Хаим Зильберман - ВОССТАНИЕ В ПОДЗЕМЕЛЬЕ
Обзор книги Хаим Зильберман - ВОССТАНИЕ В ПОДЗЕМЕЛЬЕ
Хаим Айзикович Зильберман
ВОССТАНИЕ В ПОДЗЕМЕЛЬЕ
ПОВЕСТЬ
ВОССТАНИЕ В ПОДЗЕМЕЛЬЕ
РАССКАЗЫ
ДЯДЯ ПЕТЯ
ТОВАРИЩ ФРАНТИШЕК
ЧЕРНИЛЬНАЯ КЛЯКСА
ДЕТСКИЙ БАШМАЧОК
ВЕЩЕВОЙ МЕШОК
ВОССТАНИЕ В ПОДЗЕМЕЛЬЕ
Его лицо, как лист заглавный книги, Трагическую повесть предвещает…
Шекспир, «Генрих IV»Стоял конец января 1945 года. Нас, группу выздоровевших бойцов, направили из фронтового госпиталя в запасный полк «для прохождения дальнейшей службы». Старший сержант Алешин, доставивший нас к месту назначения, привычным движением одёрнул шинель, согнал на спину складки, поправил ремень и объявил:
– Пойду, поищу начальство. Можно курить!
Надвигались сумерки. Казалось, их нагонял по-весеннему тёплый ветер. Мы молча курили; каждый думал о своём.
Тишину нарушил пришедший из канцелярии лейтенант. Поздоровавшись с нами, он спросил:
– Ребята, кто-нибудь из вас знает немецкий язык? Поднявшийся было гомон сразу утих. Лейтенант повторил вопрос. Мы по-прежнему молчали. Было как-то неловко сознаться, что из шестидесяти бывалых солдат ни один не знает немецкого языка. А люди, знающие язык, видимо, были очень нужны, потому что лейтенант в третий раз задал тот же вопрос и добавил:
– Ну, может быть, найдётся товарищ, который хоть как-нибудь знает по-немецки?
– Разве что «как-нибудь»! – вырвалось у меня.
И снова все зашумели, загомонили. Люди оживлённо переговаривались. Кто-то из солдат крикнул:
– Да он, товарищ лейтенант, не как-нибудь, он не хуже другого немца знает! Сами увидите…
Подоспевший к концу беседы старший сержант авторитетно добавил:
– Он, товарищ лейтенант, всё на свете знает!
Очень уж хотелось ребятам, чтобы лейтенант был доволен.
Мне представлялось, что обязанности военного переводчика заключаются лишь в том, чтобы присутствовать на допросах военнопленных и переводить попавшие в наши руки документы врага. Но с тех пор как меня прикомандировали к капитану Тюрину, моё представление об этой работе значительно изменилось. Капитан – кавалер пяти боевых орденов – был удивительно спокойным и мирным человеком. Он не допрашивал военнопленных, а секретных бумаг у него и вовсе не было.
– Вот мы на немецкой земле, – рассуждал он, – и нам приходится иметь дело с немцами. Мы должны разговаривать с ними, должны объяснять, что, если бы их фюрер не напал на нас, мы никогда не пришли бы сюда как враги!
Было нетрудно догадаться, что капитан в прошлом политработник.
Любую передышку, каждый свободный час он старался использовать для беседы с людьми. Мы говорили с престарелыми немцами, у которых война отняла детей, и с ограбленными войной детьми, напрасно ожидавшими возвращения отцов.
В глухую февральскую ночь наше подразделение остановилось в селе Хазельгрунд. Дом, куда мы зашли, чтобы переночевать, был, как и следовало ожидать, холодный и почти пустой. Стены комнат украшали какие-то гравюры. Сумрачный тон их не то чтобы раздражал, но навевал тоску. Держа на уровне глаз плошку, дававшую весьма скудный свет, капитан Тюрин разглядывал гравюры, на которых были изображены дома и люди. Под некоторыми из них чернели подписи.
– Читай! – то и дело приказывал капитан. – Что тут нарисовано?
– Это дом священника, преподобного Лотара Мюллера.
– А это?
– Это долина, по которой проходит дорога к Одеру! – М-да! Хорошие рисунки… – не совсем уверенно заметил капитан.
Когда ординарец принёс ужин, капитан приказал:
– Отнеси хозяйке. Пусть детей покормит, сама поест. А мы… – он посмотрел на меня. – А мы с переводчиком прекрасно обойдемся консервами.
Немного погодя к нам постучалась хозяйка – предложила вымыть посуду и постелить постели. Капитан снова стоял у стены и разглядывал гравюры. Женщина неслышно подошла к нему, показала на чей-то портрет и, кивнув в сторону двери, на пороге которой стояли два мальчика, сказала:
– Это их отец.
– На каком фронте он был? – спросил капитан.
Я перевёл. Женщина, немного помолчав, тяжко вздохнула.
– Он был на особом фронте!.. – чуть слышно проговорила она. – Его фронт под землёй… – и указала рукой на пол.
– Значит, умер? – спросил капитан.
Женщина покачала головой.
– А что он делал под землёй?
– То же, что и дома, – ответила женщина, указывая на гравюры.
– Кому нужны под землёй эти картинки? – спросил ординарец, убиравший со стола.
Я перевёл и этот вопрос. Женщина промолчала. Вместо неё отозвался старший мальчик – ребёнок лет семи, с болезненным, не по возрасту серьёзным лицом:
– У Гитлера под землёй есть фабрика. Никто-никто не знает, где она находится! Вот туда и увезли моего отца…
– Что ж он там, картинки рисует? – спросил ординарец.
– Конечно! – ответил мальчик, не уловивший иронии.
– А как же ты узнал об этом?
– Слухами земля полнится… – ответила за сына женщина.
Не довелось нам ночевать в этом доме. Через полчаса под нашими сапогами снова чавкало жидкое месиво.
Вскоре Хазельгрунд выветрился из памяти, подобно тому, как забылись десятки и сотни других населенных пунктов. И вряд ли пришлось бы мне вспомнить эту комнату со множеством гравюр на стенах, если бы не две встречи…
Было это уже после войны. В ожидании приказа о демобилизации нашу часть отвели в небольшой польский городок Калиш.
Редкое счастье выпало на долю жителей Калиша: гитлеровцы с такой поспешностью покидали его, что не успели ни взорвать, ни сжечь. Может быть, именно поэтому обращали на себя внимание развалины в центре городка, неподалеку от базарной площади.
– Здесь стоял большой дом, – почему-то очень громко сообщил капитану хозяин нашей квартиры. – И принадлежал этот дом моему старшему брату. Вся семья его погибла в Освенциме, а брата угнали в Германию, в особый лагерь.
– Почему же его забрали в особый лагерь? – поинтересовался капитан.
Хозяин горько усмехнулся.
– Мой брат был человек особенный, потому и попал в особый лагерь… Большой мастер был! Мне, чтобы сшить пару обуви, нужна кожа, нитки, подкладка, да ещё и машина. А моему брату ничего не нужно было: он брал в руки доску, резец и через час показывал вам ваш собственный портрет. Какие гравюры делал!.. Даже в Лодзи удивлялись.
Подобное объяснение едва ли могло служить ответом на вопрос капитана. Хозяин квартиры это понял. После некоторого раздумья он нагнулся к самому уху капитана и закричал:
– Его отвезли в зондерлагерь, где у Гитлера были имперские мастерские. Помещались они глубоко под землёй, чтобы ни одна живая душа не увидала…
– Откуда же вы всё это знаете? – спросил капитан. Хозяин квартиры развёл руками и вздохнул:
– Слухами земля полнится. От человеческого глаза ничто не скроется.
Капитан озабоченно посмотрел в мою сторону.
– Помните, женщина в Хазельгрунде рассказывала то же самое!
Существует такая степень горя, которая, видимо, выходит за пределы нашего восприятия. Это верно, что слухами земля полнится, но можно ли одними слухами растревожить сердце?.. Особенно невероятным казалось это в те дни, когда на каждом камне видны были ещё свежие пятна крови, когда на каждом шагу зияли раны – следы жесточайшей войны. Слишком много горя было на земле, чтобы искать его ещё где-то там, в чёрных недрах подземелий.
И всё же, перед внутренним взором то и дело возникали большие печальные глаза мальчика, уверенного в том, что никто-никто не знает, где находится его отец, и всё же часто вспоминались слова полу-глухого сапожника, утверждавшего, что его брата поместили глубоко под землёй, чтобы ни одна живая душа не увидала…
И потом это сходство профессий: немец из Хазельгрунда и поляк из Калиша несомненно были художники-гравёры.
Много дней я жадно ловил каждое слово из уст людей, вернувшихся с той стороны Эльбы. Никто, однако, не знал о подземных лагерях.
Наша часть переезжала с места на место, всё ближе подвигаясь к границам родины. Каждый день мимо нас проходили эшелоны с демобилизованными воинами. Приближался День нашего отъезда, и этим до отказа было переполнено сердце.
Несмотря на военную форму, мы считались уже демобилизованными. Ждали эшелона, чтобы отправиться домой. Каждый день, с разрешения капитана, я уходил к Висле, забирался на прибрежные скалы, заглядывал в пещеры, пугал ящериц, гревшихся на скупом, уже осеннем солнышке, или направлялся туда, где у развилки дорог лежало в развалинах опустевшее местечко. И вот в один из этих дней, когда я медленно поднимался по скалистой тропинке, направляясь к пещерам, меня кто-то окликнул. Я остановился и посмотрел на дорогу. Она по-прежнему была пуста. Тогда я сбежал к реке и увидел сидевшего на камне человека с лицом, по цвету и обилию морщин напоминавшим скорлупу грецкого ореха.
