Татьяна Беспалова - Генерал Ермолов
Гасан-ага не гневался, не отвергал Мажита. Младший брат владетеля Кураха пребывал в печальной задумчивости. Весь вечер просидел он неподвижно, у пылающего очага. Он не притронулся ни к еде, ни к питью, словно ничего не было в мире милее его сердцу, чем пляшущие в очаге языки пламени. Рядом, прислонённая к выбеленной стене дремала мандолина Дауда. Тишину лорсова кабака нарушал лишь металлический лязг точила, которым оруженосец курахского рыцаря правил тонкое лезвие своего кинжала. Изредка всхрапывал верный Ушан, устроившийся на полу у порога, на плотно пригнанных друг к другу камнях древнего лорсова жилища. Фёдор, Мажит и сам хозяин расположились за широким дубовым столом. Фёдору понравилось водить ладонями по его доскам, отполированным и вычерненным временем. Казаку вспоминалась матушкина скатерть из отбелённого полотна с затейливой вышивкой по краям, после ужина щедро усыпанная хлебными крошками. Вспоминались румяные пышущие жаром караваи. А здесь, на затерявшейся в лесной чащобе военной тропе, и хлеб был совсем другим — тонкий, пресный, изогнутой, серповидной формы. Лорс подливал Фёдору молодое, щиплющее язык жидковатое вино. Фёдор щедро разбавлял его водой из высокого, чеканного кувшина. Мажит, вооружённый глиняной чернильницей и перьями, разложил на краю стола листы тонкой сероватой бумаги. Прикусив нижнюю губу, он старательно расписывал чистые листы затейливой арабской вязью.
— В нашем роду не было ещё такого учёного человека, как молодой Мажит, — говорил Лорс. — Парень решил перенести на бумагу историю нашего рода, дабы увековечить память о Салтане-Мурзе и его потомках. Только не полупится у него это, не выйдет.
— Почему? — Фёдору нравилось рассматривать Лорса: его исковерканная детскими хворями, кособокая фигура, испещрённое морщинками, подвижное лицо, внимательные глубокие глаза, тихий вкрадчивый голос, осторожная повадка — всё выдавало человека хитрого, многомудрого, жизнелюбивого.
— Завтра на рассвете мы отправляемся в сторону Коби. Время убегает. До осени нам надо возвернуться в Грозную. Гасан-ага сам решит, как ему поступить.
Курахский рыцарь шумно вздохнул.
— Великие дела и кровавые битвы ждут меня. Коварный Мустафа — подлая ширванская собака, недостойный даже плевка умирающего от чёрной чумы нищеброда, жаждет знакомства с наконечником курахской пики... а я? Что я? Сижу здесь, томимый любовной тоскою. Что пишешь ты на этих листках, Мажит? Можешь ли ты, грамотей, сочинить песню о синеве очей моей возлюбленной?
— О чём это он? — изумился Фёдор.
— О любви, — грустно улыбнулся Мажит. — С той поры, как узнал про мои учёные занятия, всё просит составить грамоту для одной девушки, с любовными стихами...
— Как же достойный Гасан ухитрился влюбиться, в дремучем лесу сидючи? Тут же нету никого, кроме горных коз, ланей и кабаниц, — засмеялся Фёдор. — О почтенной нашей хозяйке, Лейле-ханум, не упоминаю. Ты уж прости, старинушка Лорс, жена твоя достойна всяческих похвал и уважения и вполне сгодилась бы Гасану-аге в названые матери, да вот только...
— ...любовь живёт повсюду: в лесной чащобе, и в хижине убогой, и даже на дне морском может жить она, лишь бы билось и жило любящее сердце джигита, — прервал его Лорс.
— А ты любил ли, казак? — спросил Гасан-ага. Из тёмного угла послышался смешок. Точило чаще и звонче заскрежетало по поверхности клинка.
— Родители обженили меня на моей Марусе шестнадцати годов от роду. С тех пор я ни о какой любви не помышляю, — буркнул Фёдор.
— Она приходит ко мне, — Гасан-ага снова тяжело вздохнул. — И сегодня ночью видел её синие очи и огненные косы...
Сердечко Фёдора дрогнуло, замерло на мгновение, затрепыхалось испуганной птахой.
— Кто приходит? — выдохнул он.
— Сестра моя, — просто ответил Мажит. — Она бродит тут по лесам, следы поганого Мустафы ищет, да всё попусту. Её не надо бояться. Она странная — да и только. В библиотеке нашего медресе, а я несколько лет провёл в медресе Кукельдаш, отыскал я книгу о похождениях славного рыцаря Сида. Подвиги этого достойнейшего из сыновей Аллаха тронули моё сердце. Повинуясь неодолимому душевному порыву, я поведал о подвигах славного Сида старшей сестре. Поверь, Педар-ага, не проходит и дня, чтобы я не проклинал себя за это! Аймани с самого рождения была девушкой странной, но тихой и почти послушной...
— Всё потомство твоего отца несёт на себе печать когтей и зубов лукавого, — вставил Лорс.
— ...носила, согласно заветам праотцев, платья и шальвары. Косы под платок прятала, — невозмутимо продолжал Мажит. — Вот только замуж не хотела идти. Не находилось достойных женихов...
— ...один особо настойчивый был. Сгинул, — прервал его Лорс. — Пропал в самую лютую зимнюю стужу. Скорбел и отец его, и братья скорбели. Он младшим был в семье, как ты, Мажит. Нашли его лишь но весне, когда в горах стаял снег, с пробитой острым камнем головой.
— Зимой одному ходить в горы опасно, — сказал из тёмного угла Дауд. — Зимой шайтан там с камня на камень скачет, злые вьюги раздувает.
— Я посватаюсь, — сказал Гасан-ага. — Вот только Мустафу — драного ишака с его шайкой обратно за горы прогоним, и посватаюсь.
* * *
Той ночью Фёдор не сомкнул глаз. Всё сидел на крыльце лорсова дома, считал близкие звёзды, курил, чтобы превозмочь сон. Ближе к утру ума хватило спрятаться к Соколику в денник. Он вслушивался в ночные звуки: дыхание коней, редкие перед рассветом крики ночных птиц. Однажды почудились ему тихие шаги. Будто прошуршали они возле самой стены денника. Едва дыша выглянул он наружу. Темны оказались оконца лорсова жилища. На дворе ни души, лишь совушка — ночная охотница вертела круглой головой на каменной ограде, высматривая последнюю добычу. Фёдор решил не возвращаться в денник, уселся в тени стены, накрылся буркой с головой, лишь нос снаружи оставил, чтобы легче дышалось.
— Что днём делать станешь? — услышал он тихий голос. — Я слышала, ты с самого утра в путь собирался. Как выдержишь трудную дорогу, если всю ночь глаз не сомкнул?
Фёдор вскочил, отшвырнул бурку в сторону. Она сидела на корточках, на покатой крытой соломой крыше денника. Гладкая кожа её чёрных высоких сапог поблескивала в жидком свете стареющей луны, лицо и волосы скрывал тёмный башлык. За спиной её Фёдор различил крутой изгиб лука.
— Я смотрю, ты и в правду, ни платья, ни шальвар не носишь, — только и смог сказать казак. — Зачем пряталась? Что замышляешь?
— В нашем роду Ярмул не найдёт себе врага.
Она спрыгнула на землю, встала рядом с Фёдором лицом к лицу, тонкая и высокая, почти одного с ним роста.
— Я за Терек бегала, надо было. Потом вас с Мажитом искала. Теперь всё — дела завершила. Готова с вами в Коби идти.
— Алексей Петрович распорядился дело это нам с Мажитом вдвоём совершать. О тебе разговора не было, — усмехнулся Фёдор.
— А ты скажи Ярмулу, что меня и не было. Кто я? Кому известна Аймани из рода Акка? Тень лесного духа, дикий зверёныш, забытый мертвец, давно уж схороненный в чужой земле.
— Ишь ты — мертвец! — Фёдор сколько ни старался, не мог согнать с лица улыбку. — За мертвецов не сватаются. Может, ты и не знаешь, но тут один собирается свататься: знатный, молодой, красивый.
— Знаю, — коротко ответила она. Отвернулась. Фёдор наконец смог различить её точёный профиль на фоне просветлевшего неба. Сколько раз за эти месяцы она являлась ему во снах, как наяву? Сколько он мечтал о ней, далёкой, запретной, укравшей у него покой? Сколько он возил с собой в тороках её пращу и кинжал? Вот она, рядом. Молчит. Смотрит в сторону. Опять что-то скрывает? И видел-то её всего два раза, а уж говорил — и вовсе единожды. И что? Стоит рядом с ней дурак-дураком, лыбится, счастлив от того, что родней её не сыскать в целом свете. А ведь по закону она чужая ему. По закону казак Фёдор Туроверов может одну лишь жену иметь.
— Что я делаю? — выдохнул Фёдор.
Глупости, — просто ответила она, позволив ему заметить след улыбки на своих чертах. — Ступай спать. Завтра к вечеру надо выйти из Лорса.
— Командуешь?
Теперь она рассмеялась:
— Не надо меня ревновать к ремеслу разведчика. Лучше к Гасану-аге меня ревнуй, ведь он молод, красив, смел, знатен. Такое сватовство — честь для меня, хоть род Акка не менее древний, чем род владетелей Кураха.
— Что ты сделала со мной?! — закричал Фёдор, чувствуя, как горючая влага заливает его щёки. — Зачем преследуешь меня, бесовское наваждение?!
Он хотел бежать, но не смог двинуться с места. Она стояла совсем рядом. Полшага — и он ощутил прикосновение её тела, ласковую мягкость губ, дурманящий аромат сосновой живицы с оттенками шалфея и тимьяна.
— Не убегай, — шептала она. — И ничего не бойся. Я сумею защитить, я помогу...
