Валерий Волошин - Ленинград — срочно...
Бондаренко сунул в отверстие руку и вытащил небольшой, но увесистый куль. Он протянул его Заманскому, мол, подержи, но тот отпрянул, будто испугавшись чего-то. Комбат усмехнулся:
— Однако и трусоват ты, правду люди говорят. Не бойтесь, это не мина, — перешел он на официальный тон. — Светите тогда фонарем.
Содержимое свертка заставило вздрогнуть и Бондаренко: в темно-зеленой солдатской фляжке оказался рыбий жир, видно, часть того, слитого из бутыли; тут же были засушенные куски хлеба и… часы-хронометр. Капитану стало понятно, что человек, хозяйничавший в его квартире, служил в радиобатальоне.
— Кто же?! Неужели Юрьев или Ульчев? Может, оба?! У них же пропали такие часы! — не сдержавшись, хрипло воскликнул Бондаренко.
— Не могу знать, товарищ капитан, — промямлил Заманский.
— Ничего, узнаю, — заскрипел зубами Бондаренко. — Ну-ка, отдай фонарь, собери дрова и — за мной!
Но дворничиха, которую хотел расспросить Бондаренко, уже не дышала…
Басков переулок
На другой день сменилось командование 2-го корпуса ПВО. Военный совет Ленфронта назначил командиром корпуса-генерал-майора береговой службы Зашихина, военным комиссаром — полкового комиссара Иконникова, начальником штаба — подполковника Рожкова.
После представления новому руководству Бондаренко направился в отдел разведки. Там было довольно оживленно: офицеры обсуждали предпринятую накануне фашистами ночную бомбежку Москвы. Бондаренко услышал фразу, заставившую сжаться сердце: «Одна фугаска разорвалась на территории Кремля…» И хотя тут же последовало успокоительное: «К счастью, жертв и разрушений нет, только воронка…» — боль не проходила.
— Что с вами, капитан? — обеспокоенно спросил его появившийся полковник Соловьев.
Бондаренко смутился:
— Наверное, то же, что и со многими — дистрофия.
— Ну, ну, не позволим. Хочешь кипяточку? Или лучше вот, витамин «С» — хвойная настойка.
— Мне нужен витамин «А» — рыбий жир.
— Слышал, слышал… И о ночных похождениях тоже. Товарищи из особого отдела информировали, какую штукенцию на квартиру тебе подбросили.
— Мы мерзавца все равно найдем, — еле сдерживая себя, ответил Бондаренко. — Вот только еще рыбий жир достану…
— Поможем, уже «бомбим» сануправление фронта, — уверенно пробасил Соловьев и, увлекая за собой капитана, прошел в смежную комнату — в свой кабинет. Плотно прикрыв дверь, сказал: — А теперь по поводу мерзавца. Командование очень обеспокоено, в батальоне, по всей вероятности, орудует враг. Да, да, капитан, — вор, поджигатель — тоже враг! А вы до сих пор в людях не можете разобраться!
— Товарищ полковник… — начал было оправдываться Бондаренко, но Соловьев его перебил:
— Плохо. Ничего определенного нет. А одними словами «найдем, найдем» — дело с мертвой точки не сдвинешь.
— А всех подряд разве можно подозревать?.. Того же Купрявичюса, к примеру. На каком основании? Мужик вкалывает, сил не жалеет, а мы?..
— Ты не возмущайся, комбат. Основания имеются кое-какие. Купрявичюс в свое время рекомендовал для работы в институт приятеля, который потом к фашистам переметнулся. Это факт, поэтому с Купрявичюса глаз не спускать! — отрезал полковник. — И плохо, если он о чем-то догадывается, очень плохо. Потому что если в батальоне будет создана атмосфера подозрительности, то много не навоюешь. Донесениям «Редутов» перестанешь верить. Это раз. А во-вторых, если и вправду у нас орудует враг, то можно его спугнуть. Затаится, стервец.
— Как раз это мы хорошо понимаем, товарищ полковник. Поэтому и не торопим события…
— А возможность ускорить развязку, капитан, была, но ты маху дал! Кла-до-ис-ка-тель! — съязвил он. — Что ж не оставил в целости тайник для приманки? Ведь тот, кто его соорудил, наверняка пришел бы туда еще… Тут бы мы его и сцапали. А?.. Чего молчишь, губы надул?
— У-у, черт, ведь верно! — не сдержался Бондаренко. — Шляпа я… Но еще не поздно! — с надеждой воскликнул капитан. — О случившемся знает ограниченный круг лиц.
— А шофер не из болтливых? Не мог он за это время слух распустить?
— Я предупредил Заманского, товарищ полковник, чтоб язык за зубами держал.
— А ты уверен, что он нигде не ляпнул лишнего?
— Не скажет. Даже если очень захочет потрепаться — в конце концов испугается. Ведь узнаю — спуску не дам! Заманский по натуре трусоват.
— Такой и наговорит с два короба… Нет, не выйдет из этой затеи ни хрена, — Соловьев разочарованно махнул рукой.
— Выйдет! Разрешите!..
— Ладно, попробуй. А этого шофера включи в группу захвата. Может, смелей будет…
Светлана Полынина Ириновка
Мне двадцать лет. На фотографии, которую я разглядываю в полумраке, запечатлена белокурая, с вьющимися волосами девушка, счастливо и беспечно улыбающаяся. Это я снялась за неделю до войны… А сейчас лежу на нарах в темном холодном бараке в сапогах, ватных штанах и телогрейке. А ведь и месяца не прошло с тех пор, как я осталась одна на пристани, вместо того чтобы уплыть со всеми на Большую землю. Рояль сбил с толку, да и девушка-военврач… Пальчики, вы мои пальчики. Сейчас совсем не шевелятся, стали как сучки. Вообще теперь навряд ли и играть буду!..
Но я не жалею, что попала в комсомольский отряд, собранный из девушек электротехнического завода и посланный на лесозаготовки. Городу очень нужны дрова. Мы валим деревья, вытаскиваем их на большак, распиливаем на чурки, громоздим штабеля, а потом приходят машины и увозят дрова в Ленинград.
Комкаю фотографию: вот тебе, вот!.. Не было тебя, не было меня… Сегодня я сказала Саше — комсоргу, единственному среди нас парню, да и то чахоточному, что завтра не смогу встать. Он назвал меня дурехой, отдал свою банку с вечерней порцией чуть теплой, похожей на клейстер, жижи. Но я чувствую, что не спасет она меня.
Подошел Саша.
— Света, ты спишь?
Молчу, мне безразлично, что он хочет сказать.
— Светлана, мне разрешили эвакуировать тебя в Кобону. Ледовая дорога через Ладогу открылась. Завтра пристрою тебя к какому-нибудь транспорту. На Большой земле ты быстро придешь в себя, опять будешь играть в консерватории…
Милый Саша, как тебе хочется уберечь меня и моих подруг! Надо же, разрешение выхлопотал. Баланду свою отдал… А сам — воробышек, жиденький, все покашливает.
— Никуда я не поеду, Саша. Пойду со всеми лес валить…Холодное утро, но, к счастью, без метели. Грустно, я еще живу. Волочимся к большаку гуськом, похожие на ведьм…
Боже мой, что это? Я хочу закричать и не могу — в горле ком. Кто же это сделал? Где мои чурочки?! Только щепочки остались в примятом снегу. Ноги не держат, сажусь, привалясь спиной к сосне, плачу. Удивляюсь: я могу еще плакать?.. Саша и девочки успокаивают. Говорят, что по соседству тоже дрова растащили, но не убиваться же из-за этого! Слезы душат…
Старший оператор Микитченко
Итак, я наконец, после всяких передряг на «Редуте-6», четвертым старшим оператором. Прислали меня для усиления — все ослабели. А Гарик, он такой, двужильный!
На «шестерке» приняли как родного, сразу рыбий жир предложили, а пайка хлеба 250 грамм! Отлично. Попросила меня братва о «трешке» рассказать, мол, как там коллеги поживают. Я на радостях (хватило же сил!) чечетку выбил и песенку, которую в Кронштадте сочинил, спел: «Крутится, вертится славный «Редут», фрицы и гансы от нас не уйдут…» Понравилась, решили разучить.
Начальник установки лейтенант Ульчев — энергичный мужик. Да вот только выдумал физкультурой заниматься: делай раз, делай два… Это с нашей-то кормежкой! На счете «три»— уже не могу ни ногой, ни рукой пошевелить, дух выходит, да еще холод страшенный. Весной обещает нам волейбол организовать, говорит, площадку спортивную разобьем, мяч будем гонять. Какой мячик, какая зарядка — просто ошалел от голода…
Решил я в заготовители дров податься. После работы хоть «буржуйку» растопить можно. И снова везенье: только вошла наша бригада в лес, а дрова — вот они, готовенькие, сложены недалеко от дороги. Кто тут постарался, когда — неизвестно. Но при живом хозяине разве лежали бы они брошенные, запорошенные снегом? Черта с два! Короче, потащили мы их в гору на «дозор»…
Потрескивают дрова. Скоро на дежурство, а пока я развалился на нарах и вспоминаю родной город, ласковое море… Откуда-то издалека доносится голос лейтенанта Уль-чева: «Делай р-раз, делай два-а…»
«Тебе — батальон». Из журнала «Вперед!»:
Зорко почетную вахту несешь,
Зорко ты город родной стережешь…
Глаз твой не дремлет, вечно глядит:
Чей самолет и куда он летит?..
Радио весть Ленинграду несет: —
Город, летит на тебя самолет!
Город, готовься! — Город готов. —
Небо пестрит от родных «ястребков».
Быстро зенитчик к орудию встал,
Солнцем прожектор большой засверкал…
Глава VIII
