В тени престола. Компиляция 1-12 книга (СИ) - Бушмин Виктор
Буквально на следующий день возвратились два воина, которых Филипп отправлял к королю Арагона и графу Барселоны. Оба, разведя руками, с расстроенными и виноватыми лицами объяснили ему, что, мол, государи были рады несказанно, но сейчас сильно заняты внутренними проблемами и войнами в приграничье, что, мол, людей у них нет – все буквально наперечет. Второй же гонец замялся и смущенно добавил, что граф Барселоны попросил передать, что Таррагон, захваченный христианами и отбитый у мусульман в 818 году, хотя, и утрачен сейчас для его власти, но граф все равно считает его своим леном. Посему граф волен сам выбирать вассалов на владения, а не довольствоваться химерическими предложениями неизвестных ему, но, несомненно, благородных сеньоров…
Услышав последние слова, де Леви едва сдержался – настолько ему захотелось врезать по уху ни в чем не повинному гонцу, чей задачей было лишь предложить и услышать отказ, а не получать затрещины абсолютно ни за что.
Был яркий полдень. Импровизированный совет небольшой армии де Леви – Бюрдета собрался в его палатке. Старый и седой священник, который прибился к его воинам с группой монахов, словно на удачу, оказался ни кем иным, как епископом Таррагона, изгнанным мусульманами и восставшими горожанами из города и епархии, которую он так толком и не успел организовать. Сама судьба, казалось, своей невидимой дланью подталкивала рыцаря к походу именно на эту мятежную и спорную область приморской Испании. Фаталист, а де Леви стал причислять себя именно к этой категории людей, усмотрел бы во всем этом четкие персты и знаки судьбы. И вот, получив отказы, в чем он и не сомневался ни единой секунды, Филипп грустно улыбнулся, хлопнул себя по коленям, поднялся и сказал:
– Завтра всем готовиться. Мы выступаем…
Рамон, услышавший его слова, оживился и, блеснув глазами, обрадовано произнес:
– Вот, и слава Господу… – он направился к выходу из палатки, обронив на ходу, – Скажу им, что идем на Таррагон!
Де Леви резко осадил его:
– Не вздумай! Никто, кроме нас с тобой, не должен знать о конечной цели нашего похода…
– Береженого Бог бережет… – согласился с ним Рамон. Он покосился на епископа Диего, который положил на свое сердце сухую и морщинистую ладонь с длинными крючковатыми пальцами, а другую приложил к губам, демонстрируя всем понимание важности момента. Альмогавар усмехнулся, перекрестился для верности и сказал. – Падре, а вы – мудрый человек…
На утро, после молитвы, отряд свернул лагерь и к полудню был от него уже в добрых семи или даже восьми лье.
Филипп, ехавший во главе отряда всадников, еще раз в уме просчитал его численность: сто двадцать рыцарей, все почти укомплектованы оруженосцами, триста двадцать арбалетчиков и лучников, усаженных на лошадей, мулов или повозки, четыреста пехотинцев на повозках, да полторы сотни альмогаваров – незаменимых разведчиков и проверенных в постоянной войне с мусульманами рубак. Этим, пожалуй, самым надежным и проверенным отрядом командовал Рамон.
Рассчитывать приходилось теперь только на собственные силы, деньги, которые катастрофически быстро таяли, да на удачу, без которой еще ни одно дело не выгорало. Другого варианта не было. Филипп повел свой отряд быстрым и форсированным маршем на юг, маневрируя вдоль зыбкой и точно не установленной границы Арагона с мусульманскими землями. Как назло, повозки с пехотой и тылами стали отставать, сильно сдерживая скорость движения, поэтому, поразмыслив, де Леви выделил десяток рыцарей, кои показались ему толковыми, для командования ими и приказал следовать, правда, со всеми осторожностями, к Таррагону.
Альмогаваров во главе с Рамоном он выслал вперед, приказав им, по возможности, не обнаружить себя раньше времени и разведать обстановку по ходу следования отрядов, сам же Филипп возглавил рыцарскую конницу и всех стрелков, пересаженных на лошадей или мулов. Пятерых скандинавов – они были родом из Норвегии и дикой Швеции – де Леви держал возле себя, создав из них подобие личной гвардии.
Вообще-то, почти вся Европа была представлена в рыцарской коннице. Из оставшихся ста пятнадцати рыцарей, сорок восемь были уроженцами Кастилии, Леона, Наварры и Арагона, двадцать семь были из Англии, тридцать восемь из Южной Франции, Аквитании и Пуату, и лишь два рыцаря представляли далекую Германию, да и то, один был из Эно, а другой из Баварии.
Рамон оживился и стал просто неузнаваем – предвкушение боя, возможного плена или смерти мигом превратили его в рассудительного, но бесстрашного командира, не любившего рисковать без надобности людьми, но и не уклонявшегося от схватки, если так было нужным.
Через два дня пути он возвратился, приведя за собой целый обоз вьючных верблюдов и лошадей, нагруженных товарами, продовольствие и, что особенно порадовало Филиппа, мусульманским золотом и серебром. И пусть его было немного, но эта добыча была, пожалуй, самой главной, ведь де Леви мог теперь не волноваться о том, как ему придется расплачиваться со своими наемниками.
Отряд меньше чем за две недели сумел незамеченным добраться до округа Таррагона. Это было вдвойне удивительно, тем более что мусульмане, пользуясь временной передышкой в войне с Арагоном и Кастилией, основной своей массой стали возвращаться домой.
И вот, когда до городских стен Таррагона оставалось каких-то семь или восемь лье, Рамон, до сего момента молча исполнявший все указания де Леви, не выдержал и, заглянув к нему как-то поздним вечером в палатку, спросил:
– Дон Робер… – наемник как-то виновато повел глазами по сторонам. – Мне тут хочется у вас спросить…
Филипп радушно улыбнулся и жестом пригласил его к столу, на который Бланка и его жена Изабелла уже заканчивали расставлять подносы с дымящимися кусками жареной баранины. Когда Рамон присел на краешек скамьи, сколоченной наспех из нескольких досок, рыцарь разлил вино по глиняным стаканам, протянул один своему помощнику и сказал:
– Я уже давно ждал, когда ты, наконец, спросишь меня…
Рамон залпом выпил кислое андалузское вино, поморщился, вытер губы рукавом и, потянувшись к куску бараньей ноги, словно вскользь спросил:
– Почему Таррагон?..
Филипп, не спеша, допил свой стакан, поставил его на стол, поддел кинжалом кусок мяса и, прежде чем укусить его, также равнодушно ответил:
– А, почему бы и не его… – он поймал обескураженный взгляд своего помощника, засмеялся и, сделавшись гораздо серьезнее, произнес. – Есть у меня одна задумка, да и зацепочка, правда, очень маленькая, но все же имеется… – Рамон, чей рот был уже набит горячей бараниной, жуя, что-то пробормотал в ответ. Де Леви, он же Бюрдет теперь, тоже принялся за еду. После недолгого и оживленного движения челюстями, он увидел, как его товарищ снова разливает вино, отложил баранину и, приняв стакан, сказал. – Таррагон – очень интересное местечко. Там, насколько я знаю, умудряются как-то уживаться и христиане, и евреи, и мусульмане. Там даже епископ должен быть!
– Да, ну?! – удивился Рамон, снова залпом осушил стакан с вином, также покривился немного и добавил, – а он-то, каким боком там оказался?..
– Да хрен его знает… – зевнул де Леви. – Нам-то, по большому счету, какая разница… – он кивком головы указал на кувшин с вином – Рамон хохотнул и снова принялся разливать терпкое и кисловатое андалузское вино. Филипп взял в руку стакан, понюхал его и произнес. – Никак не могу привыкнуть к местным винам. Они, вроде, и хорошие, но больно уж… – он замялся, пытаясь подобрать сравнение.
– Они, дон Робер, как наши женщины – ядреные! – нашелся, что сказать, Рамон.
– Вот-вот, именно, ядреное… – засмеялся Филипп. – Так вот, давай-ка, братец Рамон, вернемся к нашим баранам!
– К каким, таким, баранам? – Тот вытаращил глаза.
– Прости, это образное выражение… – Филипп похлопал его по плечу. – Вернемся к Таррагону. Там сейчас полнейшая каша и неразбериха. Мусульмане, вроде, пытаются устроить у себя что-то наподобие мелкого княжества, местные христиане, их вы зовете мозарабами, побаиваются, как бы их под шумок не порезали, и посматривают по сторонам, кидая взоры то на Арагон, то на графа Барселоны, евреи, – де Леви хмыкнул, – с этими пока неясно, хотя от погромов и они не защищены, это уж точно!
