Абель Поссе - Райские псы
Колумб вспоминает слова из Библии, их любил повторять его отец Доменико во время воскресных ссор, убеждая сына не ступать на опасный путь: «И сделал Господь Бог Адаму и жене его одежды кожаные и одел их». Так изгонялись они из Рая.
Нечего и спорить: Господь был первым портным. Но в одном Доменико заблуждался. В жизни портных и лавочников есть свои подводные рифы.
Но теперь уже поздно вновь возвращаться к этой теме: он жаждал отыскать Рай и готов претерпеть любые испытания. Выбор сделан.
Беатрис не изменилась. Она появилась на площадке во всегдашней юбке серого сукна, в мантилье, с неизменным узелком смертницы в руках. И была как всегда лаконична:
— Возможно, мы еще увидимся. Возможно, через несколько месяцев… или лет… Но если я буду жива, ты найдешь меня в аптеке. И пока я жива, обещаю тебе, Эрнандо будет учить латынь. И еще: мне каждый раз кажется, будто это ты отправляешься в мир иной. Странно, не так ли? А потом возвращаешься. Из царства мертвых…
Он смотрел, как удаляется она по причалу, как обходит тюки и закрывается от сальных взглядов конторщиков и алькальдов. Они тоже ждут свой черед на посадку. Канцелярские крысы в треуголках, в куртках с длинными фалдами (все как у сеньоров), стерегущие свои печати и гусиные перья. Однако, Адмирал вынужден признать это, именно они — костяк муниципальной власти, они нужны империи, чтобы обуздать безумие первопроходцев и конкистадоров.
Еще он заметил: теперь дорогу уступали, и даже подобострастно, межевщикам и нотариусам. С тех пор как на экспорт пошли понятия «собственность» и «владение», пред ними заискивали.
Любое завоевание не стоит ни гроша, если обретенное должным образом не промерить, не размежевать, если не составить кадастры и описи.
А где-то на самом краю мола одиноко, без друзей, словно прокаженные, пропуская мимо ушей непристойные шутки шлюх (которые никогда и ни за что не согласились бы иметь с ними дело), стояли два знаменитых в Севилье палача — отец и сын, Капуча и Капучита. Их тоже необходимо было везти с собой.
Они глаз не спускают со своих отличных инструментов и веревок. Их жены одеты в черное, на лица опущены вуали — дабы не быть узнанными. Даже перед расставанием не решаются женщины поцеловать мужей.
Пришел рассвет 3 августа 1492 года и розовыми перстами распахнул иезуитскую сутану ночи. Рождался новый день. И день необычный.
Сотни августовских воробьев и ласточек, гнездившихся в роще, радостными криками встретили первые лучи солнца.
А старые моряки почти с надрывной веселостью запели:
Будь благословен рассвет
и Господь, нам его посылающий.
Будь благословен новый день,
и Господь, нам его дающий.
При свете слабого утреннего солнца три кораблика — «Санта Мария», «Нинья» и «Пинта» — казались совсем беззащитными.
Колумб был сильно взволнован. Он вспомнил свое самое первое плавание — на Хиос (Доменико и Сусана Фонтанарроса, Генуэзский маяк, ладанка с кусочком эвкалиптового дерева).
Лодки прокаженных натянули тросы, и каравеллы медленно двинулись к морю.
Гулко звучали удары корабельного колокола.
Кто приказал отдать швартовы? Пинсоны, Ниньосы, Хуан де ла Коса. Они хорошо понимали друг друга. Адмирал же был чужаком. Цго называли колдуном, педерастом, говорили, что он снюхался с морскими демонами, растратил государственные деньги, занимался магией…
Когда он появился на палубе — в адмиральском плаще, венецианской шляпе, в очках с цветными стеклами и желтых башмаках, — послышались смешки. Но скоро шутки утихли, пора было приниматься за работу.
— Лево руля!
— Давай! Давай! Давай! Фок!
— Подтягивай шкоты!
Босые ноги. Рыбачьи штаны и куртки. На шее нож с деревянной ручкой.
А вот и первые удары морской волны. После усталой немощи реки море встречает их нетерпеливой дрожью зверя.
Мирные рощи, песчаная кромка берега. Адмиралу почудилось, будто в утренней дымке видит он вдалеке одинокого, задумчивого ребенка. Но нет, то просто игра воображения.
Внезапно жестокая утренняя депрессия наваливается на него. Он входит в рубку, растягивается на койке. Невыносимая жалость к себе. Неприкаянность. Приступы тошноты. Глупые слезы на глазах.
Мерное покачивание судна только усиливает внутреннее смятение. Вновь явились к нему тени: он увидел грозовую ночь, человека, копающего могилу, смоляной факел, топор, бледное лицо покойницы. Будто вспышка адской молнии. Будто Орфеево падение в бездну.
И снова обступили его призрачные видения. Он потешил себя мыслями о бегстве: скользнуть вдоль борта, вплавь добраться до берега. Крики: «Адмирал! Адмирал!» Ищут в рубке. Натыкаются на карту Рая, но по тупости своей думают, что то путь в Неаполь. Микель де Кунео, сложив руки рупором, кричит: «Cristoforo, dove sei? Per carita!»[58]
Мартин Алонсо, раздувшись от гордости, объявляет, что временно берет бразды правления в свои руки. Тоже мне командир! — возражает Джакомо Генуэзец.
Ему нравится воображать их обманутыми, оставшимися один на один с собственной ничтожностью, без настоящего командира. Ведь тогда потерпят крах все их надежды — завладеть недвижимостью, награбить жемчуга, настроить себе отхожих мест из золота.
Скрип деревянной обшивки и сильная, но ровная качка — корабль вышел в открытое море.
Поднимай, поднимай, поднимай!
Давай, давай! Грот!
Крепи бакштаги!
Поднимай, поднимай…
Да, бежать было поздно. К нему вошел кок Эскобар и известил, что пробило одиннадцать (должно быть, Адмирал от волнения уснул). Эскобар протянул ему кружку бульона и не забыл о ритуальном приветствии:
— Дай нам Бог счастливого плаванья! Добрый путь кораблю, сеньор Адмирал!
Христофор выходит на наблюдательную площадку и вдыхает воздух — чистый и соленый. Большие и покладистые воздушные кобылицы трудились, надувая паруса.
Уже потом, подойдя к пюпитру, Адмирал знаменитым своим каллиграфическим почерком внесет первую запись в Секретный дневник, который много лет спустя безнадежно изуродует его незаконный сын Эрнандо. А падре Лас Касас попытается собрать хоть горстку пепла — хоть обрывки его рассуждений.
Воскресенье 5 августа. Совсем близко Канарские острова. Море это называют Заливом Кобылиц. Должно быть, из-за того, что животные часто бросаются тут в воду, когда на море великое волнение, — когда Море-Океан бьется в лобастое лицо Африки.
Кобылицы кидаются в волны и плывут, обезумев от страха, с мольбой в глазах, с намокшими гривами. Плывут, пока не погрузятся в ничто.
Мартин Алонсо Пинсон, Кинтеро и Гомес Раскон что-то замышляют. Наверняка руль «Пинты» повредили они.
У Адмирала есть шпионы. Ему известно: кое-кто хотел бы повернуть назад, ведь после Канар каравеллы пойдут на запад, по линии Тропика, а значит, могут найти только жаркие земли.
Их же гонит вперед великая крестьянская мечта о зеленых и тучных землях — таких, как в Бургундии, где так хорошо растут салат-латук и лук-порей и где так много добрых пастбищ.
Да, большего им не надо. Но своего они станут добиваться упорно и зло, точно муравьи (горе садовнику, если он забудет, на что способны эти твари).
9 августа. На море сильное волнение. Адмирал не слушает боцманов и не убавляет паруса. Пусть все испытают себя еще до Канарских островов, до того, как понадобится биться со страшным, настоящим морем. Пусть всякая вещь и всякий человек на каравеллах покажут, на что они способны, от грот-мачты до кливера, от кормчего до кока.
Адмиралу в рубку приносят лохань.
Теплая вода переплескивается через край лишь при сильных ударах волн о борт корабля.
Христофор погружается в воду. Как уютно ему в этой стихии! Нет никаких сомнений, по природе своей он амфибия.
Лохань — маленькая модель Моря-Океана. Здесь изучает он законы движения волн. Закрыв глаза, размышляет о тайнах, раскрыть которые умеют лишь мудрецы. О мистических мостках между макрокосмом и нашим ближайшим планетарным окружением.
Лохань — укрощенное, крошечное море. Кусок губки дрейфует.
Адмирал получает драгоценные знания о Божьих установлениях.
Воскресенье, 12 августа. Ночью вдали видны огни вулкана Лансароте. Столбы пламени. Иегова продолжает трудиться.
Земля показалась через шесть дней. Лоцманы удивлены: обычно на этот путь уходит времени вдвое больше. И порвалось всего два паруса.
«Пинта» плохо слушается руля и должна остерегаться прибрежных течений. Ей следует переставить паруса и укрепить переборки. Заговорщики, Кинтеро и Пинсоны, мечтают изменить курс флотилии. Но им придется сразиться с агентами Дома Спинолы, с Соберанисом и Риверолем. Возможно, придется заменять каравеллу.
Землепашцы — они землепашцы и на море. Не видят дальше собственного носа.
Верят во что-то, не пытаясь проникнуть в суть вещей. А если проникают, бросают верить.
