Валерий Волошин - Ленинград — срочно...
7 Ноября Ленинград не бомбили.
А вскоре войскам фронта был объявлен приказ, подписанный Хозиным и Ждановым, о первом награждении советских локаторщиков за боевое применение новой техники. Инженер Червов получил Красную Звезду. Дежурные операторы «Редута-1» — медали «За боевые заслуги»… С этого момента авторитет ленинградских разведчиков неба стал незыблемым.
Нужен рыбий жир Лесное, штаб радиобатальона
Сейчас, по прошествии стольких мирных лет после описываемых событий, нам трудно представить, что перенесли ленинградцы во время блокады.
От голода и дистрофии до неузнаваемости преображался облик солдат. На глазах менялся их характер, резче проявлялись те черты, о которых многие и не догадывались. Чем же они питались, как выжили?
Вот отрывки из документов той поры. Возьмем только один день — 13 ноября. Почему? С этого числа в городе была установлена самая мизерная продовольственная норма: выдавалась «пайка» слипшейся чернухи весом в 125–250 граммов, в зависимости от того, кому она предназначалась — солдату на передовой или тем, кто находился в «тылу», рабочему у станка, бойцу или ребенку…
Из дневника старшины штабной команды радистов Михаила Гаркуши:
«После того как немцы захватили Тихвин и перерезали последнюю железную дорогу, совсем стало худо. В городе ни хлеба, ни дров, ни света, ни воды… Артиллерийские обстрелы и налеты авиации длятся почти круглые сутки. Чувствую, что совершенно выбиваюсь из сил. Боже мой, доживу ли я до того времени, когда наемся хлеба. Ложусь спать. Поднимусь ли завтра?..
Мишу К. судили за 7 буханок хлеба, украденных у него из автомашины по пути от хлебозавода. Конечно, действовала какая-то шкура. Но как он, такой опытный хозяйственник, мог проглядеть! Жалко, хороший парень. Комбат и комиссар не стали заступаться, может, души в этом голоде черствеют. А может, они не имеют права прощать такую оплошность… Блокада жестока, и осилит ее стальная твердость… Жизнь Мишки решена. Он плачет…»
А в журнале боевых действий 2-го корпуса ПВО такие строки:
«С 18.00 13.11.41 до 18.00 14.11.41 на дежурстве оперативная группа № 2 майора Метелева…
В 18.47 спецустановка № 1 (Токсово) предупредила о крупном налете авиации противника на город. Цели были обнаружены на расстоянии 110 км.
В 10.05 дежурной сменой установки № 4 (Волково кладбище) был предупрежден налет за 80 км от города. В налете участвовало 20 бомбардировщиков противника…
Благодаря достаточному упреждению налеты были неэффективными… В общей сложности установками РУС-2 было обнаружено 58 самолетов противника…»
И это несмотря на голод. Обеспокоенные Бондаренко и Ермолин срочно вызвали военврача Казакову: у старших операторов «Редутов» ухудшилось зрение. Некоторые из них ослепли полностью.
— Необходимы витамины. Мы уже готовим в медпункте хвойный экстракт. Было бы хорошо, если бы хозвзвод занялся бы заготовкой сосновой хвои. У меня только два санитара да военфельдшер. — Нина, не спрашивая разрешения, тяжело опустилась на стул, устало провела ладонью по опухшему лицу и сказала с горечью — Но тем, кто теряет зрение, хвойная настойка вряд ли поможет. Нужен рыбий жир…
— Что-о?.. Какой еще рыбий жир? — усмехнулся Ермолин. — Да легче иголку в стоге сена найти!
Нина пожала плечами и бесстрастно сказала:
— Другого лекарства предложить не могу.
— А может, все-таки что-нибудь придумаете, Нина Владимировна? — расстроенно попросил Бондаренко. — Может быть, хлеба по две нормы выдавать…
— Это тем, кто еще не начал слепнуть. А заболевшим нужен рыбий жир.
— Та-ак. Где ж его достать? — Бондаренко с усилием потер указательным пальцем висок, а левой рукой придвинул к себе портрет сына, установленный на столе в специальной рамке-подставке. Все в штабе знали, как любит своего сына комбат, как тяжело переживает разлуку с семьей после ее эвакуации. Еще заметили, что когда «бате» нужно принять серьезное решение или найти выход из трудного положения, он всегда вглядывается в фотографию вихрастого улыбающегося мальчика.
Вдруг капитан воскликнул:
— Кажется, нашел!.. А ведь точно! — Он вскочил, подбежал к двери, пнул ее ногой. Выйдя в коридор, приказал
дежурному:
— Машину мне, срочно! — Обернувшись, сказал застывшим в недоумении Ермолину и Казаковой: — Я сейчас… одна нога здесь — другая там… Может, и привезу рыбий жир. Ждите…
В кабину фыркающего грузовика Бондаренко забрался по-стариковски, еле переведя дух.
— Давай-ка жми на мою квартиру… Улица Труда, десять, — приказал он шоферу, не обращая внимания на то, как побелело довольно упитанное лицо бойца.
Они ехали по городу медленно из-за притушенных фонарей, из-за попадающихся на дороге груд битого кирпича, обрушившихся с домов балконов, чугунных решеток, кусков кровельного железа, над которыми тихо парили снежные хлопья. Словно мотыльки, они липли к ветровому стеклу машины. Глядя на мельтешащие автомобильные дворники, комбат вспомнил о механическом фонарике, непроизвольно проверил, лежит ли тот в боковом кармане шинели. Шофер от его резкого движения вздрогнул непроизвольно, отчего машина вильнула.
— Ты спишь, что ли? — рассердился комбат.
— Никак нет, товарищ комбат, померещилось што-то.
— Повнимательней, повнимательней, Заманский, не по луговине едем, — устало пробормотал Бондаренко, прикрыв веки. Интересно, цела ли двухлитровая бутыль с рыбьим жиром, которую он однажды принес, когда заболел сын?.. Жена подняла Бондаренко на смех, разве жиром можно вылечить ангину? Бутыль эту она запрятала, но куда?..
— Приихалы, товарищ капитан…
— Пойдем со мной, Заманский, будешь светить фонарем.
— А як же машина, товарищ капитан, не можно ее бросать.
— Что с ней сделается?
— Да мало ли туточки отчаянных голов шныряет, топлива нема, сольют бензин…
— Ладно, машина так машина, сиди, дрыхни, — пробурчал Бондаренко и, кряхтя, вылез из кабины.
Он вошел в подъезд вымершего дома, в гнетущей тишине которого вжиканье его фонарика напоминало беспомощного жучка, залетевшего в западню и не ведающего, как из нее выбраться.
Бондаренко вспомнил, что у него нет ключа от квартиры. «Может, у дворника есть? Славная девчушка. Она приехала сюда из деревни к родственникам накануне войны. Песни любила вечерами петь, — машинально подумал он, спускаясь обратно на первый этаж. — Кажется, здесь…»
На стук никто не ответил. Он тронул дверь, которая чуть приоткрылась. Жужжа «динамкой», вошел в комнату и вдруг услышал слабый голос: «Кто там?» Направив в ту сторону вспыхивающий и тут же тускнеющий луч света, он увидел в углу на койке закутанного в тряпье человека. Подошел поближе:
— Мне дворник нужен, бабушка. Я капитан Бондаренко, жильцом здесь был. Хочу в квартиру войти, а ключа нет.
— Признала я вас, сами, значит, заявились, — прошептала женщина с иссушенным лицом, впалыми глазами и всклокоченными волосами. — А вы меня не признали… Связка здесь, — скосила она глаза. — Вы простите, стулья я ваши стопила. Хотела и шкаф, да сил нет…
Бондаренко невольно посмотрел на давно остывшую «буржуйку» с белесым налетом инея, засунул руку под голову дворничихи, вытащил связку ключей и с горечью подумал: «А стоит ли туда подниматься? Если мебель пошла на дрова, то уж что-то съедобное вряд ли уцелело… Как же может измениться человек: была молодуха — кровь с молоком, а теперь тощенькая, одни косточки. И помочь я ей не в состоянии».
Он вышел на улицу, позвал Заманского. Тот было снова попытался отговориться, но комбат прикрикнул, и боец, понурившись, нехотя поплелся за капитаном. Войдя в свою опустошенную квартиру, в разбитые окна которой дул морозный ветер, Бондаренко сказал шоферу:
— Давай-ка наберем дровишек. — И пояснил: — Надо печку внизу затопить, женщина замерзает.
Заманский, как показалось Бондаренко, обрадовался поручению, энергично бросился отрывать крышку небольшой тумбочки. Расправившись с ней, подскочил к книжному шкафу, в котором сиротливо лежали две небольшие книжицы. «А ведь забит был!»— подумал Бондаренко и отметил, что ему совсем не жалко книг, что смотрит на все равнодушно. И двинулся к перевернутой этажерке, прижимавшей этюдник жены. Хотел было вытащить его, но ему помешал Заманский. Подлетев к этажерке с другой стороны, он хрястнул со всего маху по ней ногой:
— Счас поломаю и эту на дрова, товарищ капитан.
— Да погоди ты, дай этюдник высвободить…
— А он только чадить будэ.
— Я его с собой заберу, рисунки там… Подсвечивая одной рукой фонариком, Бондаренко другой потянул этюдник, и вдруг обнажилась в развороченном полу зияющая дыра.
— Ничего не понимаю… Неужели тайник?!
Бондаренко сунул в отверстие руку и вытащил небольшой, но увесистый куль. Он протянул его Заманскому, мол, подержи, но тот отпрянул, будто испугавшись чего-то. Комбат усмехнулся:
