и пить с ним. Так был восстановлен мир между гостями, которые вдруг начали опять обниматься, хваля чужеземца, который, как настоящий рыцарь гуситской страны, не боится ни архиепископов, ни суконщиков.
Утром Ян в сопровождении развеселившихся соседей появился перед домом архиепископа, встал перед дверью и, сняв с головы шапку, начал проповедовать о лисицах, имеющих норы, и сыне человеческим, не знающем, где преклонить главу. И о гостеприимстве, составляющем одну из заповедей господних, так как сам Христос охотно пользовался гостеприимством Лазаря и его сестер, сотника, мытаря и всех, кто открывал перед ним дверь. Гостеприимство — это не сухая рука, которая благословляет; гостеприимство — это любовь и щедрость, добрая воля, и добродетель, и милость. Кто не щедр, тот скуп, а скупость — тяжкий грех, занимающий второе место среди смертных грехов, сейчас же вслед за гордыней и впереди распутства. А посему, ежели священнослужитель скуп, он тем самым полон гордыни и распутен — будь он плешивым старикашкой, — и нужно таких князей церкви по способу Христову охаживать бичом, а по способу чешских христиан… И он проповедовал, корил, обличал так, что из твердыни архиепископской вышел инок в черной сутане и, ограждаясь крестом от антихриста, втершегося между добрых людей, предложил толпе схватить рыцаря и отвести его в тюрьму.
