Хаим Зильберман - ВОССТАНИЕ В ПОДЗЕМЕЛЬЕ
– Это провокация! – заявил Шарль, опускаясь на пол. – Нельзя верить немцу!
– Ты Курту тоже не веришь? – гневно вспыхнул Али и шагнул к бельгийцу. Похоже было, что Али готов начать драку. Отто закрыл собою Шарля.
– Африканец! Дикарь! – прошипел он, окинув Али презрительным взглядом.
– Да, я – африканец, но дикарь – ты! Дикарь тот, кто забывает о товарищах!
Али, кажется, намеревался прочитать целую лекцию высокомерным европейцам, но Вася перебил его, жестом руки напомнив, что не следует забывать о предосторожности.
– Возьми, закуси, сразу успокоишься! – Он протянул Али небольшой комочек бумаги. Второй такой же комочек он проглотил сам.
Я никому ничего не навязываю! – обратился Вася к Шарлю и Отто. – Сейчас, когда мы должны согласиться на предложение Кранца, нам особенно нужно быть вместе.
– А вы уже решили этот вопрос? – спросил Отто. В голосе его звучала откровенная ирония.
– Под лежачим камнем черви водятся! – сказал Цой.
– Да, – вздохнул Шарль. – Один немец провоцирует, другой соблазняет, а мы и уши развесили. Так можно далеко зайти!
Никто не возразил бельгийцу. Как-то само собой стало ясно, что Шарль и Отто не верят в нашу борьбу и не намерены её продолжать. Но вот Вася потянул меня за руку, и мы подсели к ним. Вася говорил, доказывал, убеждал… Я переводил его слова. Увы, это был напрасный труд. Наконец Вася, расстроенный, вернулся на своё место.
Шарлю и Отто всё надоело, ими овладела апатия, стало всё равно, а в борьбе равнодушие равносильно смерти.
Дежурный офицер выполнил свою угрозу: часа через два он снова пришел к нам в камеру. На этот раз у входа стояли конвоиры. Раздалась команда: «Встать!» – и, прежде чем мы успели подняться, вошел Кранц.
– Ну, как живем, друзья? – Он, как всегда, сиял. Мы стояли молча.
– Скорее собирайтесь, времени мало! – не то попросил, не то скомандовал дежурный офицер.
Кранц торжествовал.
– Кранц знает, что упрямство и разум – вещи несовместимые! – захлебываясь от восторга, повторял он. – Ушло упрямство, пришел разум! Не так ли?
На душе было тяжело, подкашивались ноги. Это плохо, когда Кранц доволен.
Нас нельзя было обвинить в упрямстве, но, может быть, и разума у нас не осталось.
Вася обвел нас всех вопросительным, испытующим взглядом. «Ну, что мы решим, товарищи? – спрашивал этот взгляд. – Как поступим?» И сам же отвечал: «Надо верить! Надо верить!» Мы смотрели друг на друга и вслед за Васей твердили себе, что надо верить…
Поглощенные этой безмолвной беседой, мы даже не заметили, как Шарль и Отто вышли вперед.
– Мы больны! – сказал Шарль, обращаясь к Кранцу.
Дежурный офицер недоверчиво покачал головой.
– Но вы на ногах, – сказал он. – Почему же вы заявляете, что больны?
– Мы не можем двигаться!
Лицо Кранца вытянулось, улыбка исчезла.
– Увести в девятую секцию! – бросил он конвоиру.
Затем, обратившись к дежурному офицеру, распорядился:
– Остальных проинструктируйте. Я пока буду у себя. – И Кранц вышел.
Шарля и Отто увели. Возле двери они на секунду остановились. Зачем? Может быть, в них пробудилась угасшая было воля к жизни, они хотели вернуться к нам, продолжать вместе начатый путь? Я допускаю, что Шарль и Отто уже пожалели о том, что ушли от нас, или испугались… А возможно, мне всё это только показалось!..
Так или иначе, изменить что-либо было уже невозможно. Поздно.
Конвоир подтолкнул их, и они скрылись за дверью.
Всё завертелось в каком-то бешеном вихре. Ни разобраться в собственных чувствах, ни обдумать всё происшедшее было невозможно. Если хотите знать, самочувствие у меня было не лучше, чем у Шарля или Отто.
Дежурный офицер инструктировал нас долго. Помнится, я смотрел на него в упор, внимательно слушал каждое его слово, но можете отрубить мне голову, если я хоть что-нибудь понял. Единственное, что осталось у меня в памяти, – это его улыбка. Никогда не поверил бы, что этот человек может так улыбаться!
И ещё я запомнил, что, прежде чем уйти, он поднял чуть повыше плеча сжатый кулак.
Пришедший за нами начальник конвоя предупредил, что сейчас он проводит нас в кабинет; там мы должны только слушать и ни о чём не спрашивать. Затем нас повели по ярко освещенному коридору, в стенах которого через каждые пять – десять шагов были наглухо закрытые двери. Кто находился по ту сторону дверей? Какие тайны скрывались за ними?
…Мы подходили к лестнице. На сердце было тревожно: свернём мы на неё или нет? А если свернём, то куда нас поведут – вверх или вниз? Конечно, вниз! Ведь от поверхности земли нас отделяют каких-нибудь три-четыре метра… Уж это-то мы прекрасно знаем: в окно на потолке мы своими глазами видели небо и облака – они были прямо над головой!
Начальник конвоя пошел наверх. Мы двинулись за ним. Тревога наша росла, ноги отказывались служить. Сейчас откроется дверь, и мы выйдем на землю, увидим звёздное небо… Почему-то мы были уверены, что именно звёздное небо!..
Кончился один пролет, за ним последовал другой, третий… Над нами, оказывается, было ещё немало этажей… Значит, и с небом нас обманули… Куда же нас ведут?
Снова коридор. Снова двери… двери…
Вот мы и пришли. Начальник конвоя велел нам остановиться, приник ухом к двери, прислушался и робко постучал. Потом открыл дверь и гаркнул, вытянувшись в струнку:
– Хайль!
В кабинете за большим столом сидел тот самый важный начальник, который однажды уже удостоил нашу камеру своим посещением. Очень нервный, вспыльчивый начальник. За его спиной в угодливой позе стоял Кранц.
Ловко обогнув стол, Кранц подскочил к начальнику конвоя, доставившему нас в кабинет, и о чём-то быстро спросил его. Затем обер-ефрейтор повернулся к начальству, браво козырнул, щёлкнул каблуками и доложил:
По вашему приказанию, эксцеленц, доставлены заключённые в количестве пяти человек, которые…
– Почему их ещё не повесили? – перебил его начальник, мрачно посмотрев в нашу сторону.
– Разрешите доложить, эксцеленц… – заикнулся было Кранц, но тот снова прервал его:
– Чего ради вы возитесь с этими мерзавцами?
– Они согласились, эксцеленц, пройти по всем цехам и добиться возобновления работы!..
«Эксцеленц» снова бросил презрительный взгляд в нашу сторону, буркнул что-то про себя и спросил:
– Как же они намерены это сделать? Как они заставят этих скотов работать, если те не желают работать? Ну, объясните мне! Как?
Он постепенно повышал голос и всё больше раздражался. Кранц, растерянный и бледный, лепетал:
– Они пройдут из цеха в цех… Они будут звать на работу… Они докажут, как важно для них же самих немедленно возобновить работу…
– А если не докажут? – завопил шеф.
– Они знают, эксцеленц, что их ждет!.. Они всё знают! Я их проинструктировал, рассказал им обо всех привилегиях, обо всём…
Кранц ещё долго бормотал что-то; губы его дрожали. По тому, как растерянно глядел он то на нас, то на начальника, можно было заключить, что Кранц уже жалел о своей затее – использовать нас для переговоров с заключёнными. Наконец он решительно взглянул на шефа и закончил:
– Они быстро сделают своё дело! Между собой они договорятся! Им известны те реформы, которые… Они расскажут о них…
Тучи на челе высокого начальства не расходились. Перспектива, нарисованная Кранцем, видимо, мало утешала шефа. Немного помолчав, он процедил сквозь зубы:
– Объявите этим мерзавцам, что за малейшее нарушение порядка, за одно лишнее слово каждый из них немедленно будет отправлен в девятую секцию. Так и скажите им, этим… этим…
Он был настолько раздражен, что не смог даже закончить фразу, и вне себя от злости рявкнул в нашу сторону:
– Марш! Марш!
Начальник конвоя вытолкал нас за дверь.
Мы на секунду задержались у двери, затем конвоиры повели нас по коридору. Этой секунды нам хватило лишь на то, чтобы переглянуться: где же дежурный офицер?
Судя по всему, начальство возлагало весьма слабую надежду на нашу миссию. Едва ли можно было сомневаться, что при первой же попытке с нашей стороны сказать заключённым хоть одно правдивое слово нас немедленно поволокут в девятую секцию, о которой мы были наслышаны и куда уже попали наши товарищи Шарль и Отто. Кто же поступил более правильно? Мы, доверившиеся человеку в немецкой форме, о котором, собственно, ничего не знали, или наши товарищи, махнувшие на всё рукой?
Крайне раздраженное состояние шефа, попытка Кранца с нашей помощью возобновить работы – всё это говорило о том, что атмосфера в подземной тюрьме накалилась до предела. Чем это было вызвано – тем ли, что прекратилась работа, или тем, что немцы проигрывали войну? Может быть, и тем и другим? Мы вообще ничего не знали, а теперь брали под сомнение и то, что сообщил нам в записке дежурный офицер. Что делается там, на поверхности земли? Что происходит над нашими головами, может быть совсем близко от нас?
