Каирская трилогия (ЛП) - Махфуз Нагиб

Тем не менее, по внешнему виду Ахмада нельзя было догадаться о его истинном отношении к пению. Он продолжал слушать Джалилу счастливый и довольный, и своим мелодичным голосом вместе со всеми повторял припев: «Обещаю тебе». Наконец Аль-Фар горестно воскликнул:

— Где, где же бубен?! Где бубен, чтобы мы послушали сына Абд Аль-Джавада?

«Спроси лучше, где сам Ахмад Абд Аль-Джавад, который играл когда-то на бубне! Ох, время не изменило нас».

Джалила закончила песню в атмосфере всеобщего восторга, однако благодарно улыбаясь, словно в оправдание сказала:

— Я устала…

Но Зубайда расточала ей похвалу, как часто бывало между ними, то ли из вежливости, то ли из стремления к общему миру. Ни для кого не было секретом, что звезда Джалилы как певицы быстро закатывалась, и последним знамением тому было то, что бубнистка Фино покинула её ансамбль и перешла в другой. То был естественный закат карьеры, равно как увядание многих других её преимуществ, на которых покоилась былая слава: её очарование и красивый голос. Поэтому Зубайда больше не испытывала к ней зависти и могла польстить ей без всякой обиды, особенно потому, что сама достигла пика в жизни, после которого был только один путь: вниз. Друзья часто спрашивали друг друга, а готова ли Джалила к этому опасному периоду в жизни. Мнением Ахмада Абд Аль-Джавада было то, что она не была готова. Он обвинял некоторых из её любовников в разбазаривании значительной части её состояния, однако в то же время открыто заявлял, что она такая женщина, которая знает, как заработать деньги любым способом. В этом ему вторил Али Абдуррахим, говоривший: «Она торгует красотой женщин из своего ансамбля, а её дом постепенно превращается в нечто иное». Что же до Зубайды, то они были единодушны на её счёт: несмотря на своё мастерство выманивания денег, эта щедрая женщина увлеклась тем, что пожирало любой капитал, словно пламя: алкоголь и наркотики, особенно кокаин.

Мухаммад Иффат, обращаясь к ней, сказал:

— Позволь мне выразить моё восхищение твоими нежными взглядами, которые предназначены одному из нас.

Джалила засмеялась и тихо сказала:

— Глаза разоблачили его…

Ибрахим Аль-Фар неодобрительно спросил:

— Ты же не считаешь, что находишься среди слепых?

Ахмад Абд Аль-Джавад притворился, что огорчён:

— С такой откровенностью не стать вам сутенёрами, как бы вы ни хотели!

Зубайда же ответила Мухаммаду Иффату:

— Я смотрю на него так только из-за одного. Да не допустит Аллах такого! Но я завидую его молодости! Посмотрите на его чёрную шевелюру вы, седоволосые, и ответьте мне, дадите ли вы ему хоть на день больше сорока лет?

— Я бы дал ему целый век…

Ахмад Абд Аль-Джвад сказал:

— Из ваших лет!

В этот момент Джалила начала петь «В глазах завистника — бревно, милая подруга».

Зубайда заметила:

— Ему нечего бояться моей зависти, мои глаза не причинят ему вреда!

Многозначительно покачав головой, Мухаммад Иффат сказал:

— Основа любого вреда это твои глаза!

Ахмад Абд Аль-Джавад обратился на сей раз к Зубайде:

— Ты говоришь о моей молодости? Разве ты не слышала, что сказал врач?

Словно не веря ему, она сказала:

— Мухаммад Иффат сообщил мне, но что это за давление такое, которым ты так озабочен?

— Он обвязал мне руку каким-то странным мешком и начал надувать его из кожаного насоса, а затем сказал: «У вас высокое давление!»

— А откуда оно взялось, это давление?

Ахмад засмеялся и ответил:

— Думаю, что из того самого насоса!

Ибрахим Аль-Фар, ударив рукой об руку, сказал:

— А может это заразная болезнь, ведь не прошло и месяца, как она напала на нашего друга, и все мы отправились по врачам. Диагноз в каждом случае был один и тот же: давление!

Али Абдуррахим заметил:

— Скажу вам один секрет. Это один из симптомов революции, а доказательство заключается в том, что ни один из нас не слышал о ней до того, как она вспыхнула!

Джалила спросила Ахмада:

— А каковы симптомы давления?

— Головная боль, мать ею, одышка при ходьбе…

Зубайда, с улыбкой, скрывавшей её волнение, пробормотала:

— А у кого не бывает хоть раз таких симптомов? Что вы думаете, у меня тоже давление!..

Ахмад Абд Аль-Джавад спросил её:

— Сверху или снизу?

Все засмеялись, включая саму Зубайду, а затем Джалила сказала:

— Раз уж ты поведал нам о давлении, то осмотри её, может, тебе удастся узнать причину!

Ахмад ответил:

— Она должна принести мешок, а я принесу насос!

Они снова засмеялись, а Мухаммад Иффат протестующе сказал:

— Давление… Давление… Давление… Мы только и слышим сейчас, что о враче, который разговаривает с нами так, будто приказывает своему рабу: «Не пей вино, не ешь красного мяса, избегай яиц…»

Ахмад Абд Аль-Джавад насмешливо спросил:

— А что ещё делать такому человеку, как я, который только и ест, что красное мясо и яйца, и не пьёт ничего иного, кроме вина?!

Зубайда тут же ответила:

— Ешь и пей на здоровье и в своё удовольствие. Человек сам себе врач. А последнее слово за нашим Господом, только Он излечивает…

Вместе с тем, он подчинялся указаниям врача всё то время, когда был вынужден соблюдать постельный режим, а когда поднялся, то постарался забыть врачебные рекомендации в целом и по отдельности.

Джалила продолжила:

— А я не доверяю врачам, хотя признаю, что их можно простить за то, что они говорят и делают, ведь они живут за счёт болезней других, как мы, певцы, живём за счёт свадеб. Они не могут обойтись без этих мешков и насосов, приказаний и запретов, как и мы — без бубна, лютни и песен…

Ахмад с облегчением и пылом сказал:

— Ты права. Болезни и здоровье, жизнь и смерть — всё по воле единого Аллаха. Тот, кто уповает на Аллаха, не будет огорчён…

Ибрахим Аль-Фар засмеялся:

— Поглядите-ка, люди, на этого человека! Он ртом пьёт, глазами похотливо глядит, а языком проповедует!

Ахмад Абд Аль-Джавад расхохотался:

— Я не виноват, раз уж проповедую в публичном доме!

Мухаммад Иффат, внимательно разглядывая Ахмада Абд Аль-Джавада, удивлённо покачал головой:

— Мне бы хотелось, чтобы среди нас был Камаль, чтобы и он мог получить выгоду от твоей проповеди!

Али Абдуррахим спросил:

— Кстати, он всё-ещё считает, что человек произошёл от обезьяны?!

Джалила ударила себя в грудь и воскликнула:

— Какой ужас! Сожалею!

Зубайда изумилась:

— От обезьяны?!.. — затем, словно не веря в это. — Может, он имеет в виду собственное происхождение?!

Ахмад сказал ей предостерегающе:

— А ещё он утверждал, что женщина произошла от львицы!

Громко расхохотавшись, она сказала:

— О, если бы мне довелось увидеть потомка обезьяны и львицы!

Тут вмешался Ибрахим Аль-Фар:

— Однажды он повзрослеет и выйдёт из окружения своей семьи, и убедится в том, что все люди произошли от Адама и Евы…

Ахмад Абд Аль-Джавад тут же отреагировал на его слова:

— Или я его приведу сюда с собой однажды, чтобы он убедился, что человек произошёл от собаки!

Али Абдуррахим встал и подошёл к столу, чтобы наполнить рюмки, и спросил Зубайду:

— Ты лучше нас всех знаешь этого человека, так скажи, к какому животному ты его отнесёшь?

Она ненадолго задумалась, наблюдая, как руки Али Абдуррахима наливают виски в рюмки, затем с улыбкой сказала:

— К ослу!..

Джалила спросила:

— Это оскорбление или комплимент?

Ахмад Абд Аль-Джавад ответил:

— Смысл его в животе той, что это сказала!

Они снова выпили в лучшем расположении духа; Зубайда взяла лютню и запела: «Опусти занавеску перед нами».

В необузданном опьянении тело Ахмада Абд Аль-Джавада принялось раскачиваться в такт мелодии. Он поднял перед глазами рюмку, в которой от виски остался только осадок, и сквозь неё посмотрел на Зубайду, как будто хотел рассмотреть её через подзорную трубу из алкоголя. Напряжённость между ними исчезла, если и вообще была, и выяснилось, что всё, что было раньше между Ахмадом и Зубайдой, вернулось на свои места. Все запели вслед за Зубайдой, и голос Ахмада зазвучал громко и весело, пока песня не закончилась под восторженные аплодисменты. Мухаммад Иффат не преминул спросить Джалилу: