Франтишек Кубка - Улыбка и слезы Палечка
Они обменялись рукопожатием.
— А теперь давай потушим свечку, Матей, — с улыбкой сказал Ян. Но тут же, строго нахмурив брови, приказал: — Изволь побриться и остричься до того, как я проснусь!
— Слушаю, сударь, — ответил Матей с поклоном и улегся.
Ян погасил свет и тоже лег спать. Вскоре оба путника храпели, но уж начистоту.
XV
Его преосвященство епископ Удальрих II Пассауский был муж ученый, благочестивый и добрый. Из прочного дома его никто не уходил с пустыми руками, и нищих не отгоняли от ворот даже в час ночи. Епископ Удальрих был великий знаток латинского языка, нисколько не отличаясь в этом отношении от одного из недавних своих предшественников Георга II, потрясавшего своими речами членов Констанцского собора и даже пронявшего до слез крестоносцев, которые приближались в 1420 году к чешским горам[71]. Благочестием же своим епископ Удальрих II был тоже подобен своему знаменитому предшественнику. Так как, однако, благочестие на аптекарских весах не взвесишь и портняжным локтем не измеришь, современники не знали, кому из двух епископов отдать в этом отношении пальму первенства. Но молился епископ Удальрих в молодом на вид храме, чей камень еще не обветшал, так красиво, что остальные прелаты откровенно завидовали. Когда он во время поздней мессы вставал с кресла и, чуть сдвинув легким движением прекрасной руки митру со лба и простерев руки, запевал «Слава в вышних богу», сердце дрожало, и душе казалось, что она уже сидит на облачке пред ликом господа. В эти минуты члены капитула тоже принимали набожный вид, но в глубине души их разбирала злость. Отчего именно ему, этому толстогубому и низколобому человеку, дано все необходимое для того, чтобы чаровать людские умы? Фигура, глаза, приветливое лицо, красивые руки, грудь колесом, сильный и приятный голос, который манит и повелевает, ласкает и захватывает, соблазняет и успокаивает, голос гордый и смиренный, но всегда прекрасный.
«Вот Лиза-то небось дрожит от наслаждения», — думали каноники.
И Лиза действительно дрожала.
Стоя на коленях далеко позади, у самого входа, возле кропильницы и стыдливо опустив голову, Лиза слушала пенье епископа. Она не понимала слов, но догадывалась, что он восхваляет ее самое и ее прелести. Епископ воспевал славу божию, но девушке в этом пенье слышалось прославленье ее лица, ее грудок и маленькой коричневой родники в самом низу спины. Вот какая грешница!
Лиза была любовницей епископа Удальриха II, и даже в этом сей прелат походил на предшественника своего Георга, который когда-то привез на берег Рейна, в Констанцу, для своей утехи трех женщин. Он выстроил им великолепный деревянный домок, окруженный садом, и проводил с ними вечера после утомительных диспутов. Итальянские прелаты были тогда очень довольны пассауским епископом. Они увидели в нем духовное лицо из места хотя и расположенного к северу от Альп, но дышащего югом.
Епископ Удальрих кончал пение, и Лиза поднимала голову. И каждый, кто хотел видеть, видел очаровательное розовое личико, большие голубые глаза с длиннющими ресницами, маленький ротик и прехорошенькие ушки, вокруг которых змейками вились золотые кудри. Лиза была похожа на ангела. Что же удивительного, что она пришлась по вкусу епископу, который специально подготовлен к тому, чтобы разбираться в ликах небожителей… Лиза крестилась, низко и смиренно преклонялась перед алтарем, макала три пальца в кропильницу, окропляла себе лоб, губы, прелестную грудь и уходила, ни на кого не глядя. Даже на старух, слюняво шамкающих между двумя «Отче наш», что таких шлюх надо, мол, гнать вон из храма господня веником, намоченным в жидком человечьем говне, а не сидеть или преклонять колени рядом с ними — лицом к лицу с господом богом. Да что поделаешь, когда ее сам епископ опекает.
В тот момент, когда рыцарь Ян Палечек со своим слугой Матеем Брадыржем въезжали в ворота славного древнего города Пассау у слияния трех рек, самая широкая из которых несла на легких волнах своих корабли с пестрыми парусами и великое множество рыбачьих челнов, епископ Удальрих испытывал великие муки. Он ревновал. А когда прелат ревнует, он несчастней десятерых таких же горемык из числа мирян.
О епископской ревности рыцарь Ян Палечек узнал только через несколько дней. Вскоре после своего приезда он был остановлен на улице нищенствующим монахом, который осведомился по-латыни, как его зовут, откуда он родом и к какому принадлежит сословию. Когда монах узнал, откуда приехал Ян, лоб его покрыли на мгновенье тонкие продольные морщины. Но после краткого раздумья он, посветлев лицом, промолвил:
— Его преосвященство — великий друг чужеземцев. Через Пассау они проезжают во множестве. Тянутся с востока на запад, как народы в эпоху великого переселения, с севера на юг, как наши императоры[72], и с юга на север, как итальянские каменщики. Но гостей из вашей земли у нас давненько не было, хоть мы и соседи. Ведь при хорошей погоде ваши горные хребты видны вдали с нашего святого Георга…
Тут босой монах откашлялся и утер нос рукавом.
— Ну кто скажет, что это май? — неожиданно промолвил он. — Хорошо доехали, сударь?
Палечек рассказал, как он со своим другом и слугой Матеем доехал до Пассау и где они остановились.
— Очень хорошая корчма. А как там готовят рыбу?
— Мы с моим слугой Матеем, который прямо на воде родился, просто удивлялись, сколько рыбы в ваших реках. Я следил за рыбаками вон там, при слиянии трех рек, и за то короткое время, что я на них смотрел, они поймали пять больших рыбин.
— Да, сударь, — заметил босой, — рыба лучше всего ловится в мутной воде, которая бывает в месте слияния, и оттого их тут такое множество.
— Я рыбной ловлей не очень интересуюсь, но есть рыбу люблю.
Босой монах опять закашлялся, потом сказал:
— Вернемся лучше к нашему здешнему ловцу душ человеческих. Я сообщу его преосвященству о вашем приезде!
На другой день Ян был приглашен к его преосвященству. Беседа была долгая и дружеская. Епископ расспрашивал Яна о чешских делах, вспоминал святомефодиевские времена, когда епископы пассауские тверже стояли на своем, чем теперь церковь стоит против чешской чаши, но, поглядев на помрачневшего Яна, тотчас извинился:
— Roma locuta, causa finita![73]
И пригласил его на ужин.
Давно рыцарь Ян не ел так много, так вкусно и так долго, как в Пассау, у епископа Удальриха. С ним сидел секретарь епископа Эмеран, и обе духовные особы состязались в любезности. Под конец было много смеха, так как вино сняло узду церемонности. И Ян, вперив свои разноцветные глаза в правителя канцелярии, шепнул его преосвященству, что он, Ян, может сейчас же усыпить и в любой момент опять разбудить его. Епископ кивнул.
Ян не сводил с развеселившегося отца Эмерана глаз. Тот мало-помалу приобрел важный вид, сожмурил веки и вскоре задремал сидя, с пустым бокалом в руке.
Епископ с удивлением глядел на гостя и спящего правителя канцелярии. Потом, испуганно взяв Яна за руку, промолвил:
— Не умрет он от твоего взгляда, чех?
— Ни в коем случае, — ответил Ян. — Встанет и выйдет на лестницу. Спустится на три ступени, потом воротится сюда, к столу, и проснется.
— Сделай так, друг мой! Но это не дьявольские чары?
— Как же может дьявол войти к вам в дом, ваше преосвященство?
Тут отец Эмеран поднялся, поставил бокал на стол и вышел из комнаты. Он прошел по коридору, и епископ с Яном следовали за ним. Спящий подошел прямо к деревянной лестнице, сделал три шага вниз, потом, спокойно повернувшись, возвратился в гостиную. Взял там в руки бокал, поднес его к губам, но, обнаружив, что он пуст, открыл глаза и улыбнулся обоим своим сотрапезникам.
Ян вместе с отцом Эмераном, который так и не узнал о том, что спал, оставался за столом у епископа до утра. Епископ Удальрих все время старался узнать, не является ли Ян союзником дьявола, христианин ли он, в порядке ли у него обе ноги и нет ли на правой раздвоенного копыта. Ян только улыбался, пил вино, шутил и убеждал епископа на прекраснейшем латинском языке, что он — ученый и благородный христианский рыцарь, только и всего.
— А на женщин твои чары тоже действуют? — спросил епископ Удальрих уже на рассвете.
— На женщин еще больше, чем на мужчин! — ответил Ян и предложил епископу свои услуги, если тот пожелает усыпить какую-нибудь слишком говорливую старушку.
— Речь не о старушке, а о прекраснейшей женщине под солнцем. И не о том, чтобы усыплять. Она сама прекрасно засыпает. И в эту минуту становится такая милая, — ну как маленький ребеночек. Но я хотел бы освободить ее от злых чар, во власть которых она попала.
— Попробую, ваше преосвященство…
— Ты получишь столько даров, что твой конь не увезет.
