Сесилия Холланд - Зима королей
Целый день он расчищал ее, приводил в порядок соломенную крышу со стороны озера. К полудню пошел снег, влажными и тяжелыми хлопьями. В задней части хижины он нашел несколько жердей, а в одном из углов кучу старого торфа. Он поднял жерди с пола, прислонил их концы к верху стены, а низы укрепил камнями и уложил куски торфа аккуратными рядами за жердями. Штабель торфа достигал высоты его головы, когда он стоял.
Снег превратился в дождь. Он развернул свои одеяла над штабелем торфа и приколол их щепками. Потом погнал кобылу обратно к дереву, где он спал накануне ночью, и нарубил толстых сосновых сучьев. Холод пробирал его, но на обратном пути он пел.
Внутри хижины было много теплее. Пока он протягивал сосновые сучья через верх бревенчатой стены, кобыла стояла в двери, ее дыхание было словно туман. Он должен был взобраться на очаг, чтобы добраться до последней секции стены, и пока он находился там, кобыла вошла в хижину.
Дождь снова перешел в снег. Он зажарил остатки овцы. Кобыла запротестовала против огня, и он вынужден был загасить его прежде, чем она не обрушила новую стену. Его тело и ее тело заполнили хижину животным теплом. Когда он улегся спать, то ему и не понадобился плащ.
Когда он проснулся, луговина блестела свежим выпавшим снегом. На сером небе солнце сияло словно привидение, и ветер завывал сквозь крышу. Как только он вышел за дверь, сразу начал непроизвольно дрожать. Он расчистил корку снега, чтобы кобыла могла немного пощипать траву. Ему хотелось осмотреть окрестности, но из-за снега он мог разглядеть вокруг себя лишь немногое.
Вместо этого он взял кусок своей упаковочной веревки и распустил его, чтобы сделать леску. Веревка была из сыромятной кожи, а он никогда не слышал, чтобы леску делали из кожи, но по его представлению, она могла служить. Крючок он выстрогал из овечьей кости.
Ближе к полудню, когда немного посветлело, он побрел вниз к берегу к тому месту, где ручей впадал в озеро, привязал к крючку в качестве наживки клок от своей рубашки и начал удить. Холод по-прежнему заставлял его дрожать. Он начал жалеть, что использовал свои одеяла для того, чтобы укрыть стену из торфа. Когда крючок нырнул вглубь, он вытащил его, расправил немного тряпочку и снова забросил, на этот раз выше по ручью.
Рыба не клевала. Возможно, холод согнал ее всю в глубь озера. Он подумал о рыбе, лежащей на дне в тине, их немигающих глазах и нежном шевелении плавников. Он уже устал от ужения и побрел по берегу, выглядывая раков между камнями. Вернувшись назад, он стал забрасывать снова и снова.
Рыба забилась, и с силой рванулась к середине озера. Мокрая леска из сыромятной кожи натянулась словно паутина. Он стал выбирать ее руками постепенно, ледяная вода заливалась ему в рукава. Рыбина билась в воде, прыгала и шлепалась обратно, поднимая брызги. Мюртах тянул как сумасшедший. Вдруг он перестал ощущать сопротивление. Рыба сорвалась.
Какой-то момент он просто стоял, разъяренный, и клял рыбу. Потом начал вытягивать ременную леску. Он должен будет разорвать свою рубашку, чтобы сделать полотняную леску.
И тут ременная леска едва не вырвалась из его рук. Рыбина, оказывается, все еще была на ее конце и теперь забилась. Он должен был еще повозиться с ней, она еще билась на мелком месте, пока не схватил ее пальцами и выбросил на берег. Теперь рыба билась на снегу, направляясь к ручью. Мюртах кинулся к ней, промахнулся, потом уцепил за хвост и почувствовал, как она выскользает из ладони. Она-таки выскользнула на снег в стороне от него, спиной к ручью. Он выругался, попытался схватить и промахивался раз за разом, но тут рыбина выдохлась. Она лежала спокойно, с раскрытыми глазами и тяжело дышала. Он нагнулся, чтобы высвободить крючок, и гладкая кость легко выскользнула при первом же его прикосновении. Он продел леску сквозь ее жабры и понес домой.
В последующие дни он обследовал территорию вокруг хижины. Однажды он заметил дымок за изгородью, довольно далеко, за самым северным концом озера, а проскакав на восток, набрел на стадо овец, брошенных кем-то на зиму в глубокой луговине. Он застрелил одну овцу и забрал домой, рыба ему уже надоела.
Снег растаял на следующий день после того, как выпал, и почти сразу он заметил первые весенние почки. Кобыла любила их поедать и бродила в поисках, когда он не смотрел за ней. Он вспомнил, как пони в глене Гэпа любили есть сосновые побеги.
По вечерам из сосновой древесины он вырезал основу для арфы. Она, конечно, будет звучать плохо, когда он натянет на нее струны, но форма арфы, вес и балансировка доставляли ему удовольствие. Если бы ему удалось достать яблоневую древесину, он бы сделал хорошую работу. Сосновое дерево было слишком грубым, и он не мог правильно вырезать верхнюю часть арфы.
Однажды ночью он размышлял, что делать, если с ним что-нибудь случится. Они попытаются захватить его. Кобыла находилась снаружи, и он развел огонь и подбросил в него свежий сук. Если кто-нибудь обнаружит его, то должен будет его убить. Так поступали с теми, кто был вне закона.
Эд никогда не учил его, как быть вне закона. Уже не имело значения почему, но он никогда не был готов к этому. Даже когда он пытался делать то, чего все ожидали от него, он все делал как-то иначе.
Кобыла была снаружи, уже возле двери, он мог слышать ее дыхание. Если она войдет внутрь, она заставит его загасить огонь. Он встал, чтобы отогнать ее. Он высунул голову в дверной проем, готовый закричать на нее, и тут слова застряли у него в горле: это была не кобыла, тут стоял и громко дышал большого роста монах.
Какой-то момент Мюртах просто смотрел на него в изумлении. Это был тот монах, который хоронил Финнлэйта. Наконец, тот сказал:
— Могу я войти?
— Да, конечно.
— Спасибо. Я увидел твой дымок и подумал, что можно согреться.
Мюртах отступил назад, так, чтобы монах мог войти в хижину. От коричневой рясы монаха пахло мокрой шерстью, а когда он сел, то протянул свои босые ноги к огню и вздохнул. Его ноги выглядели такими же затвердевшими, как копыта.
— Ты хочешь чего-нибудь поесть? — Мюртах указал на баранину на доске, которую он использовал как стол.
— Нет, спасибо, я уже ел. Ты сумасшедший? — Что?
— Они говорят, что ты сумасшедший, что ты совершенно сошел с ума.
— Кто это говорит? — Он присел на корточки и положил на место кусок мяса.
Монах пожал плечами.
— Люди, которых я видел. Тебя интересуют эти новости? Обо всем, о ком-нибудь… Как давно ты здесь?
— О… — он попытался припомнить. — С тех пор, как шел снег. Ты помнишь, когда шел снег?
— Конечно. Я это чувствую на себе. Датчане готовятся прийти в Дублин в Вербное воскресенье, вот такие новости.
— А! Это война. Кто-нибудь что-нибудь сделал? Я имею в виду Мелмордху?
— Нет. Никто не знает, где находится Мелмордха. Ты хотел бы знать, как они осудили тебя?
— Я могу это представить. — Он подумал о своем клане, оставшемся открытым главе мак Махона, кто бы ни стал новым, и пожал плечами. — Они похоронили как следует моего брата?
— Как следует. Они позвали епископа, чтобы сделать все, как следует. Он герой, о нем повсюду поют песни.
— Вербное воскресенье.
Все это казалось таким далеким и несущественным, все это. Он покачал головой.
— Они сказали, что ты сумасшедший, как я уже говорил тебе, — повторил монах. — Король думает, что ты полнейший Сьюбн, и поэтому нет цены, которую можно было бы назначить за твое убийство. Никто не охотится за тобой, как ни странно это звучит. Клан О'Каллинэн освобожден от каких-либо обвинений против тебя, потому что ты сумасшедший.
— Кто это сказал? Король?
— Что ты сумасшедший? Он…
— Я имею в виду, что вождь клана О'Каллинэн будет освобожден от вины за меня.
— Да, король.
— Почему… откуда это взялось, о сумасшествии.
— Я слышал, ты просил его о чем-то в таком роде.
— Дважды, но в первый раз я предложил ему закончить все, это удобно.
Монах отогревал перед огнем каждый палец на ноге в отдельности.
— Это очень удобно.
— Это годится. Быть вне закона не так уж горько, как нам говорили. Единственно, чего я не знаю, что мне делать.
Монах улыбнулся.
— Такой школы, куда бы ты мог пойти и научиться этому, нет.
— Пренебрежение этим просто скандал. Пойди в Кленмакнойс, скажи им, что они должны расширить курс — изложить нахождение вне закона по латыни.
Он немного наклонил голову.
— Я слишком стар, чтобы со мной так обошлись.
— Почему бы тебе не пойти в монастырь? Там они не могут тронуть тебя.
— Это соблазнительная идея. Но я слышал, что соблазн — это грех. — Он откинул волосы со лба. — Я пойду… к Мелмордхе.
— Почему?
— Я не знаю. Я думаю… Мне кажется, что я умер и лежу там, рядом с моим братом, но я не понимаю этого, и никто другой не понимают. Но если я вернусь туда, я найду мой труп, и я могу снова скользнуть обратно. Монах взирал на него некоторое время.
