Алексей Салмин - Буря на Волге
Спустя несколько дней Чилим вечером услышал стук в окно.
— Хозяин дома? — крикнул подошедший сотский, скрипя валенками по снегу.
— Дома, — ответил Чилим.
— К старосте иди! — и снова сапоги заскрипели в потемках.
— Вот чего, Василий, — сказал староста вошедшему в избу Чилиму, — я посылаю Митрия в город, на двух подводах, одному не управиться, съезди-ка с ним.
— Можно! Все равно делать нечего, — сказал Чилим, а сам подумал: «Все хорошо, может быть, и ее повидаю...»
Выехали на следующее утро. Одни сани были нагружены замороженными тушами свинины, другие — мешками овса. Все везли на продажу в город. На передней подводе ехал сын старосты. Закутавшись в овчинный тулуп, он посвистывал и чмокал губами, погоняя рыжего рослого мерина. А сзади, стоя на запятках саней и закутывая лицо воротником ветхого азяма, ехал Чилим. Лошади бойко позвякивали новенькими подковами и рубили острыми шипами ледяную гладкую дорогу. Чилим, пришпориваемый крепким никольским морозцем, иногда соскакивал с запяток саней и припускался рысью, обгоняя обеих лошадей.
Ему было весело мечтать в потемках этого морозного утра. Мысли, одна приятнее другой, такой же быстрой рысью, пролетали в его голове: «Как-то она встретит меня в этом рваном азяме...»
День прошел в пути быстро. Вечером въехали в город. Свет электрических фонарей ослепил с непривычки Чилима.
— Эй, Вася! Гляди в оба! — крикнул хозяин, поворачивая на Дегтярную к постоялому двору.
На постоялом, у старого знакомого старосты, сложили товар в лабаз, а лошадей поставили под навес. Хозяин повел Чилима на Вознесенскую к Манашину - поить чаем. По пути взял в казенке полбутылочку.
— Хряпнем с морозу, — разливая в стаканы, сказал он. — Ну-ка, вальни всю!
Чилим вальнуть был не промах: в два глотка опорожнил стакан и начал наливать чай.
Манашин для привлечения посетителей вечерком показывал туманные картины — домашнее кино, потом фокусник выделывал разные фигуры. Одну из них запомнил Чилим: «Вот эполет Стесселя! — кричал фокусник, прикладывая к плечу сморщенную бумагу. — В Порт-Артуре воевали — нас за сотни тысячами продавали...» — смеялся фокусник.
У Чилима зарябило в глазах. «Не захочет принять, может быть, и во двор не пустит», — подумал он, возвращаясь на постоялый. Но получилось иначе... Когда Чилим вошел в людскую, его позвали к хозяйке. Переступив порог, он так и обмер: там сидела Наденька. Хоть Чилим и был навеселе, но при свидетелях разговор не клеился. Лицо его пылало с морозной дороги и от выпитой водки, а еще больше от неожиданной встречи.
«Как же это вдруг получилось?» — думал он.
Наденька помогла ему распутать этот загадочный узел.
— Пойдем к нам, тут недалеко, только в гору подняться, — сказала она, крепко сжимая руку Чилима.
— Сейчас, — очнулся он, — только узелок возьму.
— Я раньше хозяйке сказала, чтоб известили меня, кто приедет из вашей деревни. Хотела спросить, как ты живешь. Какой ты белый стал, снегом, что ли, умылся? — заглядывая Чилиму в лицо, шутила Надя, — А это что у тебя? — пощупала узелок.
— Гостинцы привез.
— Кому?
У меня здесь никого нет, кроме тебя, — улыбаясь, сказал Чилим.
Хозяин уже ворчал, накладывая на сани свиные туши, проданные в мясную лавку, когда Чилим торопливо вбежал на постоялый двор.
— Пришел. Вот хорошо! Давай, грузи овес! Продав по дорогой цене овес и свинину, хозяин повеселел и на радостях купил еще полбутылочку — подогреть в дорогу себя и Чилима. Порожняком лошади бежали быстро. Чилим был бесконечно рад. Он часто засовывал руку под азям и ватник, щупая рубашку — подарок Наденьки. «Как она пополнела и как хорошо ей идет этот цветистый капот. А окуни ловко пришлись к делу... «Милый Вася, — сказала она, — как я тебя долго ждала...» «Счастливые минуты...» — думал Чилим, похлестывая Карька. Гулко в ночной тишине раздавался цокот подков, визжали на все лады полозьями сани, холодным ветром обдавало горевшее лицо Чилима.
Дорога свернула через лесок в луга. Подъехали к деревне. Чилим оставил лошадь во дворе старосты и, весь заиндевевший, вернулся в свою лачугу.
Потекли дни. Солнце начало подниматься все выше. С крыш свисали длинные светлые сосульки. Скоро весна. Все это радовало Чилима, и вместе с тем он чувствовал тоску.
С юга потянулись вереницы гусей, журавлей, наполняя своими криками весенний прозрачный воздух. На крыше Чилимовой избенки радостно щелкал скворец. Вскоре вода прибыла, лед зашевелился, загрохотал на Волге, строя утесы у берегов. Волга рано очистилась от льда в эту весну.
В конце апреля пошли пароходы, а в начале мая приехала Наденька в деревню, поселилась на той же квартире и частенько начала захаживать к матери Чилима, когда он уезжал на рыбалку. Ильинична с первой встречи заметила в Наденьке перемену, хотела спросить, да все стеснялась, а в голове вертелась думка: «Видимо, замуж вышла?! Похоже тяжелая...» А тут приехала и тетя Дуся. Наденьке нездоровилось, она слегла. И Чилимовой матери докладывали длинные языки кумушек:
— Ильинишна! С внуком тебя...
— Мало ли что говорят, на каждый роток не накинешь платок, — отвечала Ильинична.
Сердце болело у ней об Васе: «Закрутит ему голову, да и бросит», — но другая мысль подсказывала: «А почему же ко мне-то она такая ласковая, как родная дочь?..» Как дальше дело пойдет, она и предполагать не могла. Ей было ясно одно, что осенью ее Васю забреют в солдаты, вот и все, что складывалось в голове Ильиничны.
Однажды в начале июня Чилим возвращался утром с рыбалки. Мать встретила его еще у горы и, шагая рядом зашептала.
— Ты потише уторь, когда во двор войдешь, не разбудить бы?
— Кого это? — спросил Чилим.
— Да как кого. Бог дал квартирантку, — скривила в кислую улыбку сморщенные губы Ильинична. — Мать к Наденьке приехала, а там ребенок пищит, спать не дает, в сенцах у них комары, вот Наденька ее и привела к нам. Такая раскупчиха, шарф белый из чистого газа, прямо страсть, а идет — точно лебедь плывет... Ты вот отдохни немножко да сходи-ка к ним, устрой кровать, да и полог на шестик привяжи, вон сколько у тебя багров.
— Нет уж, я ждать не буду, лучше сейчас пойду...
— Что ты, милый, куда в такую рань, разбудишь всех.
— Ничего, я потихоньку, — и, собрав инструменты, отправился на квартиру к Наденьке. Встретив Чилима, она поцеловала его в щеку. Чилим принялся за работу.
— Ты потише, Вася, грохай, ребенка не разбуди. Только заснул, всю ночь плакал.
Времени прошло уже много, а Чилим еще ни разу не видал ребенка. Ему хотелось повидать его, но он не мог сказать об этом Наде. Она заговорила сама:
— Ты, оказывается, мастер на все руки, все умеешь делать. А рыбы наловил?
— Как же, — ответил Чилим.
— Угостить надо маму, сердитая приехала, не отколотила бы нас с тобой... — а сама снова прижалась к Чилиму. — Пойдем-ка, посмотри, какой молодец растет...
Откинула полог на люльке, а там, аппетитно посапывая, спал ребенок и причмокивал во сне губами, точно сосал соску.
Чилим вернулся домой. Складывая инструменты на полку, услышал такой разговор в сенях:
— У тебя, Ильинишна, один сынок?
— Один, Екатерина Матвеевна.
— Говорят, хороший. Надька хвалила, да и Авдотья говорит: парень неплохой, только бедны вы...
— Уж так, видимо, богу угодно.
— Бог-то, бог, да сам-то не будь плох, — пробасила квартирантка. — Ты вот чего, Ильинишна, скажи ему, чтобы наладил кровать, да и положишко пусть подвесит, я еще ночки четыре здесь отдохну.
— Он давно ушел, устраивает, — сказала Ильинична.
— Вставать, видимо, пора. Как я хорошо у вас отдохнула, сеном приятно пахнет и воздух чистый, а в городе теперь жара нестерпимая и пыль одна.
— Надо сматываться, пока не поздно... И в самом деле, не отдула бы... — ворчал Чилим, спрятавшись в курятнике и выглядывая в щелку на приехавшую «грозу».
Когда Чилим вышел из засады, у ворот столкнулся он с запыхавшейся тетей Дусей.
— Куда?
— Рыбы надо! — прошипела она.
Чилим молча и быстро кидал рыбу в сумку Петровне.
— Хватит! Куда валишь? — вырвав сумку, она понеслась обратно.
— Хоть всю возьми, только не шипи... Видно, матушка шутить не любит, забегали, — ворчал, уже направляясь к двери, Чилим, но с крылечка увидел Надю, бегущую с сияющей улыбкой.
— Вася, пойдем к нам! — весело крикнула она. — Рыбу получше вычистишь, тетя Дуся не умеет, у нее всегда уха горькая получается.
— Хитришь, чай... Наверное, мать хочет трепку за дать...
— Да идем же скорей! Чего ты боишься, она больше не сердится...
Не очень приятной встречи ждал Чилим с матерью. Склонив голову, шел вслед за Наденькой и, переступив порог, поклонился, будто рассматривая чисто выскобленные половицы.
