Станислав Брехов - Смертельная печаль. Саби-си
Так я завершил свою беседу с доктором.
– Да, уважаемый Синдзи. Тут мне с тобой трудно не согласиться. Но есть, что добавить.
Твоя болезнь, это последний шаг навстречу смерти. И если ты силен и хочешь ее побороть, то тебе надо лишь стать другим.
Работай над собой, очисти свое сознание от гнева и страха, обид и зависти. Наполни себя чистотой и любовью.
Я знаю, как это трудно, как это трудно для любого человека и как это трудно для тебя, особенно теперь, когда не стало твоей последней надежды на будущее счастье, твоей любимой.
Я помогу твоему телу, я вырежу из него опухоль. Но никто, кроме тебя не сможет вырезать черноту из твоей души. Я могу лишь дать тебе совет, что делать, в каком направлении двигаться: забудь себя прошлого, забудь свое имя и фамилию, забудь, откуда ты родом и как счастлив ты был в прошлом. Забудь, кто твои родители и какую судьбу они тебе готовили. Забудь о своих планах и мечтах, о надеждах и грезах. Оставь в прошлом обиды. И только если ты найдешь в себе силы желать выздоровления, ты сделаешь это. Наши желания и есть ключ к достижению цели. Нужно только уметь желать. Делать это так, чтобы это стало целью всей твоей жизни.
Обида на судьбу, на свою страну, на самого себя – все это помехи, преграды на твоем пути. Освободись от них, сбрось этот груз, и ты справишься с болезнью.
Не задавай себе вопросов: «Ну почему это произошло именно со мной?» В этой жизни случайностей нет. В том, что случилось с тобой, есть своя логика. Твой путь, твой рок, все это нужно твоей душе испытать, пройти сквозь все невзгоды и стать лучше. Если ты осознаешь правильность всего, с тобой происходящего, ты сумеешь избавиться от гнева и обид, от страха. А страх это боль, это смерть. Не бойся, что бы с тобой не случилось. Не бойся, и с тобой рядом всегда будет рука Создателя. Ты всегда на нее сможешь опереться и получишь помощь.
Представь себе, что ты уже стоишь у смертных ворот. И все, что было в прошлом, плохого и хорошего, потеряет всяческий смысл. Останутся в прошлом обиды и гнев, боль и страх. И любовь к женщине останется в прошлом. Любовь к детям и родителям. Все уже станет неважно. Все потеряет свой смысл, все, кроме одного. С тобой останется только твоя любовь к Богу. Если ты возлюбишь Господа, ты сумеешь любить себя.
А это самое главное лекарство в твоем случае. Прости себя уже сейчас за все. Не думай о будущем, не желай ничего в будущем, положись во всем на волю Создателя, и тебе станет легко.
Сейчас еще гнев и обида на судьбу точат тебя изнутри и не дают возможности помочь своему телу, но болезнь отступит, как только ты изменишься.
– Вы так откровенны со мной, доктор. Так легко говорите о Боге – без стыда и смущения, без страха.
– Смущаться мне уже поздно, мне скоро пятьдесят, и я многое в этой жизни видел. Стыдиться тем более нечего. Страха нет – я ведь не коммунист и от веры никогда не отказывался. Потом, мы с тобой на Колыме, и сейчас уже не 37-й. К тому же все это я уже проходил.
– У Вас довольно редкое имя, Артур Карлович. Вы, должно быть, не русский?
– Это ты верно заметил. У меня и фамилия такая же, Мартэнс. Я немец и, как и ты, здесь не по своей воле. Немецкий шпион в прошлом, а сейчас вот врач в этой больнице. Ты, я так понимаю, японский?
– Совершенно верно. Именно японский и именно шпион. Скажи мне, Артур Карлович, отчего ты до сих пор еще здесь. Почему не уехал отсюда.
– Куда? В Германию? – Он криво улыбается. – Ну, ты насмешил меня. Кто ж меня туда пустит? Тем более, я немец поволжский. Это тебя, пускать или не пускать на родину, будут решать. А со мной такой вопрос вообще не стоит. Уезжать куда-то еще на территории Союза нет смысла.
Где сейчас рады принять немца, бывшего зэка, пусть и врача. Мне здесь самое место. Работа любимая, я востребован, нужен здесь, да вот теперь и семья. Семья у меня сложилась. Сынок родился в этом году. Жена красавица.
Важно, конечно, где ты живешь, но еще важнее – как.
Внешние атрибуты жизни важны, но внутреннее согласие еще важнее. Душевный покой. Понимаешь, о чем я говорю?
– Да, Артур Карлович, понимаю.
– Я хоть и немец, но русский язык мне родной, а ты когда так научился соображать и говорить по-русски?
– Научился тут, волей не волей. Двенадцать лет, как я его учу по лагерям. А до этого учил в Японии пять лет.
– Понятно. Ну, да ладно, разговорились мы с тобой, а между тем нам завтра дело делать, причем вместе. Сегодня ты ничего есть не будешь. Завтра с утра мы тебе все прочистим, промоем. Выпишу я тебе стакан анестезии и на стол. – Он улыбается и берет меня за запястье. – Вот видишь этот инструмент. Очень, брат, удобное приспособление. Отточенная как бритва ложка из нержавейки. Ею очень удобно выскабливать потроха. Лагерное приспособление. Я ею столько операций сделал. У-у-у-у, давно со счету сбился. Так что не дрейфь. У меня рука на этот инструмент набита. Врачу нужно верить. Обязательно нужно. Ну а там, дальше, Бог наш помощник… Ты в Бога-то веришь?
– Да вроде бы верю, но вот только не в привычном смысле этого слова. В церковь не хожу, имени у моего Бога нет и обрядов не придерживаюсь.
– Ну и то хорошо. Главное, чтобы для тебя это было действительно важно. Вот как. Господь в борьбе с раком – лучший помощник.Вечером следующего дня, после операции я очнулся на железной кровати районной больницы в поселке Усть-Омчуг и решил для себя, что начинаю новую жизнь. Жизнь, никак и ничем не связанную с прошлым. Попробуем, что из всего этого выйдет.
В конце 57-го года там же в Усть-Омчуге я познакомился со своей нынешней женой Анной Ефимовной Тороповой. Она была учительницей английского языка и приезжала из Магадана проверять местные школы по линии ОблОНО.
Я приезжал с Кулу в командировку по делам лесничества. Какое-то время мы встречались, писали друг другу письма. А в 59-м, когда Аня забеременела Алешкой, мы решили пожениться. Позже я стал Александром Тороповым, переехал жить в Магадан, стал работать на судоремонтном заводе, растить детей, обживаться имуществом и, главное, старался не вспоминать свое прошлое. И это было сложнее всего. Как только я давал себе слабину, переставал работать над собой, память вновь просыпалась. Во мне разрасталась боль и обида так, как болезнь разрастается метастазами по всему моему телу. И всякий раз я находил в себе силы справляться с этим. Всякий раз неимоверным усилием воли я заставлял себя вернуться из прошлого в настоящее.
В такие минуты меня спасала природа. Мы уходили с Миколой в лес на несколько дней.
И там, я всякий раз находил себя.
Мы долго шли, уставали, отдыхали и снова шли. Мне непременно нужно было выбиться из сил. Почувствовать смертельную физическую усталость и после этого вновь ощутить желание жить. Я читал вслух любимого Басё.Поэзия лучшее лекарство от душевных расстройств.
Солнце зимнего дня.
Тень моя леденеет
У коня на спине.
Ветер со склонов Фудзи
В город забрать бы,
Как бесценный дар.
Путник в дальней стране!
Вернись, тебе покажу я
Истинные цветы.
Николай был очень благодарным слушателем. Он сам хорошо знал современную да и русскую поэзию. После освобождения учился в Магадане, и с тех пор увлекся ей. И в этом нам с ним повезло.
Мне вспоминается один из многих наших походов в тайгу и долгая беседа о поэзии и нашей жизни.
Читая стихи, он непременно находил взаимосвязь с собственной судьбой.
Николай был большим поклонником Лермонтова.
И скучно, и грустно,
И некому руку подать
В минуту душевной невзгоды.
Желанья!.. Что пользы
напрасно и вечно желать?
А годы проходят —
Все лучшие годы!
Аюбить… но кого же?..
На время – не стоит труда,
А вечно любить невозможно.
В себя ли заглянешь? —
Там прошлого нет и следа:
И радость, и муки,
И все так ничтожно…
Что страсти? —
Ведь рано иль поздно
Их сладкий недуг
исчезнет при слове рассудка;
И жизнь, как посмотришь
с холодным вниманием вокруг, —
Такая пустая и глупая шутка…
Он прочитал вслух стихотворение и замолчал на минуту.
– Саня, а вот ты мне скажи. Ты что думаешь, возможно любить вечно?
– В принципе, возможно все. Это если в принципе. Ну а в частности. Если рассуждать о себе, то и тут, я думаю – возможно. Ты ведь помнишь мою Ирину. Там на Кулу. Я помню о ней всегда. Каждый день находится повод, чтобы я вспомнил ее лицо, голос, какой-нибудь жест, поступок. И всякий раз, вспоминая ее, мне становиться приятно и легко. Становится хорошо. Как будто я и не расставался с ней. Как будто она все еще жива и дарит мне свою любовь и тепло. Всякий раз, думая о ней, я посылаю ей свою любовь. Мне самому от этого становится жить светло. Хочется жить. Понимаешь? Вот я вспоминаю, что мне приходилось на нее сердиться. И от этого мне тоже хорошо. Все мне в ней нравилось. Даже ее неистребимая вера в партию и комсомол. Ее нежелание отделять любовь к мужчине от любви к идеологии. Мне бы впору ревновать ее, а я видел все это и умилялся. Она как-то не пришла ко мне в назначенное время. Я весь извелся, не знал, что и думать. А она потом, просто сообщила мне, что комсомольское собрание затянулось. И говорила мне это тоном, не терпящим возражения. «Ну как она может делить свою любовь поровну на меня и партию?» – думал я. Тогда думал так и любил. Сейчас думаю, пусть бы она любила свою партию не меньше меня, но была бы жива. И по-прежнему люблю ее. Ее смерть внесла непоправимые изменения в мою жизнь. Сейчас я женат на другой, и у меня есть семья. Я люблю и уважаю Аню. Благодарен судьбе за то, что она появилась в моей жизни. Но все же не могу забыть своей Ирины. Скажи мне, Микола, разве это не то, о чем ты меня спросил. Разве это не вечная любовь.
