Павел Шестаков - Омут
— В свое время я считал его оригиналом.
— Видимо, вы не ошиблись.
Барановский произнес это с иронией, и Юрий тут же возразил:
— Он не бандит в вашем понимании. Я видел — он настоящий вожак, а его люди верят ему и идут за ним.
— Обшаривая селянские торбы?
— Простите, но я обязан возразить вам. Когда мы шли в бой, мы чтили только мертвых. Не говорю уже о государе… Но наши кумиры — Корнилов, Марков, Дроздовский, — прежде чем стать кумирами, должны были сложить головы. Живые же вожди были нелюбимы. Вспомните анекдоты о Шкуро, грязные сплетни о Мамонтове, да и о главнокомандующем сплошь и рядом говорили непочтительно. Эта желчь разъедала нас. А народ любит своих вождей. Он поет песни о разбойнике Стеньке. А притягательность Пугачева? А красные мифы о Буденном? Даже Троцкий — «вождь мировой революции». А ведь он, как говорят, в Херсоне или в Николаеве в редакции шубу украл.
— Ну, я думаю, это в Осваге выдумали. А всерьез, Троцкий — вспышкопускатель. Не зря же его в дни нашего наступления заменили Каменевым, царским генералом.
— Разумеется, народ его отринет.
— Предпочтет Техника?
Теперь уже Барановский сознательно подчеркивал неприязнь к Технику.
— Так далеко я не захожу.
— Однако старое знакомство собираетесь восстанавливать?
— Он дал понять, что хотел бы повидаться со мной, и намекнул, где это можно сделать.
— Что ж… Дело ваше. — Барановский развел руками. — Подробностей не спрашиваю. Мы, кажется, в разных станах, но, надеюсь, по одну сторону баррикад.
— Вы по-прежнему…
— Безусловно. Вы верите в народ, а я в русское государство. И это не парадокс.
— Единое, неделимое?..
— Для меня Россия может быть или великой, или никакой.
У солнечных часов они и простились.
Протягивая руку, Барановский сказал:
— Еще раз очень рад, что вы живы. Если сочтете желательным повидаться, меня всегда можно найти на медицинском факультете. Буду ждать. Честь имею…
Барановский очень хотел бы знать, к чему приведет встреча Юрия с Техником, но ему и в голову не приходило, что Техник может привлечь Муравьева к делу, им самим, Барановским, задуманному и подготовленному.
А случилось именно так…
* * *По вечерам скромная чайная преображалась. Самовары исчезали, их место занимали многочисленные бутылки с напитками повышенной крепости, сизый табачный дым плавал под низким потолком, а на крохотной площадке в арке под сводом рослый в красной рубахе человек, похожий на палача, как их изображали на старинных лубках, пел заунывным голосом, растягивая меха гармони:
Не пропить мне тоски, не развеять.
Нам неволя судьбой суждена.
Эх, Расея, Расея, Расея…
Азиятская сторона!
Его мало кто слушал, стоял в небольшом зале гвалт, посетители шумно обсуждали каждый свое, иногда визжали пестро одетые женщины.
Юрий вошел и огляделся.
Свободных мест не было.
Техника тоже.
Потоптавшись, он повернулся, чтобы уйти, но в дверях один из служителей, по фигуре вышибала, остановил его жестом:
— Не спешите, господин товарищ. С вами желают повидаться.
Он сказал это скорее тоном приказа, чем оказывая услугу.
— Кто? — спросил Юрий, снова оглядывая зал и не видя ни одного знакомого лица.
— Попрошу за мной.
И, не спрашивая согласия, двинулся через зал в дальний угол, где оказалась малозаметная дверь, а за ней маленькая комната, своего рода «кабинет», где сидели за столиком Техник с молодой, не знакомой Юрию женщиной.
Буднично, как говорят с приятелем, которого не видел день или два, Техник сказал, показывая на свободный стул:
— Садись, Юра. Тут у меня маленькое убежище по вечерам… Я, видишь ли, не переношу табачного дыма. Но я имел в виду, что ты можешь появиться, и принял меры… Будь как дома.
Женщина рассматривала Юрия со сдержанным любопытством.
— Мой добрый гимназический друг, потом белый воин, поэт, э сетера, э сетера, — представил его Техник.
Почему-то из перечисленного она выбрала последнее:
— Поэт?
Юрию стало неловко.
— Совсем немного.
— А офицер?
Он не понял.
— Тоже совсем немного?
— Я вступил в армию в девятьсот шестнадцатом.
— «Ледяной поход»?
Ему показалось, что она не столько спрашивает, сколько утверждает.
— Мы виделись?
Она чуть улыбнулась:
— Может быть… В другом мире.
Кто жив — умрет,
Кто мертв — воспрянет.
И вот потомки, вспомнив старину…
Где были вы? — вопрос, как громом, грянет…
— Это Соня, — пояснил Техник. — Когда-то я любовался ею на черноморском берегу. Она сестра милосердия.
— Разве милосердие еще существует? — спросил Юрий.
— Иногда, — ответила она серьезно.
— И зря, — возразил Техник. — Милосердие — это ловушка для малодушных..
— Это очередной перевод или плод ума холодных наблюдений?
— Это плод. Довольно кислый, как видите.
— Так запьем же его горькой.
— За встречу!
— Где же вы встретились? — поинтересовалась Софи.
— На одной маленькой железнодорожной станции, — усмехнулся Техник.
— Ели котлеты в буфете?
— Нет, поезд стоит там очень мало.
— Но вы все-таки повидались?
— Мне пришлось попросить машиниста задержаться немного. Я расчувствовался, увидав старого приятеля.
— И он тоже?
— Разумеется, раз он пришел сюда.
— Значит, это не деловая встреча?
— Ни в коем случае! Что за дела?.. Вы меня просто не знаете, Софи! И это не удивительно. Я не такой, как все. Об меня даже Фрейд обломал бы зубы. Он утверждает, что тайное и злое мы прячем в подсознании. Короче, по Фрейду, мы лицемеры. И даже во сне мы видим только символы своих дурных устремлений. Это ерунда. Я устроен прямо противоположно. Я беру врага на мушку только наяву. А сны мне снятся совсем другие. И не только ночью. Вот и сейчас я вижу прекрасную страну, окутанную туманной дымкой. Я вижу парус на горизонте, я верю в любовь и дружбу. Я вижу широко открытые глаза юной девушки и камешек, отшлифованный морем, в ее руке. Сейчас она бросит его навстречу волне. И он не утонет, он скользнет по глади и устремится навстречу солнечному лучу, и они сольются… Вы умеете разгадывать сны, Софи?
— Вряд ли.
— И все-таки попытайтесь. То что я видел, это было или будет?
— Мои сны похожи на ваши.
— И что же?
— Я тоже вижу парус на горизонте.
— Это корабль надежды?
— В своем роде. Это королевский галион с грузом золота.
Техник засмеялся.
— Тогда атакуем его. Огонь!
И он выстрелил пробкой от шампанского.
— Выпьем же за флибустьеров, которые подстерегают галион в море!..
— На станции Холмы, — Добавила Софи.
Техник вздохнул:
— Вы разбудили меня.
— Кажется, вовремя. Посмотрите, какой балык.
Действительно, приведший Юрия вышибала снова вошел в комнату, неся тарелку с великолепным розовым балыком.
— Позвольте предложить на закуску?
— Давай, — кивнул Техник, но смотрел он не на рыбу на блюде, а в зал через полуприкрытую дверь.
— Кто это?
Вышибала оглянулся.
— Не знаю, — сказал он виновато, разглядывая молодого человека в броском клетчатом костюме.
— Нужно знать всех, кто здесь бывает.
— Это новенький. Сейчас я его спроважу.
— Погоди. Взгляни-ка, Юрий.
Муравьев, сидевший спиной к двери, обернулся.
— Да ведь это Шумов.
— Собственной персоной. Давненько я его не видел. А ты?
— Не помню, сколько.
— Пригласим? Уж больно забавно он вырядился.
Софи заметила осторожно:
— А стоит ли?
— Сейчас узнаем. — И Техник кивнул вышибале: — Зови.
— Будет сделано.
Шумов вошел и огляделся.
— Муравьев? Слава?
— Узнал? — спросил Техник.
— Еще бы! Да я, собственно, и искал…
— Кого? Нас?
— Ну, врать не буду. Такая встреча — приятный сюрприз. Позвольте и вам эти слова адресовать, — поклонился он Софи.
— Позволяю, — кивнула она. — Кого же вы искали?
— Подобно Диогену, я ищу человека. Вот вернулся в город. Все перевернулось, но какие-то люди же остались, верно?
Он говорил, добродушно улыбаясь.
— Остались, — согласился Техник. — Если мы тебе подходим, присаживайся.
— С удовольствием. Почтение всей честной компании.
— Вы что, нэпман? — спросила Софи.
— Похож? — откликнулся Шумов заинтересованно.
— На ряженого.
Он огорчился:
— Фальшь чувствуется?
— Чувствуется.
— Плохо. Обидно.
— Почему плохо? — поинтересовался Техник, отрезая кусочек от ломтика балыка.
— Да хочется поучаствовать в этой новой политике, а как вести себя, не знаю.
