Александр Филимонов - По воле твоей. Всеволод Большое Гнездо
Княгиня Марья не забывала заботиться о Юряте, которого любила. С помощью Долгуши она устроила смотрины Юрятиной невесте, о которой говорила мужу. Любавой звали невесту, была она вдова, муж ее, боярин Молчан Пук, был убит еще в бою с ростовцами.
Любава была красива, но красота ее была неяркой, спокойной, такой, что мила бывает всем: тихие темно-синие глаза, опушенные густыми ресницами, коротковатый, чуть вздернутый нос, плавные плечи, певучий грудной голос. Она владела после смерти мужа двумя большими селами под Суздалем и просторным домом в самом Суздале. Был у нее сын Бориска, семи лет, одногодок Добрыне.
Княгиня Марья круто повела дело с Юрятиной женитьбой, женским чутьем понимая, что из счастливого своим отцовством Юряты сейчас можно веревки вить, и добилась своего. Сватовство от имени великого князя с княгиней не допускало отказа. Немногочисленная родня Любавы быстро сделала все полагающееся: невесту привезли во Владимир, свели с Юрятой, познакомили и через три дня уже пировали на свадьбе, не всякий раз понимая, кого славить — то ли молодых, то ли великого князя и княгиню, почтивших свадьбу своим присутствием. Тут же, в горнице, за маленьким столом сидели наряженные и прилизанные Добрыня с Бориской.
Любава украдкой поглядывала на жениха и тихо улыбалась, чуть-чуть краснея, когда представляла себе, как у них с Юрятой будет ночью. Она была рада этому браку: и Юрята ей нравился, и радовалась она, что теперь чуть ли не родней становится самого князя Владимирского. И вообще она, Любава, находилась в самой цветущей и жаркой бабьей поре и жаждала любви, в свое время мало получив ее от мужа, который в опочивальне чаще оправдывал свое прозвище — Пук, чем свое мужское достоинство. Тело ее истосковалось по любви, и если бы не посватали — право слово, согрешила бы с молодым соседом, купцом, о любовной силе которого так много ей рассказывали соседушки. Любава была благодарна судьбе, уберегшей ее от греха, и надеялась, что Юрята окажется не хуже того купца, и не ошиблась.
И поскольку с Юрятой у них все пошло хорошо, по сердцу ей пришелся и сыночек его. Оба мальчика с первых дней стали неразлучными, потому, наверное, что были разными: рассудительным, чуть медлительным — Добрыня и живым, непоседливым, хитрым — Бориска.
Юрята понял, что неожиданно стал богатым, когда, побывав по княжескому делу в Суздале — проверял засадный суздальский полк — заодно съездил со старым управляющим покойного мужа Любавы посмотреть села, что были теперь переписаны на него. Он стал наследником боярского имущества и, выходит, боярином. И нельзя сказать, что такие перемены в жизни огорчали его. Великий князь хоть и подшучивал над Юрятой, а все же, по настоянию княгини, возвел его в звание своего меченоши и думца, то есть как бы узаконил его положение при своей особе, повысил из дядек, да еще и жалованье положил — кормом, холстами, скотом и двумястами гривнами в год. Раньше Юрята пожал бы своими аршинными плечами и подумал: куда столько? Теперь же, глядя на мальчишек, беспощадно рвущих портки на деревьях и заборах, на Любаву, имеющую женскую слабость к нарядам и узорочью, он твердо знал, для кого это богатство.
И любовь Юряты ко Всеволоду стала другой. Пожалуй, он не стал любить своего князя менее преданно, не сомневаясь, положил бы жизнь за него. Но от того, что великий князь теперь не только брал от Юряты все, что тот мог ему дать, — преданность и верность, но и сам давал, чувство Юряты к князю как бы приобрело новое достоинство, стало спокойнее и увереннее. Такие перемены к. лучшему были Юряте очень по сердцу.
В приятных хлопотах прошло лето, наступила осень.
Глава 10
Весь день Юрята пробыл во дворце — пытался развлечь скучавшего Всеволода, играл с ним в шахматы, пытаясь поддаваться похитрее, чтобы князь не заметил. До обеда слушали жалобу представителей торговой слободы на владимирского тысяцкого Никиту, установившего, по их мнению, слишком высокую виру на ввозимые из Новгорода товары, отчего торговля с Новгородом во многом теряет свою выгоду. И с новгородских купцов Никита дерет лишнее — еще вдвое против своих. На что великим князем был дан долгий и туманный ответ; смысл этого ответа можно было после долгих раздумий свести к одному: не ваше дело. Всеволод, сверх того, намекнул, что к зиме собирается перекрыть хлебные подвозы к Торжку, а то вольнолюбивые новгородцы что-то не торопятся идти под руку к великому князю Владимирскому, забыв, что хлеб получают от него и через него. Купцам было дано понять, что великий князь печется о возвышении Владимирской земли над прочими, а значит, и о возвышении граждан владимирских, и если кому-то не нравятся справедливые, хоть и высокие виры на торговлю с новгородцами, тот пусть-ка поищет других торговых путей — может, найдет повыгоднее.
После обеда, на который приглашали и торгового старосту, разбирали донесения. В основном сведения были из Киева. Да, все, что подозревал Всеволод, подтверждалось: новгородские послы жили во дворце Святослава и были князем обласканы. Доносил купец Таракан. В Чернигове принимали половецких князей, а ведь недавно новгород-северский князь Игорь Святославич воевал с ними, защищая тот же Чернигов и Переяславль от Кончака. Не по замышлению ли Святослава возникла такая дружба с погаными? Сообщил приехавший из Чернигова князь Михаил, племянник князя Бориса Друцкого, не имевший своего удела. Одним словом, новости были малоутешительные, но поскольку к войне все равно приходилось готовиться, то, значит, пока все шло без изменений. Засиделись, однако, допоздна, думали: писать ли в Смоленск Роману и Рюрику Ростиславичам грамоту с предложением занять опять киевский стол и обещанием в этом деле помощи, дабы укрепить Мономаховичей на юге. Пока решили не писать.
Юрята шел домой уже в темноте. Подходя к дому, увидел в опочивальне свет, все внутри задрожало: ждет Любава, не ложится без него. Она и правда всегда его дожидалась, но каждый раз это его волновало: не привык еще.
Тихо запер за собой дверь. Сначала прошел к мальчишкам. Они уже спали. Нянька Ульяна, привезенная Любавой из Суздаля, тоже посапывала здесь, на лежанке. Взглянув на мальчишек, Юрята поднялся наверх по свежим, еще пахнущим сосной ступеням.
— Пришел? — спросила Любава. Она его так всегда спрашивала. Она уже готовилась ко сну — с распущенными темными волосами и в рубашке, поверх которой накинула платок, не потому, что прохладно, а для того, чтобы этот платок нечаянно соскользнул с плеч, когда она будет помогать мужу снимать сапоги, и чтобы он мог заглянуть за вырез ее рубахи.
Так и получилось. Сапоги снялись быстро, и прочее — тоже своим чередом. Юрята подхватил жену на руки.
Когда она — усталая, еще не отдышавшаяся — прильнула к его жесткому плечу, уже третьи петухи пропели. Свечу Юрята погасить забыл, а Любава не напомнила, и мерцающий огонек погас, когда в окне забрезжил утренний свет.
— Ну, Любава, — прошептал Юрята в ее горячее ухо сквозь спутанные волосы. — Весь день только тебя и вспоминаю. Нехорошо это, поди, в мои-то годы, а?
Она, довольная, засмеялась, приподнялась на локте.
— Какие уж такие твои годы? Ты у меня самый молодой, самый ладный. — Смущенно хихикнув, она наклонилась над мужем. — Вот ты у меня какой молодой… вот… Ну-ка, дай руку. Вот. Чуешь, какой ты у меня молодой?
И тут снизу послышался стук в дверь, голоса во дворе. Кому бы это быть? Просто так никто не осмелился бы беспокоить Юряту. Значит, что-то важное. Он отстранился от тела жены, трезвея. Любава придвинулась к нему, обхватила, прижалась.
— Куда ты, миленький? Не ходи туда!
— Как это — не ходи? Надо пойти, узнать, что там…
Юрята надел порты, сорочку, накинул на плечи кафтан.
Сапоги пока решил не надевать, на миг задумался, взявшись было за пояс с пристегнутым мечом: брать? Потом решил, что не помешает, и взял оружие с собой. Спускаясь, увидел встревоженное лицо няни Ульяны, выглядывающей из спальни мальчиков, и, почему-то разозлившись, не стал спрашивать через дверь, а, откинув запор, резко распахнул ее.
В утренней полутьме узнал Богшу, дружинника из наряда, сегодня заступившего на охрану княжеского двора. Чуть поодаль стояли еще трое, которых Юрята не рассмотрел, вроде чужие. Откуда они? Здесь, рядом с дворцом? Юрята тут же похвалил себя за то, что взял меч.
— Слышь, чего скажу, — взволнованно зачастил Богша, никак не называя Юряту. Многие теперь не могли придумать, как его величать: по имени вроде неловко — большой человек, боярином — тоже непривычно, ведь еще недавно все его просто по имени звали. — Чего скажу-то, хозяин. Эти вот, — он показал на троих, уже потянувших на всякий случай шапки с голов, — из Рязани, вишь, приехали. Говорят, важное дело к князю. Мы им говорим: дождитесь утра, а они — нет, нельзя ждать, от князя самого велено ночью доставить. Мы говорим: чего доставить? А они: веди к князю, и все тут. Мы князя-то не стали будить, а вот к тебе придумали пойти — может, чего укажешь? Они секретное слово сказали.
