Хаджи-Мурат Мугуев - Буйный Терек. Книга 2
Шамиль и его тридцать мюридов, окруженные в сакле, представляли собой воинство разбитого наголову имама.
— Сдавайся, или мы сожжем тебя вместе с твоими подлыми шакалами, — осыпая угрозами и бранью запершихся в сакле мюридов, кричали запрудившие улицу хунзахцы. Великая победа, неожиданный разгром врага, захваченные пленные и трофеи опьянили их. Весь аул был в радостном волнении.
Ханша со всем двором, беки, влиятельные люди Хунзаха и сбежавшиеся отовсюду муллы, судьи и богачи благодарили защитников аула, восхваляли их удаль и мужество. Из окрестных сел прибыли к ханше делегации аварских верноподданных, униженно просивших ее не помнить зла, простить им их колебания и трусость… Словом, Хунзах опять стал столицей Аварии и верным оплотом русского влияния в горах.
Прибыли представители обществ из Гумбета. Они тоже изъявили дружбу и покорность ханше и просили помиловать захваченных вместе с Шамилем гумбетовских мюридов. Ханша колебалась… Она знала, что Шамиль и Гази-Магомед никогда не простят этого поражения.
— Пусть решает сам народ. Он взял этих подлых свиней в плен, пусть он и решает их судьбу, — сказала Паху-Бике, втайне подготовившая через своих людей казнь Шамиля.
Пленных, избитых, оплеванных, без оружия, без черкесок и папах, вывели на площадь. На гудекане[33] их ждала огромная толпа.
— Смерть нечестивцам!.. Убить!.. Сбросить в пропасть!.. — кричали в толпе. Особенно яростно действовали люди, служившие при дворе ханши; раздавались и более благоразумные голоса:
— Изгнать с позором, довольно крови, сегодня рамазан. Не подобает истинным верующим убивать правоверных в дни праздника… Довольно с них позора и поражения…
Этих было меньше, и их голоса тонули в общем крике.
— Убить… убить нечестивцев!
Шамиль, босой, в кровоподтеках, без чалмы, в разодранном бешмете, стоял, окруженный негодующей, требующей расправы толпой. Его товарищи, хмурые, подавленные, стояли возле него.
— Правоверные! Во имя аллаха и его пророка Магомета довольно крови, довольно смертей, — раздвигая людей и выходя вперед, сказал почитаемый за святого старый, сгорбленный годами, уважаемый в горах дервиш Hyp-Магомед. — Все мы дети единого бога, от него исходим и вернемся к нему. Сегодня много мусульманских жизней унес Азраил, не будем же помогать смерти… не станем отнимать жизни даже у таких заблудших людей, как они, — он показал на пленных. — Аллах велик, и милость его безгранична… Я верю, я знаю, что он в своей милости откроет им глаза и они еще будут хорошими мусульманами. Отпустите их с миром, они и так уже наказаны вами, — закончил Нур-Магомед.
Его миролюбивая, сказанная тихо и убедительно речь понравилась хунзахцам, особенно слова, где говорилось, что они, именно они достойно наказали нечестивцев-мюридов. Каждому было приятно услышать хвалу своему мужеству и делам.
— Отпустим их и пусть помнят день рамазана и блеск шашек храбрых хунзахцев! — крикнул кто-то.
— Пусть уходят во славу аллаха, — решили все.
Спустя несколько дней Шамиль вернулся в Гимры, где находился Гази-Магомед. О чем они совещались, — никому не известно. Почти два с половиной месяца Шамиль, Гази-Магомед и Гамзат-бек не показывались народу, и на русской линии опять наступило спокойствие.
«Лжеимам разбит ханшей. Влияние его пало до последней степени. Горцы с негодованием говорят о нем», —
сообщал в Петербург Паскевич, посылая царю набело переписанный штабными писарями доклад барона Торнау.
Николай особым письмом поблагодарил верноподданную ханшу, увеличил ей субсидию, произвел Абу-Нуцал-хана в генерал-майоры и приказал выдать отличившимся золотые червонцы, а всю Аварию наградил Георгиевским знаменем. И этим совершил ошибку. Сразу же по горам Аварии, Чечни и Дагестана прошел слух:
«Русский царь вместе с ханшей хочет всю Аварию выкрестить, для чего прислал в Хунзах свое знамя с крестами, с русским святым копьем, убивающим пророка Магомета».
Сотни очевидцев клялись, что сами видели это знамя и что ханша и ее дети тайно уже приняли христианство. Слухи эти множились, и некоторым вскоре стал даже известен срок, когда все горцы Кавказа должны будут перейти в христианство и начать есть свинину.
В начале января барон Розен вернулся из Тифлиса от Паскевича. Он вновь был назначен командующим левым флангом Кавказской линии.
Как и все, барон был убежден, что неожиданный разгром аварцами войск Кази-муллы уничтожил в горах даже самую мысль о газавате.
И действительно, в первые минуты некоторые ошеломленные общества и племена Дагестана изъявили покорность русским, и эта реакция растерявшихся людей обманула русские власти.
Николай и Паскевич, люди далекие от проникновения в мир религиозных идей и страстей, не могли понять, что всякое религиозное движение, разбуженное глубокими национально-политическими причинами, при первой неудаче, как бы она тяжела ни была, не вызовет в народе перемены убеждений.
Идеи газавата и очищения Кавказа от русских в племенах Чечни и Дагестана уже пустили такие глубокие корни, что случайное поражение войск имама не могло потушить огонь, зажженный проповедником шариата Гази-Магомедом.
«…Нельзя было в день рамазана кровопролитием начинать священную войну между единоверцами… Пророк наказал нас за это, но очень скоро он накажет и тех, кто вызвал нас на это…» —
туманно намекнул имам в своей речи в Гимрах.
А через неделю пришла весть: любимый внук ханши Паху-Бике малолетний Али-бек убит конем.
Русские и не ведали о том, что имам, которого они считали укрывшимся в Гимрах, отправился вместе с чеченским проповедником Абдуллой в Чечню. Особенно бурную деятельность развил Гази-Магомед в Ичкерии, где он, выступая с горячими проповедями, так наэлектризовал чеченцев, что слушавшие его мужчины рвали на себе одежду, бросались к его ногам и в диком экстазе призывали имама взять их с собою на газават. Тысячные толпы народа сбегались отовсюду, чтобы только увидеть святого, услышать его слова, поцеловать след его ноги.
О поражении имама под Хунзахом никто не вспоминал. Все были убеждены, что аллах наказал имама за ошибку: начал братоубийственную войну в день рамазана, — но все так же верили, что аллах простил его, перенеся свой гнев на ханшу Паху-Бике и хунзахцев. Говорили, что вслед за смертью малолетнего Али-бека умерла и дочь ханши, жена Нур-Эддина, дербентского владетеля.
Весь путь Гази-Магомеда от Беноя до Кишень-Ауха был триумфальным шествием, а слава о нем бежала далеко впереди.
Прибыв в Зондак и Майортуп, Гази-Магомед собрал огромную, тысячи в четыре, толпу чеченцев и обратился к ним со словами:
— Если вы не подумаете о будущем, оно будет ужасно… Но аллах вразумит вас, и вы найдете путь к спасению… оно в газавате. Покайтесь в грехах, наденьте чалмы, станьте ближе к богу, и он спасет вас.
Чеченские наибы Хаджи-Яхья, Авко, Астемир и проповедник мулла Койсун, повторяя слова имама, разъехались по Чечне. Имам возвратился в Гимры.
В глухих ауховских лесах, в трех-четырех верстах от аулов, двенадцать человек, одетых в черные балахоны, вырыли несколько землянок, и, не разговаривая ни с кем, не отвечая на вопросы посещавших их жителей, молились, призывая народ на газават. Еще десяток подобных отшельников появился возле Шатоя и Ведено.
Прошел слух, будто в Хунзахе вспыхнула холера, что было верно. Народ и это известие воспринял как кару господнюю против нечестивой, продавшейся русским и перешедшей в христианство ханши.
И вдруг…
Неожиданно, вопреки обычно холодному февралю, воздух потеплел, снег начал быстро таять. Несвойственный этому времени года зной удивил всех.
После намаза Гази-Магомед, собравшийся с чеченскими наибами в Ичкерию и уже готовый к отъезду, сидел в сакле Юнуса. За порогом сновали женщины, спешно готовившие обед. В дверь постучали.
— Входите, божьи люди, аллах всегда благословлял гостей, — сказал Гази-Магомед.
В комнату вошли три старика, плохо одетые, с усталыми потными лицами.
— Ас-салам алейкум, — поздоровались они, остановившись у порога.
— Благословение пророка на вас, отцы и братья! Садитесь, — пригласил имам.
Старики не спеша расселись на скамье, и только теперь Шамиль заметил, как все трое тяжело и устало дышали, как натруженно поднималась грудь и дрожали узловатые, старческие руки.
— Пообедаем вместе. Обед не помешает нашей беседе, — продолжал Гази-Магомед.
Старики согласно и чинно наклонили головы, видимо, радуясь не столько трапезе с имамом, сколько предстоящему отдыху после тяжелого пути.
— Откуда вы, братья? — придвигая к ним деревянную чашу с холодным айраном, спросил имам.
