Каирская трилогия (ЛП) - Махфуз Нагиб

На перекрёстке Хан Джафар показалась большая мечеть. Отец всем сердцем обращался к ней, соединив в нотках своего голоса и мягкость приветствия, и жар мольбы о помощи: «О Хусейн!» Затем он ускорил шаги, и Ясин последовал за ним, глядя на мечеть с еле заметной улыбкой на губах. Не могло ли отцу прийти в голову, что Камаль отправился вслед за ними в это благословенное паломничество, лишь чтобы угодить желанию отца, при этом совсем не разделяя его религиозных убеждений?!.. Эта мечеть была теперь, по его мнению, ничем иным, как одним из символов разочарования, охватившего его сердце. Когда-то он стоял под её минаретом, и сердце его бешено билось; слёзы, казалось, вот-вот хлынут из глаз, а грудь замирала в волнении, наполненная любовью, верой и надеждой. Сегодня же, когда он приблизился к ней, всё, что он увидел, был огромный комплекс из камней, железа, дерева и позолоты, который занимал обширное земельное пространство без всякого права на то! Он не мог избежать игры, в которой ему приходилось исполнять роль верующего до тех пор, пока не окончится это паломничество, чтобы повиноваться власти отца, уважать других или уберечься от возможного вреда с их стороны — такое поведение он считал несовместимым с честью и искренностью.

«Я желаю, чтобы мир был таким, в котором человек бы жил свободным от всякого страха и принуждения!..»

Они разулись и вошли друг за другом внутрь. Отец направился к михрабу и позвал сыновей помолиться в знак приветствия мечети, затем поднял руки к голове, начиная молитву, и они последовали за ним. Как обычно, отец погрузился в молитву, опустил веки и предал себя Господу. Ясин забыл абсолютно обо всём, кроме того, что в эти минуты он находился перед Прощающим и Милосердным Господом. Камаль же лишь шевелил губами, не говоря ни слова; наклонялся и выпрямлялся, затем совершал поклон до колен и земной поклон, но делал это так, словно без всякой охоты занимался спортивными упражнениями. Он сказал себе: «Древнейшие памятники, оставшиеся от человека на поверхности земли или вырезанные в её недрах, это храмы. Даже сегодня нет ни одного места, где бы их не было. Когда же человек повзрослеет и станет полагаться только на себя? Этот громоподобный голос, что доносится из самого дальнего конца мечети, напоминает людям о конце. Но когда у времени был конец? До чего было бы прекрасно увидеть человека, преодолевшего иллюзии и победившего их. Вот только когда закончится эта битва, и воин объявит, что счастлив? И что этот мир выглядит странным? А ты считал, что он создан только вчера? А те двое — мой отец и брат; почему не все люди мои отцы и братья? Как может сердце, что у меня внутри, согласиться причинять мне столько разных страданий? Как часто — почти каждый час — я сталкиваюсь с людьми, которые мне не нравятся? Почему тот, которого я люблю, уехал на край земли?»

Когда они закончили молитву, отец сказал:

— Давайте посидим здесь немного, прежде чем обойдём гробницу Хусейна.

Они присели, молча сложив под собой ноги, пока отец вновь не заговорил с ними мягким голосом:

— Мы не собирались здесь с того самого дня!

Ясин взволнованно предложил:

— Почитаем «Аль-Фатиху» по упокоению духа Фахми…

Они прочитали «Аль-Фатиху», а затем отец спросил Ясина с некоторым подозрением:

— Интересно, какие такие мирские дела удерживали тебя от посещения Хусейна?

Ясин, который все эти годы был в мечети от силы несколько раз, ответил:

— Не проходит и недели, чтобы я не посетил нашего господина!

Тогда отец повернулся к Камалю и бросил на него взгляд, который словно спрашивал: «А ты?»

Камаль, почувствовав смущение, сказал:

— И я тоже!

Отец кротко произнёс:

— Он наш любимый, наш заступник перед своим дедом, Пророком, в тот день, когда ни мать, ни отец не помогут…

На сей раз он оправился от болезни — после того, как усвоил один урок, который никогда не забудет — поверив в её силу, он боялся последствий. Потому его намерение покаяться было искренним. Он всегда верил в своё будущее покаяние, независимо от того, сколько бы ни длилось ожидание, и теперь вот убедился, что откладывать его после такого удара было бы глупостью и безбожным отрицанием благословения Милосердного Господа. Всякий раз, как на ум ему приходили воспоминания об удовольствиях, он утешал себя тем, что в жизни его ждут другие, более невинные радости, вроде дружбы, музыки и шуток. И потому он молил Аллаха уберечь его от искушений, нашёптываемых шайтаном и укрепить его решимость покаяться, читая короткие суры, которые помнил наизусть.

Он встал, а за ним встали и его сыновья, и пошли к гробнице, где их ждал приятный аромат, пронизывающий это место, и бормотание читаемых в углу нараспев айатов Корана. Они обошли гробницу вместе с толпой других посетителей. Камаль устремил глаза вверх, на большую зелёную чалму, затем они ненадолго задержались на деревянной двери, к которой он когда-то прикасался губами, и сравнил тот период и нынешний, как и то своё состояние, и теперешнее. Он вспомнил, как раскрылась тайна этой могилы, ставшая первой трагедией в его жизни, а за ней последовала целая череда других, не оставивших ему ни любви, ни дружбы, ни веры, и как, несмотря на это, он продолжал стоять на ногах и благоговейным взглядом глядеть на истину, не обращая внимания на приступы боли, пока горечь не заставила его губы раскрыться в улыбке. Что же до слепого счастья, освещавшего лица тех, кто обходил гробницу, то он без всякого сожаления отбросил его. Как можно было купить счастье, отдав взамен него свет, если он дал себе обещание жить с широко открытыми глазами, быть взволнованным, но живым, чем сонным и спокойным? Бодрость и бессонницу он предпочёл покою сна.

Когда они закончили обход гробницы, отец пригласил их снова ненадолго присесть в месте, отведённом в этом мавзолее для отдыха. Они направились в уголок и присели друг напротив друга. Господина Ахмада заметили несколько его знакомых и подошли, чтобы пожать ему руку и поздравить с выздоровлением. Некоторые из них составили ему компанию и тоже присели. Ясин знал большинство из них или познакомившись с ними в лавке отца, или ещё в школе в Ан-Нахасин. А вот с Камалем вряд ли кто-то из них был знаком. Его худоба привлекла чьи-то взгляды, и один даже в шутку спросил у его отца:

— Что это с вашим сыном, почему он тощ, словно проказа?

Ахмад, словно желая ответить ему более достойным приветствием, сказал:

— Сам ты прокажённый!

Ясин и Камаль улыбнулись, ибо они впервые могли наблюдать «загадочную» личность своего отца, о которой столько были наслышаны. Их отец сейчас выглядел как человек, который не упустит возможности отколоть шутку, даже будучи в таком месте, где возносили хвалу Господу и каялись — в мечети Хусейна. Это заставило Ясина задуматься о будущем своего отца. Он спросил себя: «А вернётся ли он к своим известным удовольствиям после перенесённой им болезни?…» И сам же себе ответил: «Мне чрезвычайно важно это узнать».

44

Умм Ханафи, скрестив под собой ноги, сидела на циновке в гостиной, а Наима — дочка Аиши, и Абдуль Муним и Ахмад — сыновья Хадиджи — на диване напротив неё. Два окна, что выходили на двор дома, были распахнуты навстречу нежному августовскому воздуху, горячему и влажному. Однако ни единого дуновения ветерка не проносилось в воздухе. Большая лампа, подвешенная к потолку, отбрасывала свет в гостиную, зато остальные комнаты казались тёмными и молчаливыми. Умм Ханафи склонила голову и переплела на груди руки. Глаза её пристально уставились на какой-то миг на сидящих на диване детей, а затем снова опустились. Она не говорила ни слова, но губы её не переставая шевелились. Абдуль Муним спросил:

— До каких пор дядя Камаль будет оставаться на крыше?

Умм Ханафи процедила:

— Тут жарко. Почему вы не остались с ним?

— Там темно. А Наима боится насекомых.

Ахмад раздражённо заявил:

— До каких пор мы будем здесь оставаться? Это уже вторая неделя; я считаю день за днём и желаю вернуться к маме с папой…