Наоми Френкель - Смерть отца
– До свидания, – вежливо отвечают ему все трое.
Глава шестая
На улице Фридриха Великого сверкают огнями большие роскошные рестораны. Привратники в ливреях кланяются богато разодетым матронам и толстым представительным мужчинам. Вертящиеся двери не останавливаются.
На тротуарах оттесняется и напирает толпа, двигающаяся в такт оркестру.
От головы до пяток
Я вся – любовь и боль,
Я миром всем объята,
А без него я – ноль…
Хриплый голос Марлен Дитрих льется из всех репродукторов на тротуары, забитые гражданами состоятельными и гражданами, облеченными властью. Тут батальоны женщин, которые покрыли свои впалые бледные щеки пудрой, мужчины, облаченные в женское платье, вызывающее смех проституток с заметными следами венерических болезней. Уличные мальчишки снуют в толпе, выкрикивая свой товар: спички, сигареты, кокаин; гостиницы, трактиры. Партийные агитаторы продолжают предвыборную войну. И все это сливается в единый поток огромной людской массы, и невозможно протолкнуться, не работая локтями.
Странные запахи витают над этой массой – табака, алкоголя, сосисок, жареной рыбы, людского пота.
– Что это за толкотня в обычный вечер? – спрашивает высокий мужчина своего товарища.
– Давай выберемся из этой толпы и зайдем в какой-нибудь ресторан, – улыбается его собеседник и берет под руку более высокого товарища.
– Вот здесь, Александр, может, еще найдем места, в углу.
В зеркалах на женщинах сверкают драгоценности, ожерелья блестят на белых шеях. Вино искрится в бокалах, и звуки бьют по нервам. У посетителей, сидящих за столиками, взволнованные голоса.
Александр вглядывается в лица и блеск ресторана. Слышит звуки барабанов, видит на сцене полуголую исполнительцу танца живота. Пробки шампанского, выстреливающие из бутылок, летают в воздухе.
– Видно, экономический кризис в Германии не так уж силен.
– Наоборот, – возражает Георг, – силен и еще как. У кризиса именно такое лицо.
Эти двое за угловым столиком – Георг Фельдман, из руководителей сионистского движения в Германии, и Александр Розенбаум, который только что приехал из Палестины в качестве посланца сионистского движения. Александр – уроженец Германии, юрист, оставил родину вскоре после Мировой войны. Здесь он был одним из основателей сионистского движения и репатриировался в Израиль, чтобы воплотить мечту в реальность. За эти годы он не первый раз приезжает в Германию. Он высокого роста, статный, темноволосый, голубоглазый, с острым проницательным взглядом, небольшими усиками и постоянной усмешкой, которая несколько смягчает серьезное выражение его лица. В отличие от него, Георг среднего роста, шатен, с несколько необычным выражением интеллигентного лица, кривящимся при разговоре так, что собеседник не может понять, имеет ли он дело с интеллектуалом или художником с нервной взволнованной душой.
Дружили Георг и Александр с юности, составляли противоречивую пару, дополняющую друг друга. Георг – резкий, вспыльчивый, тут же вступающий в спор с собеседником. Александр – полная ему противоположность, мягкий, ясно мыслящий, несколько прямолинейный. Именно поэтому душа его тянулась к людям типа Георга, и каждый раз, когда они спускались с воображаемых высот в порой весьма трагическую реальность, подавал уверенную руку помощи, чтобы вернуть товарища на твердую почву. И так вот, противоположными путями пришли они к одной цели – сионизму.
– Ты прав, – говорит Александр другу, – у кризиса разные маски. Чувство приближающейся катастрофы заставляет людей сорить деньгами, избавляться от имущества. Никто ведь не знает, что принесет завтра.
– Ты преувеличиваешь, Александр. Всегда у тебя была склонность пророчествовать катастрофы. Помнишь ли ты спор в двадцатые годы? Германия была после войны, и ты считал, что ей пришел конец. Но страна пришла в себя и вернулась в нормальную колею. Правда, положение трудное, но не лишено надежды.
– Официант, вина. В честь твоего приезда, Александр. Я уже все глаза проглядел в ожидании тебя. Все эти годы я был один, – глаза Георга излучают тепло.
Чокнулись. С серьезным выражением смотрит Александр на друга. За соседним столиком соединили руки мужчина и женщина. Танцовщицу сменила высокая певица:
О, донна Клара,
Сердце мое в плену твоей красоты…
Трое мужчин в форме штурмовиков входят в ресторан. Уверенными шагами проходят они между столиков. И дыхание откровенного насилия внезапно возникает в зале. То тут, то там за столиками неуверенно поднимается рука в жесте «Хайль Гитлер».
– Хайль Гитлер! – гремят одновременно трое в ответ.
Александр провожает взглядом штурмовиков, пока те не усаживаются за столик.
– Я вовсе не преувеличиваю, Георг, извини, что повторяюсь, но кто знает, когда нам еще выпадет поговорить. С того момента, как я прибыл в Европу, мучают меня определенные мысли. Вы не столь чувствительны, как я, к окружающей вас атмосфере. Говорю тебе, не материальный кризис меня беспокоит. Есть в настоящем кризисе нечто такое, что отличает его от всех предыдущих кризисов. Действительность стала небезопасной, действительность духовная и душевная перестала действовать по законам разума.
– Не дай Бог, Александр, не дай Бог! – громко протестует Георг. – Все еще существует естественная духовная реальность по законам, которые можно критиковать по вечным историческим и человеческим понятиям. Это переходной период, и понятно, что явление это преходящее.
– Переходный период? Между чем и чем, Георг?
– Это необходимый результат демократического развития. Завершился период индивидуального либерализма, священных прав частной собственности. Мы, воспитанники либеральной эпохи, не можем понять, что демократия, во имя которой мы воевали, означает равенство. Кончились самостоятельные единоличники. Право на частную собственность уже не священно!
– Нет, Георг, это не так, – Александр кладет свою большую ладонь на стол между стаканами вина, – говорю тебе, что действительность здесь слаба и бессильна, и вовсе не является просто переходном периодом. Это период жестокого испытания. Мы пришли к самому краю, к последней границе мира. И тут каждый человек должен решить, по какую сторону этой границы он находится, какой стороне он принадлежит. Философствовать, стоя над пропастью, – указывает Александр в пространство набитого до отказа ресторана, – не время.
– Я во многом согласен с тобой. Согласен, что надо действовать, чтобы спастись. Но я не верю в то, что это последний час испытания. Мы живем среди народа с древней культурой в период, зависящий от международного развития. Демократия не только означает равенство равных, но и неравных. Мы, евреи, никогда не будем равны им, отсюда и наше великое разочарование. Но это логический результат переходного периода внутри древней культуры.
– Культуры тоже смертны, Георг. Не провозгласил ли Ницше о смерти всей культуры, о смерти Бога?
– Ну, да, Бог, в общем-то, еще агонизирует, – отвечает в раздумье Георг, – еще борется и колеблется между жизнью и смертью, – и наливает вино в пустой стакан.
Александр замолкает, погружаясь в размышления, затем говорит Георгу:
– Не первый раз я оставляю свою маленькую страну и приезжаю в Германию. Но ныне я по-другому воспринимаю цели сионистского движения. Прибавились к ней основы, которых я раньше не знал. Понимаешь ли, Георг, в то время, когда мир удаляется от понятий праотцев, мы совершили обратное – вернулись в мир праотцев по новой дороге. В мировом освещении наше маленькое движение видится нам, как движение всемирной важности, сохраняющее вечные ценности во имя всего мира. В моем мире Бог не умер.
– Это верно, Александр.
– Помнишь, Георг, как мы встретились в моей маленькой берлинской квартире после убийства политического деятеля еврея Вальтера Ратенау. Мы были в шоковом состоянии, и кто-то встал и сказал: мы, сионисты, нас мало, но мы строим мост для спасения евреев Германии. На него рассердились. Ни одному из нас не пришла такая, в общем-то, всеобъемлющая мысль. Сионизм был освобождением каждого из нас. Мы лишь инстинктивно ощущали, как это свойственно молодым, что ни один из нас здесь не сможет достичь личной цельности.
– Да, да… Несомненно, это было влияние положительных основ либерализма.
– Георг, мы можем продолжить разговор, который тогда начали. Только вот прибавились новые основы, о которых мы тогда и предположить не смогли. Именно сейчас возложено на нас хранить великие гуманистические основы либерализма.
– Гм-м-м... – задумывается Георг, – этот период, – он медленно подбирает слова. – Но это период массового народного восстания… Мощный прорыв на арену истории. Они ищут свою личность. И находят ее в идеальном образе лидера. Нам надо вернуть истории веру в личность вождя… Александр, это же прекрасно!
