Алексей Гатапов - Тэмуджин. Книга 2
– Дядя Таргудай разрешил мне взять с собой вчерашние сладости и плоды. Положите их мне в мешок.
Та насмешливо посмотрела на него, но пошла в большую юрту. Бэктэр вышел к своему коню, когда та вынесла старенький кожаный мешок и небрежно, мимоходом подала ему. Бэктэр надежно прикрепил мешок к торокам, сел на коня и выехал из айла.
Домой он добирался неторопливо, часто переводил коня на шаг и лениво покачивался в седле, уже другим, надменным и властным взглядом озирая окрестные холмы и низины. О начавшейся войне с меркитами, о дядьях, воюющих с врагами, почему-то не думалось. Только раз он мельком, как о чем-то далеком и ненужном, вспомнил об этом и равнодушно улыбнулся про себя:
«Хорошо, что мы не поехали к Бури Бухэ и Ехэ Цэрэну на эту Агу. А то сейчас там опасно…»
Все думы его были заполнены разговором с Таргудаем и его обещанием. Снова и снова проносились в голове слова тайчиутского нойона:
«Ты!.. Ты будешь хозяином в своем айле!..»
Уверенный и воодушевленный теперь ехал он: отныне вся его жизнь пойдет в гору и будет идти по таким вершинам, которые доступны только настоящим, высокородным нойонам. Наконец-то наступило для него время правды и справедливости. Не Тэмуджин, этот сын пленницы, а он, Бэктэр, сын Есугея от законной жены, взятой по сватовству, со всеми древними обрядами, должен завладеть отцовским знаменем. И порукой этому слово самого могущественного среди монгольских нойонов, тайчиутского Таргудая, которого уважают и слушают почти все другие вожди племени. Что может быть надежнее и прочнее этого?..
«Наконец-то со мной заговорили как со взрослым, как с первым человеком в своем айле, – думал он. – А главное, о чем? О знамени! О самом важном, что может быть у нойона. Сказали прямо, без обиняков, что я достоин его, а не этот непомерно зазнавшийся выскочка Тэмуджин…»
И он уже представлял себе, как вызовут их обоих, вместе с матерями и братьями, на собрание нойонов племени и перед всем народом громогласно объявят, что отныне знамя должно быть у него, у Бэктэра, а Тэмуджина низложат и отправят нукером к какому-нибудь захудалому нойону, к тому же Даритаю. Сладостно замирало у него сердце, мстительно сжимались зубы, когда он представлял детей Оэлун опозоренными, отвергнутыми народом, понуро опустившими головы под справедливым судом племенных нойонов.
XXI
Бежавшие вверх по Онону подданные Бури Бухэ и Ехэ Цэрэна всполошили многие стойбища и курени окрестных родов, увлекли их за собой, подняв немалую тревогу во всем племени. В один день окраинные северо-восточные кочевья вместе со всеми стадами и табунами хлынули внутрь племенных владений, под защиту больших куреней. Поначалу не знавшие истинного положения люди были до крайности перепуганы, думая, что началась большая война, подобная татарским или чжурчженским нашествиям прошлых лет. В разговорах назывались неведомо откуда взявшиеся числа о пятнадцати тысячах, о двух и трех меркитских тумэнах[10].
Хотя первый испуг прошел быстро и люди скоро опомнились, беды было нанесено немало: бежавшими без оглядки низовыми куренями, их стадами и табунами были потоптаны многие пастбища, приберегаемые родами на осень и зиму, у них самих от долгой скачки потеряли в молоке дойные коровы, не выдержав дороги, были брошены телята и овцы. В роду оронаров куда-то бесследно исчез косяк лошадей, и обвиняли в этом проходивших той ночью мимо них подданных Ехэ Цэрэна: мол, нойон конокрад и люди у него такие же.
Таргудай поначалу тоже был не на шутку встревожен нападением многочисленного и злобного племени северных соседей и в первую же ночь известил всех подвластных ему нойонов о начале войны, потребовав выставить все свои войска. Но когда вскоре выяснилось, что меркиты, напав на улусы киятских Бури Бухэ и Ехэ Цэрэна, не продвинулись дальше, на другие рода, он резко пошел на попятную и запретил нойонам посылать помощь этим двум киятам, отколовшимся от племени и не желающим, как он говорил нойонам, считаться с другими соплеменниками. Через Алтана было передано и Даритаю, чтобы они с Хутугтой не вмешивались в те дела.
Но война на Аге, едва вспыхнув, тут же затухла. Меркиты, не ожидавшие такого сильного отпора от улусов Бури Бухэ и Ехэ Цэрэна, и в первом же сражении потеряв около полутысячи воинов, поубавили свой пыл и жажду войны. Не надеясь выкурить их небольшое войско, засевшее в ближних лесах и опасаясь новых подвохов, через день после сражения они ограбили убитых монгольских воинов, поснимав с них доспехи и оружие, переловили разбредающихся во множестве по окрестностям оседланных лошадей, оставшихся без хозяев, и двинулись назад, на Ингоду.
Борджигины не преследовали отступающего врага – не меньшие потери оказались и у них – и принялись хоронить погибших сородичей, таская на могилы их камни с ближайших горных скал.
Бури Бухэ сразу, как ушли меркиты, пошел искать среди убитых Ехэ Цэрэна. Нашел он его с трудом, далеко от того места, которое показывали ему нукеры, видевшие, как он падал с коня со стрелой на спине. Ехэ Цэрэн был обезглавлен – видимо, меркиты через раненых монголов узнали, что он один из главных здешних нойонов и голову его забрали с собой – и с него были сняты доспехи. Разъяренный Бури Бухэ сорвался было двинуть войско в погоню за врагами, но его урезонили сотники:
– Врагов чуть ли не вдвое больше и второй раз врасплох нам не дадутся.
– От такой погони мы всех людей погубим и без войска останемся.
– Воины и так злы, что зря погублено столько соплеменников…
Бури Бухэ, почувствовав на себе вину за все случившееся, а теперь еще и покинутый Ехэ Цэрэном, быстро остыл. Он и сам хорошо понимал, что без поддержки племени с такими врагами, как меркиты, не справиться.
Хороня Ехэ Цэрэна, он снял с себя доспехи и сам одел их на истекшее кровью, безголовое тело, крепкими узлами скрепил кожаные завязки. Затем, не найдя его боевого каурого жеребца, недолго думая, забил своего саврасого заводного и, кладя тело брата в могилу, там, где должна была быть его голова, положил круглый белый камень, кровью нарисовав на нем рот, нос, глаза, и одев на него свой пропитавшийся многолетним потом кожаный шлем.
– Головой ты и так плохо думал в последнее время, – говорил ему на прощание, стоя над неглубокой ямой, где уже лежал рядом с покойным его боевой конь, – сойдет и камень. Ведь ты сам испортил всю битву, если бы не ты, то сейчас не они, а мы рубили бы их головы на винные чаши и примиряли на себе их доспехи. Ну, да ладно, я дал тебе все, что смог: любимого коня, он тебя нигде не подведет, любимые доспехи, лучший свой шлем, оружие. Что еще нужно воину на том свете? Если что другое понадобится, выпросишь у предков. Только об одном тебя прошу: не лги там и не вали всю вину на меня одного, будь ты честен хоть на том свете…
Оставив большое свежее кладбище на том самом месте над берегом Аги, где с начала лета стоял их курень, Бури Бухэ повел остатки войска – своего и Ехэ Цэрэна – к единственному пристанищу, на которое он мог еще рассчитывать, к куреню Даритая и Хутугты на реке Балж, куда заранее были отправлены все подданные со скотом и имуществом.
Добравшись на второй день хмурым ветреным вечером до их куреня, Бури Бухэ узнал, что только что похоронен Хутугта. Подвыпивший Даритай в одиночку поминал брата у себя в юрте, сидя на хойморе перед светильником.
– Нет теперь среди нас брата Хутугты, – со слезой он приветствовал Бури Бухэ, когда тот вошел в его юрту. – Здесь я остался один.
– Нет и Ехэ Цэрэна, – устало проворчал в ответ Бури Бухэ, усаживаясь с ним рядом на войлок. – Налей арзы покрепче, хоть помянем их по-человечески…
Через короткое время Бури Бухэ, опьянев не меньше Даритая, и для убедительности широко разводя руками, рассказывал ему о происшедшем на Аге:
– Это все Ехэ Цэрэн виноват, он потащил меня на Ингоду, на этих меркитов… ты ведь хорошо знаешь его, ему по ночам не спится, если чего-нибудь не украдет. Ну, поехал я с ним, а как не поедешь, еще будет потом говорить, что в беде одного бросил… А меркитов пришло по нашему следу – самое меньшее десять тысяч… Да, десять тысяч… В одно утро заполнили они всю долину Аги, рыщут туда-сюда, ищут нас. А мы напали на них сзади двумя крыльями и бились мы, бились с ними, и почти было одолели, еще немного и они побежали бы, а тут Ехэ Цэрэн взял и повернул войска назад. Пришлось нам отступить, ну и вот, сам погиб и дело все испортил…
О том, что меркиты обезглавили Ехэ Цэрэна, Бури Бухэ умолчал, решив, что сейчас не время об этом говорить.
– Конь его каурый в суматохе потерялся, – с жалостью в голосе продолжал он, снова берясь за наполненную до краев чашу арзы, – наверно, меркиты с собой угнали. Ну, я своего заводного дал ему в дорогу, ты знаешь моего беломордого саврасого, ведь главное ему теперь перед предками с честью предстать, а табуны себе он и на том свете наворует, не будет долго страдать, я знаю…
