В тени престола. Компиляция 1-12 книга (СИ) - Бушмин Виктор
По пути его взгляд упал на свой кривой ятаган, залитый кровью. Ибрахим – аккуратист и педант по сути недовольно сморщил лоб, развернулся, наклонился над телом и вытер лезвие об его одежды, после чего, бодрясь и выказывая всему миру, но, прежде всего самому себе, что он беспечен и никакие тревоги не беспокоят могучего начальника гвардии, стал спускаться по лестнице, демонстративно насвистывая себе под нос мотив какой-то мелодии…
– Повелитель, очнитесь… – негр дотронулся до плеча Филиппа. Тот открыл глаза и посмотрел на здоровенного детину. – Что-то суета поднялась в крепости. Будьте мужественны и готовы ко всему… – негр протянул ему длинный кривой кинжал с крепкой гардой. – В ближнем бою сгодится… – Филипп молча кивнул головой в ответ и, приняв кинжал, попытался подняться, но жуткая боль заставила его едва слышно застонать. Негр подхватил его под руки и резко поставил на ноги, убедился, что он способен самостоятельно стоять, поклонился и встал возле входа в камеру, что-то прокричал своим подчиненным, видимо, расставляя их на позиции, резко повернул голову к де Леви, с виноватым видом пожал плечами, после чего произнес. – все мы лишь игрушки в руках Аллаха, повелитель…
Крики и шум, нараставшие в крепости, усилились, к ним прибавился звон оружия, стоны и звуки боя. Филипп понимал, что в городе и крепости, судя по всему, творится что-то неладное, собрал все силы в кулак и приготовился к своему, возможно, последнему бою.
– Слава тебе, Господи… – тихо произнес он вслух. – Истинно говорю и уповаю на твою лишь благодать. Сегодня меня защищают нехристи… – он трогательно улыбнулся и посмотрел на широкие спины негров, готовившихся отдать свои жизни за него. – Велика и безгранична сила твоя…
Рамон носился вдоль позиций, как угорелый, орал до хрипоты, подгоняя медлительных, как ему казалось, пехотинцев и ополченцев. Конь его покрылся пеной – настолько седок замучил несчастное животное, бросая его от одного края войск к другому. Горд был обложен с юга и юго-запада, от побережья до гряды небольших холмов, тянувшихся от него к северо-западу.
– На холме срочно надо сделать частокол… – произнес он вслух, словно разговаривал сам с собой. – Неровен час, прости меня и охрани Господи…
– Дон Рамон! Дон Рамон! Мусульмане идут с севера! – К нему подскакал перепуганный испанский рыцарь, юное лицо которого с едва пробивающимися редкими волосками бороды и усов было бледное и растерянное. – Большая толпа! С хоругвями!..
– Э-э-эх, какой же ты еще глупый, Диего… – пожурил его Рамон. – У нехристей не бывает хоругвей. Хоругвь это, мой юный кабальеро, христианское знамя. А у них есть бунчуки, стяги, вымпелы и остальная дребедень…
– Но, дон Рамон, они подходят! – Диего дрожал от возбуждения. Видимо, это был его первый боевой опыт.
– Ну и пусть подходят… – засмеялся Рамон. Он прекрасно понимал, что даже в такую трудную и сложную минуту, когда его отрядам, возможно, грозит окружение, командир всегда должен, нет, просто обязан сохранять хладнокровие, демонстрировать уверенность в своих силах, знаниях, умениях и возможностях, ведь именно так он сможет успокоить солдат, вселяя в них твердость духа и уверенность в победе. – Я, пожалуй, посмотрю на них с холма…
Рамон поддал шпорами и буквально стрелой влетел на вершину большого холма, откуда открывался прекрасный вид на окрестности города и четко просматривались все дороги, идущие к нему с севера, северо-запада и южного направления. Он приподнялся на стременах и, приложив ладонь ко лбу возле бровей, всмотрелся в приближающиеся к городу отряды мусульман. Пыль, поднятая копытами коней и множеством ног пехотинцев, затрудняла ему возможность четко разглядеть значки и бунчуки, реявшие на копьях всадников. Сердце Рамона ёкнуло и замерло, а взгляд напрягся, доставляя боль глазам.
– Слава Богу… – он выдохнул и с облегчением опустился в седло. – Это Исмаил и его люди. Молодец, разбойник, не подвел-таки!.. – засмеялся он, резко развернул коня и, покрутившись на месте, стал спускаться с холма, устремляясь навстречу подходившим отрядам союзника…
Город был объят неразберихой, суматохой и какой-то растерянностью, витавшей в воздухе и наполнявшей сердца всех, кто находился в его стенах. На улицах то и дело вспыхивали небольшие разрозненные стычки между частями, сохранявшими верность своему убитому эмиру – они еще не знали о том, что Насир валяется на вершине смотровой площадки дворца без головы, и толпами горожан, торговцев, мозарабов и, что удивительно, даже евреев, старавшихся сохранять нейтралитет к любой власти. Среди них мелькали небольшие группки солдат и всадников, поверивших муфтиям и вставших на сторону законного властителя, пусть и иноверца, но предъявившего символ власти, перешедшей к нему от пропавшего на чужбине эмира Билала.
Мансур-бен-Джамаль и еще несколько командиров пытались подавить этот стихийный и, как им казалось в начале, разрозненный мятеж, бросая кавалеристов и регулярную пехоту на горожан и, прежде всего, на крепостную тюрьму старого города, где находился Филипп. Им даже удалось пробить ворота и завязать бои во внутреннем дворе тюрьмы, когда их части были окружены громадной толпой горожан и ополченцев, призванных с вершин минаретов муэдзинами для защиты наследника. Получился слоеный пирог, где защитники Филиппа были окружены сторонниками Насира, а их, в свою очередь, блокировали в крепости и тюрьме восставшие горожане, пытавшиеся войти в ворота через разрушенный и горящий мост, соединявший тюрьму и старый город…
– Вперед, во имя Аллаха и нашего эмира Насира! – Мансур, конь которого бесновался под седоком, мучившим его ударами шпор в бока, нетерпеливо бил копытами, высекая искры из камней брусчатки и поднимая облако пыли, кричал, не жалея голоса, и подгонял своих воинов, замешкавшихся возле входных дверей в башни внутреннего двора. – Принесем голову самозванца нашему великому и милосердному повелителю! Их мало! Давите!..
Через два с небольшим часа, объединив отряды – это не создало слишком больших проблем, хотя между христианами и мусульманами все еще проскакивали косые взгляды недоверия, сомнений и откровенной неприязни, Рамон и Исмаил-бен-Рания решились начинать штурм городских ворот. Уже тащили бревна и срубленные в соседней роще стволы деревьев, пехотинцы и стрелки заканчивали сбивать из горбыля и досок щиты и заслоны против стрел защитников, когда за стенами города раздались громкие и призывные звуки труб и, перешагнув через укрепления, до слуха осаждавших докатились радостные крики и приветствия.
– Что это? – Рамон удивленно посмотрел на Исмаила. – Неужели пришли подкрепления, или?.. – он не договорил, боясь произнести страшные слова, касающиеся участи своего командира.
Исмаил нахмурился, его руки крепко сжали поводья коня, он резко повернул голову и ответил:
– На все воля Всевышнего… – желваки заиграли на его скулах, он поддал шпорами своего арабского скакуна и, спускаясь с холма к городским воротам, крикнул, адресуя свои слова Рамону. – Клянусь Меккой и Мединой, Рамон, что они горько пожалеют о своей глупости!..
Рамон грустно скривился и посмотрел вслед уносившемуся Исмаилу, который, осадив коня возле духовенства и христианских священников, что-то громко и настойчиво кричал им, указывая рукой на ворота и стены Таррагона. Наконец, в сопровождении епископа и мусульманских муфтиев он подъехал к мосту, переброшенному через ров и соединявшему ворота города, выхватил свою боевую трубу и, поднеся к губам, зычно протрубил несколько раз, извещая гарнизон о своем прибытии. Можно было не сомневаться, что звуки его трубы были преотлично знакомы коменданту города.
Не прошло и нескольких минут как ворота раскрылись и навстречу Исмаилу в сопровождении огромной толпы горожан, муфтиев и солдат крепости вышел… живой, но бледный от ран, Филипп де Леви, которого все знали как Робера Бюрдета.
