Каирская трилогия (ЛП) - Махфуз Нагиб

— Да обрадует тебя Господь наш, Наима…

Ласково потрепав Наиму по спине, Амина сказала:

— Амин, да услышит это Господь миров…

Они снова замолчали и стали слушать новую песню по радио, в которой пелось: «Я хотел бы видеть тебя каждый день». Но тут вдруг дверь дома открылась и снова закрылась, и у Умм Ханафи вырвалось: «Это мой старший господин!» Она быстро поднялась и поспешила выйти, чтобы зажечь светильник на лестнице. Вскоре послышалось привычное постукивание его трости, и он появился на пороге гостиной. Все женщины вежливо встали.

Он немного остановился и посмотрел на них, тяжело дыша, а затем поздоровался: «Добрый вечер!» Они в один голос повторили: «Добрый вечер». Амина поспешила в его комнату и зажгла там свет. Господин Ахмад прошёл в комнату вслед за ней, источая ауру достойной старости, и уселся, чтобы перевести дыхание. На часах не было и девяти вечера. Элегантность его осталась прежней: на нём была суконная накидка, кафтан из полосатого шёлка и шёлковый шарф, как и в былые времена. А голова, унизанная сединой, серебристые усы, да ещё худое тело, освободившееся от прежних килограммов, как дом от жильцов, — всё это вместе, равно как и его раннее возвращение домой, свидетельствовало о наступлении новых времён. Среди признаков их было и то, что миска йогурта и апельсины на ужин заменили ему алкоголь, закуски, мясо и яйца. Остался лишь блеск в его больших голубых глазах как свидетельство того, что желание жить не увяло и не исчезло. Как обычно, он снял с себя одежду с помощью Амины, одел свой шерстяной джильбаб, закутался в халат, нацепил шапочку и, скрестив ноги, уселся на диван. Амина подала ему поднос с ужином, и он без особого энтузиазма проглотил его. Затем она принесла ему наполовину полный бокал с водой. Он взял пузырёк с лекарством и налил себе в бокал шесть капель, и с мрачным лицом, выражавшим отвращение, выпил и пробормотал: «Слава Аллаху, Господу миров». Врач давно говорил ему, что приём лекарства лишь временная мера, зато «диета» — постоянная. Он часто предостерегал его от беспечности и безрассудства, ведь его высокое давление стало серьёзной проблемой, от которой страдало сердце. Опыт вынудил его доверять медицинским познаниям после всего, что он пережил из-за пренебрежения советами врача. Каждый раз, как только он выходил за рамки, его настигали последствия, и наконец он внял велениям врача и стал есть и пить только то, что ему разрешалось, и возвращаться не позднее девяти вечера. Но сердце его не покидала надежда когда-нибудь вернуть себе — по возможности — здоровье и наслаждаться нормальной тихой жизнью. Та, другая жизнь навсегда и безвозвратно отошла в прошлое. Он с удовольствием прислушивался к пению, доносившемуся по радио. Амина говорила, усевшись на свой тюфячок, о холоде и дожде, лившим в этот день с самого утра, однако он, не обращая на неё внимания, весело сказал:

— Мне говорили, что сегодня вечером будут передавать некоторые старые песни…

Женщина приветливо улыбнулась, ибо такая музыка ей нравилась даже ещё больше, возможно, из-за того, что она нравилась ему. Какой-то миг радость сверкала в его глазах, пока его не охватила апатия. Он не мог наслаждаться радостью без всяких ограничений и без того, чтобы она внезапно не обернулась против него же. Он пробудился от сна, столкнувшись с действительностью, которая окружала его отовсюду. Прошлое же было лишь сном, и к чему тогда радость, если дни дружеского общения, музыки и крепкого здоровья ушли безвозвратно? А вместе с ними ушли и вкусная еда, и напитки, и благополучие. Он больше не расхаживал по земле походкой верблюда, а его звенящий смех не истекал из глубин души. Где те рассветы, которые он встречал, опьянённый всяческими радостями жизни? Теперь ему приходилось возвращаться домой в девять, чтобы в десять уже лечь спать, и всё, что он ел, пил, его пешие прогулки тщательно фиксировались врачом. Он был сердцем и центром этого дома, в которое время принесло уныние. Несчастная Аиша была занозой у него в боку, ибо он не способен был исправить её испорченную жизнь. Он едва ли испытывал спокойствие за неё, ведь завтрашний день мог застать её в полном одиночестве и отчаянии, без отца и матери. Его беспокоило и собственное здоровье, которому угрожали осложнения, но самым страшным, чего он боялся больше всего, — что силы подведут его и тогда ему придётся слечь в постель, словно живому покойнику, как уже случилось со многими из его друзей и близких. Эти мысли кружили вокруг него, как мухи, и он просил защиты у Аллаха от такого зла. Да, ему следовало послушать старинные песни, даже если он заснёт под них…

— Оставь радио включённым, даже если я засну…

Она с улыбкой послушно кивнула, а он глубоко вздохнул и продолжил:

— До чего же мне тяжело подниматься по лестнице!

— Отдыхайте, мой господин, на площадке…

— Но на лестнице так душно. До чего же проклятая зима в этом году…, - затем он спросил её. — Бьюсь об заклад, что ты и сегодня посетила Хусейна как обычно, несмотря на такой холод…

Она смущённо ответила:

— В паломничестве, мой господин, любые тяготы ничтожны…

— Я один виноват!

Пытаясь ему угодить, она сказала:

— Я обхожу по кругу пречистую гробницу и молюсь о вашем здоровье.

Он нуждался в искренних молитвах, ведь ему было отказано во всём приятном, что было у него в жизни, даже в холодном душе, которым он привык освежать своё тело каждое утро, из-за опасности для артерий, как ему сказали. «Раз всё хорошее теперь вредно, то Господи помилуй нас», думал он. Вскоре до них донеслось хлопанье закрываемой входной двери, и Амина подняла глаза, пробормотав: «Камаль». Не прошло и нескольких минут, как Камаль в своём чёрном пальто, явно демонстрирующим его тощую долговязую фигуру, вошёл в комнату и сквозь очки в золотой оправе посмотрел на отца. Чёрные прямоугольные густые усы придавали ему степенный мужественный вид. Он приветственно наклонился над рукой отца, чтобы поцеловать её, и тот предложил ему сесть, как всегда с улыбкой спросив:

— Где ты был, профессор?

Камалю нравился этот его мягкий кроткий тон, который отец приобрёл наконец спустя долгие годы. И присаживаясь на диван, ответил:

— Я был в кофейне с друзьями.

«Интересно, с кого рода друзьями?» Он сам казался серьёзным, невозмутимым, степенным не по годам; проводил большую часть своих вечеров в кабинете. «Какая же огромная разница была между ним и Ясином, хотя у каждого были свои недостатки!» Отец улыбнулся и снова спросил:

— Ты сегодня присутствовал на съезде «Вафда»?

— Да, и мы слушали выступление Мустафы Ан-Нахаса. Сегодня был знаменательный день.

— Нам говорили, что это будет великое событие, но я не смог посетить его и уступил свой пригласительный билет одному из друзей. Здоровье моё не выдерживает такого напряжения…

Камаля охватило сострадание к отцу, и он пробормотал:

— Да укрепит вас Господь наш…

— Не случилось ли каких-нибудь инцидентов?

— Нет, день прошёл спокойно. Полиция, в отличие от своей привычки, ограничилась только надзором..

Отец с облегчением кивнул головой, а затем многозначительным тоном спросил:

— Но вернёмся к нашей старой теме. Ты всё ещё остаёшься при своём заблуждении насчёт частных уроков?

Камалю становилось неловко всякий раз, как приходилось открыто заявлять о своём несогласии с мнением отца. Он мягко ответил ему:

— Но мы ведь закончили говорить на эту тему!

— Каждый день друзья просят, чтобы ты дал частные уроки их детям. Не отказывайся от честного заработка, ведь частные уроки это источник существенного дохода для учителей, а те, кто просит этого у тебя — благороднейшие люди из нашего квартала…

Камаль не вымолвил ни слова, хотя выражение лица и так свидетельствовало о его вежливом отказе. Отец с сожалением сказал:

— И ты отвергаешь это ради пустой траты времени на бесконечное чтение и писательство, которое не приносит прибыли? Разве для такого разумного человека, как ты, это правильно?

Тут в разговор с Камалем вступила Амина: