Михаил Петров - Румянцев-Задунайский
— Ваше величество, наши потери тоже немалые. У русских еще много батарей…
— Вы трус, Левальд, — прервал его король. — Я приказываю атаковать. Атаковать!.. — Не желая больше никого слушать, Фридрих пришпорил коня и поскакал прочь. Вслед ему просвистело несколько пуль…
Никогда не приглушается так сильно человеческий рассудок, как во время боя. Пушечные залпы, треск ружейных выстрелов, крики, стоны, запах порохового дыма, вид крови — все это приводит многих в состояние, подобное опьянению, то состояние, когда человек не способен трезво оценивать свои поступки. Именно в таком состоянии находился сейчас прусский король. Он безрассудно метался по полю сражения, не боясь быть убитым, движимый только одним желанием — победить. Победить во что бы то ни стало! Но одного желания для победы мало. Сломить русских оказалось не так-то просто.
Большие надежды король возлагал на отряд, посланный для удара по противнику с тыла. Но и из этого ничего не вышло: отряд попал под сильный артиллерийский и ружейный огонь русских полков, направлявшихся для подкрепления левого фланга, и был быстро рассеян. Колонна прусской армии не только не продвинулась, но даже попятилась назад. Напор русских усиливался.
Пули свистели все гуще и гуще. Одна пробила мундир короля, и, если бы не золотая готовальня в кармане, быть бы ему на том свете. Адъютанты советовали Фридриху отъехать в тыл, но какое там! Он никого не хотел слушать. Когда под ним была убита вторая лошадь, он в исступлении бросился на землю и заколотил по ней кулаками:
— Боже мой! Неужели ни одно ядро не поразит меня?
Генерал Ведель старался утешить его, уверяя, что ничего еще не потеряно, что враг вот-вот будет сломлен.
— Прикажите выпустить на поле кавалерию, — говорил он, — и вы увидите, как русские покажут нам спины.
— Я верю вам, мой друг, — сказал король, беря себя в руки. — Кавалерия в вашем распоряжении. Действуйте. Да поможет вам Бог!
День клонился к вечеру. Зной заметно спал. К подножьям высот стала оседать синяя дымка. Много пыли было поднято в этот день, но еще больше сожжено пороху. Даже солнце заметно померкло, как меркнет оно во время пыльной бури. А бой продолжался. Генерал Ведель, желая показать королю, что он не из тех, кто бросает слова на ветер, повел кирасир прямо на русский ретраншемент. Король с надеждой следил за атакой. Сейчас кирасиры достигнут русских, затопчут их копытами или обратят в бегство. Задержать ружейным огнем такую лавину, казалось, невозможно.
Но вот из-за пригорка показалась еще более густая лавина. Посмотрев в подзорную трубу, король узнал в той лавине русскую конницу. Впереди скакал широкоплечий генерал. Неприятельская конница резко отличалась от кирасир Веделя. У тех за плечами висели ружья, металлические латы делали их похожими на средневековых рыцарей. У русских же, кроме сабель, которыми они угрожающе размахивали, не было ничего. Если не считать сабель, они были безоружны, и казалось безумием с их стороны таким образом идти в бой. «Столкнувшись с моими кирасирами, они просто разобьются, словно о скалы», — подумал король.
Ведель, заметив опасность с фланга, вовремя развернул свой отряд. Еще минута, и одна лавина ударилась о другую.
Нет, русские не разбились, не попадали с лошадей, столкнувшись с вооруженным до зубов противником. Налетев, словно орлы, они молниеносно клевали врага, ловко увертываясь от ответных ударов. Трудно было определить, что кирасирам мешало больше: то ли ружья, закинутые за спину, то ли тяжелые доспехи, только, они намного уступали русским в изворотливости. И это губило их.
На поле уже металось множество испуганных лошадей без седоков, а кирасиры все еще никак не могли поверить, что побеждают не они, а русские. Некоторые пытались воспользоваться ружьями — главным, как им казалось, преимуществом перед русскими, но сабли настигали их раньше, чем они могли спустить курки.
Со стороны леса, подступающего к высотам, показалась еще одна лавина. Австрийская конница! Король узнал ее сразу по мундирам и кирасам кавалеристов. Стало ясно: Веделю не устоять. Да тот и сам, видимо, это понял и стал отступать под прикрытие прусской артиллерии.
С досады король бросил подзорную трубу. Рушились его последние надежды. Чаша весов все заметнее склонялась в пользу противника.
Ободренные успехом кавалерии, русские полки ударили во фланг еще недавно наступавшей неприятельской колонны, угрожая расчленить ее на части. Прусская пехота не выдержала и обратилась в бегство. Русские погнались за ней по пятам.
Надо было остановить эти русские полки. Но как? Чем? Ведель со своими кирасирами скрылся с глаз. В распоряжении короля оставались только два эскадрона под командованием подполковника Бидербе.
— Друг мой, — обратился король к подполковнику, — ударьте по тем полкам, что вторглись в лощину, остановите их, иначе они наделают много бед.
Последний резерв — последняя надежда.
Подполковник Бидербе, опытный офицер, пропахший пороховым дымом многих сражений, понимал нелепость этого приказа, но не осмелился ослушаться. Его люди устремились в атаку. Однако не успели они доскакать до лощины, как дорогу им преградили русские кавалеристы. То был Чугуевский казацкий полк, посланный Румянцевым. Схватка продолжалась всего несколько минут. Оба эскадрона были истреблены, а их командир взят в плен.
— Убейте меня, я не вынесу этого позора! — в отчаянии закричал король.
Адъютанты, окружавшие его величество, понуро молчали. Вскоре они заметили, как от русского кавалерийского полка, только что расправившегося с эскадронами подполковника Бидербе, отделился небольшой отряд, взяв направление в сторону наблюдательного; пункта короля.
— Ваше величество, — встревожились адъютанты, — через минуту русские будут здесь! Надо уходить.
Король не двигался, словно окаменев. Адъютанты взяли поводья его лошади и, ни о чем больше не думая, как о спасении его величества, поскакали в тыл. Прусская армия отступила, и остановить ее было уже невозможно.
Фридрих Второй еще до наступления ночи переправился с адъютантами и охраной на левый берег Одера. Состояние его было ужасным. За минувший день он исхудал настолько, что обозначались скулы, глаза светились лихорадочным блеском. Он ни с кем не говорил и все время твердил, что не хочет больше жить.
На другой день, немного успокоившись, он написал своему министру в Берлине Финкейштейну письмо, в котором не пожелал приводить никаких оправданий. Он писал:
«Из сорока восьми тысяч воинов у меня осталось не более трех тысяч. Все бежит. Нет у меня власти остановить войско. Пусть в Берлине думают о своей безопасности. Последствия битвы будут еще ужаснее самой битвы. Все потеряно. Я не переживу погибели моего отечества!»
7В главной квартире русской армии подводили итоги сражения. Потерпев поражение, противник оставил на поле боя двадцать шесть знамен, два штандарта, сто семьдесят две пушки, более десяти тысяч ружей. В плен взято более четырех с половиной тысяч человек, подобрано и предано земле свыше семи тысяч шестисот убитых. Число погибших и раненых с нашей стороны достигло тринадцати тысяч.
В то время, когда главнокомандующий изучал представленные ему сведения о потерях, к нему вошел Румянцев. Командир дивизии принес с собой подзорную трубу и шляпу необычного вида, таких в русской армии не носили.
— Что это значит? — с недоумением спросил Салтыков.
— Это вещи короля Фридриха Второго, — отвечал Румянцев, улыбаясь. — Их подобрали наши казаки, когда гнались за ним.
Салтыков с интересом оглядел необычные трофеи, покачал головой.
— Ваши люди дрались хорошо, — заметил он, — особенно кавалеристы. Но меня удивило, почему ваши конники выскочили на поле без ружей?
— Ружья остались в обозе.
— Забыли раздать?
— Ваше сиятельство, видели ли вы когда-нибудь, чтобы, атакуя неприятеля, кавалеристы пускали в ход ружья?
— Не помню.
— Я тоже не помню. У конников есть пистоли, которыми пользоваться удобнее, чем ружьями.
— Возможно, вы правы, — подумав, промолвил Салтыков. — Но, голубчик мой, есть же устав!.. Впрочем, ладно, — сдался он, — победителей не судят. Люди ваши действовали отменно, и я непременно укажу о том в реляции императрице.
Реляция, о которой говорил главнокомандующий, была послана 9 августа. А спустя две недели Румянцев получил из Петербурга за подписью великого канцлера такое письмо:
«Государь мой Петр Александрович!
Поздравляю ваше сиятельство с проявлением при Франкфуртской баталии отличной храбрости и умения в управлении войсками. Мы всегда того ожидали от вас. С удовольствием приветствую отданную достоинствам вашим справедливость, по которой вы удостоены ныне от ее императорского величества кавалером ордена Святого Александра Невского. Я верю наперед, что сей отличительный знак чести и монаршего благоволения будет служить похвальным вашему сиятельству поощрением к оказанию отечеству вящих услуг…
