Каирская трилогия (ЛП) - Махфуз Нагиб

— Студенты всегда оказываются жертвами. Самые дорогие сына нации. Увы!

— Но выстрелы затихли. Не так ли?! Прислушайтесь!

— Основная демонстрация перед домом наций. Там ещё долго будет продолжаться стрельба!..

Но на площади воцарилась тишина. Время тянулось тягостно, в атмосфере напряжённого ожидания. Приближались сумерки. В кофейне даже зажглись лампы. Затем наступила полная тишина, как будто площади и окружающие её улицы вымерли. Обе створки двери кофейни открылись и показалась площадь, на которой не было ни прохожих, ни транспорта. Появилась колонна полицейских на лошадях и в стальных шлемах, которые окружили площадь вслед за своими английскими командирами.

Камаль продолжал задаваться вопросом о судьбе своих племянников. Когда на площади вновь оживилось движение, он спешно покинул кофейню, но не возвратился домой, не наведавшись прежде в Суккарийю и в Каср аш-Шаук, и убедившись, что Абдуль Муним, Ахмад и Ридван в безопасности.

Он был один в своей библиотеке, и сердце его было наполнено печалью, недовольством и гневом. Он не прочитал и не написал ни слова, ибо разум его блуждал где-то в районе дома наций, размышлял о Хоре и его декларации, о революционном выступлении Ан-Наххаса, националистических лозунгах, грохоте пуль и криках жертв, и обнаружил, что пытается вспомнить имя владельца той самой лавки, торговавшей пирожками-басбусой, в которой когда-то давно укрывался сам, однако память не выручила его!

5

Вид дома Мухаммада Иффата в квартале Гамалийя был привычным и любимым глазу Ахмада Абд Аль-Джавада: и эта массивная деревянная дверь, что снаружи выглядела так, как будто вела в древний караван-сарай, и тот высокий забор, скрывавший за собой всё, кроме верхушек деревьев. А этот тенистый сад с шелковицами и смоковницами, засаженный кустиками хны, арабского и индийского жасмина, лимонными деревцами, был просто удивительным. Изумляли также и прудик с водой, расположенный посередине, и деревянная веранда, что тянулась вдоль всего сада.

Мухаммад Иффат стоял на ступенях веранды и ждал гостя, завернувшись в домашнюю шерстяную накидку. Али Абдуррахим и Ибрахим Аль-Фар уже сидели на стульях рядом друг с другом.

Ахмад Абд Аль Джавад поприветствовал друзей и последовал за Мухаммадом Иффатом к дивану в центре веранды, где они оба и уселись. Их полнота постепенно сошла на нет, за исключением разве что Мухаммада Иффата, тело которого казалось дряблым, а лицо сильно покрасневшим. Али Абдуррахим облысел; другие же поседели. Лица друзей покрылись морщинами. Али Абдуррахим и Ибрахим Аль-Фар выглядели даже старше своих лет. Краснота лица Мухаммада Иффата была вызвана застоем крови. Внешность же Ахмада Абд Аль-Джавада, несмотря на худобу и седину, оставалась привлекательной. Он очень любил эти их собрания, как и сад, что возвышался над стеной ограды, выходившей на Гамалийю. Он откинул голову немного назад, как будто для того, чтобы напитать свой крупный нос ароматами жасмина и хны. Он иногда закрывал глаза, чтобы послушать щебет птиц, порхавших над ветвями тута и смоковниц. Но тем не менее, самое благородное чувство, что проникло в его сердце в тот момент — чувство братства и дружбы к этим троим. Он глядел своими большими голубыми глазами на столь любимые им лица, ставшие неузнаваемыми из-за старости, и сердце его переполнялось скорбью и жалостью к ним и к себе. Он даже больше их ностальгировал по прошлому и воспоминаниям о нём. Его очаровывало всё, что напоминало о красоте молодости, её бурных эмоциях и авантюрной удали.

Ибрахим Аль-Фар поднялся и подошёл к ближайшему столику, на котором стояла коробка с нардами, принёс её им и спросил:

— Ну, кто сыграет со мной?

Ахмад, который редко участвовал в их играх, неодобрительно произнёс:

— Отложи ненадолго игру. Нельзя же занимать этим себя в начале нашей встречи.

Аль-Фар вернул коробку с нардами на место. Затем к ним подошёл слуга-нубиец с подносом, на котором были три стакана чая и рюмка виски с содовой. Мухаммад Иффат с улыбкой взял себе рюмку, а трое друзей взяли по чаше чая. Эта церемония с раздачей чая повторялась каждый вечер и весьма смешила их. Вертя рюмку в руке, Мухаммад Иффат сказал, указывая на чашки чая, что держали друзья:

— Да смилостивится Аллах над теми временами, которые научили вас приличиям!

Глубоко вздохнув, Ахмад Абд Аль-Джавад сказал:

— Эти времена научили всех нас, и в первую очередь тебя, ведь ты был весьма грубым…

Примерно в одно и то же время в течение года врачи наказали им отказаться от спиртного, только вот врач Мухаммада Иффата разрешил своему пациенту принимать по рюмочке в день. Тогда Ахмад Абд Аль-Джавад полагал, что врач его друга был более снисходительным, чем его собственный. Он пришёл к нему, однако врач серьёзно и решительно предостерёг его: «Ваше состояние отличается от состояния вашего друга». Когда просочился слух о его визите ко врачу Мухаммада Иффата, это стал объектом долгих обсуждений и шуток. Ахмад Абд Аль-Джавад со смехом сказал:

— Ты, без сомнения, дал своему врачу большую взятку, чтобы он позволил тебе выпивать по рюмочке!

Аль-Фар, глядя на виски в руке Мухаммада Иффата, прямо-таки застонал:

— Ей-Богу, я практически забыл что такое опьянение!

Ахмад Абд Аль-Джавад шутливо заметил:

— Эх ты, буян, испортил себе всё покаяние этими словами.

Аль-Фар взмолился о прощении перед Господом, затем безропотно пробормотал:

— Слава Аллаху…

— Мы стали завидовать даже одной рюмке!.. И где?.. Где же наше опьянение?!

Ахмад Абд Аль-Джавад засмеялся:

— Если вы раскаетесь, то раскайтесь из-за зла, а не из-за добра, сукины вы дети!

— У тебя, как и у прочих проповедников, язык в одном мире, а сердце в другом…

Тут Али Абдуррахим повысил голос, как бы возвещая о смене темы разговора, и заявил:

— Господа! А что вы думаете о Мустафе Ан-Наххасе?! На него не подействовали слёзы престарелого и больного короля. Он отказался забыть даже на секунду свою великую цель — «Конституцию 1923 года»…

Мухаммад Иффат щёлкнул пальцами и весело ответил:

— Браво… Браво! Он ещё более твёрд, чем сам Саад Заглул. Он видел больным и плачущим короля-тирана и с редкостным мужеством выдержал это, непоколебимо повторив слова целой нации, вручившей ему бразды правления над собой: «Сначала Конституция 1923 года». Так и вернулась к нам наша конституция. Кто бы

мог себе представить такое?

C восхищением кивнув головой, Ибрахим Аль-Фар сказал:

— Представьте себе это зрелище: король Фуад, разбитый старостью и болезнью, кладёт руку на плечо Мустафы Ан-Наххаса с подчёркнутым дружелюбием и призывает его к формированию коалиционного правительства. Но Ан-Наххас не поддался этому и не забыл о своей обязанности как надёжного лидера нации. Он ни на миг не забыл о конституции, которая чуть было не утонула в королевских слезах. Его ничто не тронуло, и он смело и твёрдо заявил: «Сначала Конституция 1923 года, Ваше Величество».

Подражая его тону, Али Абдуррахим заметил:

— Или сначала посадите всех на кол, Ваше Величество!..

Ахмад Абд Аль-Джавад расхохотался:

— Клянусь Тем, Кто управляет судьбами, и виски, что рядом с нами, которое нам запретили, что это великолепная позиция!

Мухаммад Иффат допил остаток своего напитка и сказал:

— Сейчас у нас 1935 год, прошло уже восемь лет после смерти Саада и пятнадцать лет с момента революции, а англичане по-прежнему повсюду в нашей стране: и в казармах, и в полиции, и в армии, и в министерствах. Иностранные концессии, что делают из любого сукиного сына уважаемого господина, по-прежнему на месте. Такое печальное положение дел должно наконец закончиться…

— И не забывай ещё о палачах вроде Исмаила Сидки и Мухаммада Махмуда или Аль-Ибраши!

— Если англичане уйдут, ни один из них не будет больше ничего значить, и все перевороты закончатся, как будто их и не было…

— Да, если король думает сыграть в игру с собственным хвостом, то не найдёт никого, кто бы стал помогать ему!