Степан Суздальцев - Угрюмое гостеприимство Петербурга
— Вы правы, Софья Михайловна, это действительно новость для меня.
— И что вы по этому поводу думаете? — поинтересовалась Софья.
— Мне кажется, это очень сильно волнует вас.
— Меня? Нисколько, — гордо вздернула голову княжна.
— Ну как же? — улыбнулся Петр Андреевич. — Дмитрий Григорьевич, в армии, один.
— С ним будет Борис Курбатов.
— В таком случае не стоит беспокоиться за него! Быть может, вы предложите иную тему разговора?
— И правда, — сказала Мария, — вы не сказали, князь, нам о себе.
— И что же?
— Но как же, Петр Андреевич, все обсуждают: вам светит повышение по службе?
— Да неужели? — изобразил удивление Суздальский. — Кто говорит?
— Papа сегодня играл на бильярде с министром иностранных дел.
— Михаил Васильевич более осведомлен в моих делах, чем я сам, — улыбнулся Петр Андреевич.
— Князь, я вас поздравляю! — воскликнул Константин, пожимая Суздальскому руку.
— Оставьте, Константин Васильевич, это пока просто сплетни.
— А вы, Петр Андреевич, как всегда, с ними боретесь, — протянул мелодичный голос за спиной Суздальского.
Князь оглянулся. Перед ним стоял человек лет тридцати. На благородном лице его играла улыбка, карие глаза сверкали, а черные волосы были растрепаны, словно он проскакал галопом несколько верст. Совсем новый подполковничий мундир был ему под стать. Эполеты на плечах сверкали, аксельбанты мужественно блестели на правой стороне груди, тогда как на левой, не менее ярко, переливался орден Святой Анны. Таков был лучший друг Петра Андреевича Роман Александрович Балашов.
— Сплетни — неотъемлемая часть светской жизни, Роман Александрович, — ответил Суздальский.
Они пожали друг другу руки.
— Мария Михайловна, — Балашов слегка залился краской, — вы обворожительны, как и всегда. Как и вы, Софья Михайловна.
Дамы сделали реверанс.
— Константин Васильевич, добрый вечер.
— Позволь представить, маркиз Ричард Уолтер Редсворд, — отрекомендовал Петр Андреевич.
— Роман Александрович Балашов. — Он протянул руку. — Мы, кажется, встречались.
— Верно. Вы с вашим отцом приезжали к нам в Глостершир, когда были в Англии. Ведь наши отцы — друзья, — сказал Ричард.
— Увы, papа умер в этом мае.
— Мне очень жаль…
— Оставьте. Он скончался гордо. Что вам российский свет?
— Он прекрасен. Я, кажется, никогда не видел столько открытых и искренних людей. Людей благородных и при этом светских.
— Как вы красиво это описали! — воскликнул Балашов. — Вы, часом, не поэт?
— Боюсь, что нет, однако в Петербурге каждый становится чуточку поэтом.
— О, в этом вы, без сомнения, правы, маркиз.
Заиграла музыка.
Константин подал Софье руку. Мария повернулась к Суздальскому, но Петр Андреевич шепнул Ричарду:
— Пригласите Марию Михайловну на танец.
И, увлекая Балашова за собой, он покинул зал.
Роман Александрович и Петр Андреевич, оставшись одни, смотрели друг на друга молча несколько секунд. Первый заговорил Балашов:
— Сын герцога Глостера.
— Он самый.
— Отец говорил о нем перед кончиной.
— Что он сказал?
— Это тайна.
— И мне эта тайна известна.
— От отца? — спросил Роман.
Князь кивнул.
— Есть ли в мире человек, которому известно больше тайн, чем твоему отцу?
— Ну, разве что граф Александр Христофорович, — улыбнулся Петр Андреевич.
— Так это правда? Он их сын? — в удивлении произнес Балашов.
— Он их сын, — подтвердил Суздальский. — Что сказал Александр Дмитриевич перед смертью?
— Он много говорил: о долге, о политике. Сказал, что однажды предал дружбу ради любви.
— И мой отец сказал мне то же.
— Так вот, — продолжал Роман, — он говорил о Ричарде. Сказал, что, если этот юноша когда-нибудь приедет в Петербург, я должен сделать все, чтобы защитить его от… правды.
— И от нападок света Петербурга.
— Марья Алексеевна уехала в Москву, — заметил Балашов.
— Он влюбился в Анастасию, — объяснил Суздальский, — и княгиня решила изолировать ее от него.
— Но Курбатов — он ведь тоже в нее влюблен, — напомнил Роман. — А этот мерзавец не будет терпеть соперника, тем более что он…
— Курбатов не опасен, — покачал головой Петр Андреевич. — Я только что узнал, что они с Дмитрием скоро отправятся в Павлоградский полк.
— Вот как? Дмитрия взяли на службу?
— Лейб-гвардии корнет, — улыбнулся Суздальский.
— Так или иначе, когда Дмитрий уедет, пребывание Ричарда в доме Воронцова станет совсем неприличным.
— Это правда. Отец сейчас как раз беседует с графом. Он хочет увезти Ричарда в деревни — пока все столичные сплетни не опостылят свету.
— А Ричард согласится с этим?
— Но ты же знаешь: у нас есть дом в Москве. Отчего бы не заехать туда, после объезда деревень?
— Княгиня Марья Алексеевна будет рада, — улыбнулся Балашов.
— Не забывай: Москва не Петербург. Там много своих сплетен. О герцоге Глостере там никто не помнит.
— Княгиня может быстро всех настроить против Ричарда.
— В любом случае это не будет иметь таких последствий, какие имело бы здесь.
— Положим, план хорош, — сказал Роман. — Что нужно делать нам?
— Держаться подле Ричарда. Ведь если что-то вдруг пойдет не так — к примеру, Борис вернется или что еще, — мы должны сделать все, чтобы Ричарду не пришлось самому отстаивать свою честь.
— Ты имеешь в виду, если дело дойдет до дуэли?
— Клянусь тебе, я первый брошу вызов, если будет нужно, — произнес Петр Андреевич, — но если вдруг меня не будет рядом…
— …то это должен буду сделать я, — подытожил Роман.
— Наши отцы начали это дело двадцать лет назад, — сказал Суздальский.
— Стало быть, нам и отвечать за их поступки сегодня, — согласился Балашов.
Глава 15
Дуэль
Вся наша жизнь отныне без остатка —
Холодный блеск, стальное острие,
Не отступить: мной брошена перчатка,
Не отступить: вы подняли ее.
Л. ВоробьеваНикто не знал, что было сказано в тот вечер между Андреем Петровичем и Владимиром Дмитриевичем, но князь настоял на своем, а граф согласился, что молодому маркизу Редсворду не повредит свежий воздух: было решено, что Ричард уедет в деревни вместе с Андреем Петровичем.
Сам Ричард польстился на предложение князя, который после объезда деревень собирался некоторое время провести в Москве. Итак, в среду, 6 сентября, маркиз Редсворд покинул Санкт-Петербург.
Поскольку честь Ричарда в деревнях была вне опасности, Петр Андреевич остался в столице, где продолжал служить, посещать балы и избегать общества Марии Михайловны.
Дмитрий же, которому предстояло отправиться в Сувалки (именно там был расквартирован Павлоградский полк), уехал не сразу. В расположение части ему надлежало прибыть в гусарском мундире, которого у него, разумеется, не было.
Владимир Дмитриевич нанял портного, который обязался за три недели сшить молодому корнету военную форму.
В эти три недели Дмитрий почти каждый день обедал в доме Михаила Васильевича Ланевского. Софья не стремилась уже избегать его общества, напротив: каждое утро она ждала, когда во дворе послышится цокот копыт и она увидит знакомую фигуру Дмитрия.
Если бы ее спросили, о чем она говорила с молодым графом, она не смогла бы дать точного ответа, да это и не было для нее важно: ведь куда важнее было то, что она чувствовала, когда Дмитрий был рядом, то, как он смотрел на нее, то, как в унисон бились их молодые трепетные сердца.
Но Дмитрий был не единственным частым гостем в доме Ланевских. Константин Болдинский не переставал делать визиты, что сильно смущало Софью, которая чувствовала свою вину. Это тяготило ее, и всякий раз, когда гости уходили, она бежала на исповедь к отцу Кириллу.
Теперь, когда Дмитрий вернулся, она поняла, что любит его, только его одного, что лишь короткими встречами с ним она живет и ей не нужно более ничего и никого.
Константин, обрадованный скоропостижным желанием Воронцова отправиться в армию, поначалу это не замечал, однако чем больше он находился в обществе Софьи и Дмитрия, тем яснее чувствовал себя лишним в их обществе. А им… им никого больше не надо было, они наслаждались друг другом, и это нельзя было не заметить. Константин наконец осознал, что грядущий отъезд Дмитрия только усилил чувства Софьи, которая теперь боялась его потерять. Он понимал, что безразличен женщине, которой отдал все свои чувства, что в ее сердце нет места для него.
Дмитрий же, который собирался покинуть столицу и не испытывал по этому поводу никаких сожалений, добивался лишь одного: сердца княжны Ланевской. Для него это была игра, спорт: как за три недели завоевать сердце женщины — и больше ничего. Он был двадцатилетним повесой и отнюдь не собирался жениться в ближайшие десять лет. Он видел, что княжна поддается, что холодность в ее сердце уступает место жаркому пламени, и он теперь стремился лишь урвать с ее уст трофейный поцелуй.
