Олег Боровский - Рентген строгого режима
И вот на следующий день, ранним утром, я вместе с бригадой мехцеха выхожу на новую для меня работу. Здесь все как на сороковой – развод, шмон, счет по бригадам. Но есть и разница: лагерная зона вплотную примыкает к территории шахты – и нет конвоя, нет воплей «строго по пять» и нет «молитвы»! После развода идем по дороге вверх метров триста до мехцеха, рядом два шахтных ствола с огромными и мощными подъемными машинами, которые день и ночь «качают» на-гора уголь – хлеб промышленности. А глубоко под землей уголек рубят заключенные и каторжане, получая за свой тяжелый труд только пайку черного хлеба, баланду и миску овсяной каши и никаких надежд на скорое освобождение... На этой шахте работает около пяти тысяч человек. В раздевалке я переодеваюсь в шахтерскую робу, вполне добротную, надо сказать, получаю электролампу и спускаюсь в клети на глубину двести метров – это первый, самый верхний горизонт шахты. Недалеко от руддвора находится главная фидерная подстанция, от нее тянутся кабели на меньшие подстанции, а те, в свою очередь, питают все механизмы шахты, которым несть числа... Работающая шахта грандиозное и очень сложное сооружение, причем по мере выработки угольных пластов шахта непрерывно изменяет свои очертания, что вынуждает все инженерные службы наращивать и устанавливать новые линии электроснабжения вентиляции, водоотлива, новых штреков для транспортировки угля, породы и порожних вагонеток.
Я первый раз принимаю дежурство, никаких формальностей – расписался в книге и остался совершенно один в большом зале. Вдоль стен – шкафы с автоматами, каждый щит питал током какой-либо горизонт, самый нижний горизонт находился на глубине восьмисот метров. Все щиты издавали звуки, причем у каждого был свой звук, и этот странный шум действовал успокаивающе... Время от времени какой-либо автомат отключался с оглушительным треском, и я должен был немедленно включить его. Иногда звонил по телефону кто-либо из десятников и просил отключить его лаву. Всю смену – восемь часов я был совершенно один, ни одна душа не заглянула ко мне. Читать было нечего, курить не разрешалось, и всю смену я ходил взад-вперед по подстанции и думал, думал... Вспоминал свою жизнь, совершенные ошибки, женщин, которых не очень любил и которые уже забыли меня... Думал о своей жене Татьяне, она перестала писать мне и посылать посылки. Что с ней? Может быть, и ее посадили? Эта мысль была невыносима... А что впереди? Вот так шагать вдоль гудящих щитов все двадцать четыре года, через несколько дней, 21 декабря, мне стукнет 35 лет, значит, только в 59 лет я освобожусь, если доживу, конечно...
Но моя судьба лучше меня знала, что предстоит мне еще испытать, и повернула мою лагерную жизнь одним рывком совсем в другую сторону. В Воркуте, в самом центре, в деревянном здании размещалась Проектная контора комбината «Воркутауголь». Трудились в конторе специалисты самой высокой квалификации, почти все они в прошлом отбыли срок в Воркуте или в ее окрестностях и почти все не имели права выезда из Воркуты, но были и совершенно «чистые», и даже с партбилетами. Но главное ядро конторы составляли все же бывшие заключенные, многие из которых были посажены еще в 1936 – 1939 годах, отсидели свое и остались в Воркуте, одни – соблазненные высокой «заполярной» зарплатой, другие – из-за отсутствия права выезда... Главные задачи: проекты шахт, планировку рабочих поселков (лагерей), электроснабжение, дорог – разрабатывали в Ленинградском проектном институте «Ленгипрошахт». А частные задачи – проекты выработки горизонтов шахт, проекты отдельных зданий, в том числе кинотеатров, рес торанов, больниц и т. п. – выполняла Проектная контора, в которой работало несколько сот человек. Основная масса сотрудников – вольных и заключенных, работала в главном здании Проектной конторы, а часть, человек пятьдесят, переведенных по режимным соображениям в Речлаг, размещалась в небольшом старом бараке на территории шахты «Капитальная», недалеко от мехцеха. Этот барак официально именовался «Филиал проектной конторы комбината “Воркутауголь”».
Когда организовали Речлаг, всех инженеров, подлежащих содержанию в особо строгом лагере, с перепугу загнали в ОЛП шахты № 40, где они просидели больше полугода, ничего не делая и ожидая решения своей судьбы в высоких сферах. Наконец руководители комбината убедили начальство Речлага, что без этой группы специалистов Проектная контора не сможет нормально функционировать и планы по добыче угля не будут выполняться, и речлаговское начальство в конце концов всех «особо опасных» из числа проектировщиков перевело в лагерь шахты «Капитальная». Но для нормальной работы Проектной конторы многим вольным сотрудникам пришлось выдать пропуска на шахту «Капитальная». Они и осуществляли рабочие связи между двумя группами проектировщиков.
Ранним декабрьским утром, когда я стоял около вахты, ожидая шмона и своей очереди прохода на шахту, нарядчик, взяв мою карточку, крикнул:
– Боровский, назад в зону!
Я насторожился и огорчился. Что? Куда? Зачем? Может быть, на переследствие? Такой альтернативы я никогда не исключал... Обвинение, которое я подписал в тюрьме, было настолько чудовищным, что, безусловно, меня надо было расстрелять к чертовой матери немедленно... Я подписал необходимость убийства самого товарища Сталина... Отца родного! Вождя всех народов! Корифея всех наук и лучшего друга физкультурников!
Время от времени из лагеря увозили заключенных в неизвестном направлении. Через несколько месяцев они, но не все, возвращались в «родной дом» и, как правило, с увеличенным сроком наказания... А мне куда добавлять? Все это пронеслось у меня в голове, пока я, хмурый, топал в свой барак. Вскоре прибежал «шестерка» нарядчика и велел идти в УРЧ – Управление рабочей частью лагеря. В УРЧе старший нарядчик мне объявил, что по распоряжению – он показал рукой в потолок – меня направляют в Филиал проектной конторы. Я был и обрадован, и озадачен: значит, кто-то из знакомых инженеров в Проектной конторе замолвил за меня словечко перед высоким начальством. Но что я там буду делать? Я никогда проектированием не занимался, и чертежник из меня весьма посредственный. Но лагерь есть лагерь, и еще не родился в России такой идиот, который отказался бы от хорошей работы в лагере: сидеть в тепле за чертежным столом с карандашом в руке. Да это голубая мечта любого заключенного, независимо от бывших званий и знаний...
Все пошло своим чередом, и на следующее утро, такое же темное и холодное, я стоял около вахты, но уже в бригаде Проектной конторы, в которой почти все из интеллигенции. Оказывается, многим уже было известно, что меня перевели работать в контору, но чья это инициатива, я так и не узнал. А я с некоторыми заключенными из Проектной конторы познакомился еще в августе 1949 года.
В самой большой комнате барака мне выделили чертежный стол, снабдили всеми необходимыми для работы принадлежнос тями. В середине дня меня вызвал к себе начальник филиала Николай Григорьевич Рахмель, среднего роста, среднего возраста, спокойный и приветливый человек; он тепло побеседовал со мной и определил в электромеханический сектор, руководил которым бывший зык Ростислав Иванович Луцив. В разговоре Рахмель разрешил называть его по имени-отчеству, но при начальстве с погонами, конечно, необходимо было соблюдать декорум и обращаться «гражданин начальник».
В Проектной конторе комбината и соответственно в ее филиале было несколько отделов:
горный – начальник Геннадий Александрович Грудин;
строительный – начальник Исаак Рувимович Фельд ман;
архитектурный – начальник Всеволод Николаевич Лунев;
архитектурно-планировочный – начальник Леонид Ефимович Райкин;
электротехнический – начальник Павел Федорович Пароходов;
сантехнический – начальник Фойгель;
электромеханический – начальник Ростислав Иванович Луцив.
Надо отдать должное руководителям комбината – начальники отделов Проектной конторы были специалистами высочайшей квалификации, кроме того что они были очень знающими инженерами, они были еще и в высшей степени порядочными людьми, что так теперь редко встречается среди руководящих товарищей... Мне приходилось часто наблюдать, как разговаривали руководители отдела с подчиненными, всегда очень вежливо, корректно, не повышая голоса, распоряжения отдавались в виде просьб: «будьте добры», «пожалуйста», «я очень прошу вас», «постарайтесь к сроку – это очень важно для всех нас» и т. д. Надо еще учесть, что начальник разговаривал с абсолютно бесправным заключенным, приговоренным к двадцати пяти годам лагерей...
Ростислав Иванович Луцив, мой новый начальник, был высоким, сильным мужчиной, а характер имел мягкий, и к нам, своим помощникам, относился сочувственно и с уважением. С первого дня моей работы в отделе Луцив решил из меня сделать специалиста по расчетам шахтных подъемов. Дело для меня абсолютно новое, на воле я никогда не любил работу, требующую особой усидчивости и внимания, а тут мне досталась именно такая работа. Вначале я, пока не освоился, частенько врал в расчетах, и красный проверяющий карандаш Луцива мелькал на моих листах с формулами довольно часто, но со временем красные вопросительные знаки Луцива стали встречаться все реже и реже, а желтые точки, означающие «верно», шли сплошной цепочкой.
