Анн Бренон - Нераскаявшаяся
И они имеют большую власть спасать души. Это они — истинная Церковь. Добрые христиане. В синем сиянии своего сна она видит лица тех, кого она не страшится, кто никогда ее не обидит, чьи братские слова прогонят ее страхи и подкрепят решимость. Мессер Пейре Отье, Старший, которого она никогда не видела — где–то он сейчас ходит со своим сыном Жаумом и братом Гийомом?.. Фелип де Кустаусса со всем жаром своего юного призвания; также Андрю де Праде, бывший ткач с резкими чертами лица, а еще хрупкий Рамонет Фабре, выдававший себя за пастуха в компании Пейре и Берната. Нет–нет, эти мысли надо прогнать! Бернат для нее больше не существует. Сын ночи в изгнании. А еще Жаметта. Добрая женщина, умершая одна, без ритуальной подруги, в Тулузе. Жаметта, этот маленький огонёк, угасший вдали. Угас огонёк на улице Этуаль. Но ведь еще остались люди доброй воли, остались добрые верующие, способные защитить Церковь добрых людей. Она видит свою дорогу. Синий свет меркнет, но в ночном небе мерцают звезды. Гильельма больше не боится ночи.
Назавтра, словно предчувствуя что–то, толстая Эрмессенда надавала Гильельме разнообразных заданий — пойти к колодцу, растопить печь, снова к колодцу, в курятник, на рынок, в сад, почистить сарай от опилок, опять к колодцу. Но Гильельма уже не одна: она прислушивается к тому, что в ней, она говорит с этим и это поддерживает ее. Ей тепло от этого странного присутствия, словно она сама становится этим синим светом. Повсюду, куда бы она ни шла, за ней следовали ее мысли, живые и обновленные. Словно она была уже не здесь. Со стен Ларок д’Ольме она смотрела на юг, на грандиозную панораму гор, на Монсегюр в голубой дымке, угадывая далекие очертания земли д’Айю, скрытые за плато Плантаурель. Вся ее молодость и радость вновь вернулись к ней. Она нашла дорогу, открыла свой путь.
Два дня спустя, в Монтайю, проснувшись поутру, стиснутая между двумя сопевшими в унисон младшими братьями, Жоаном и Арнотом, Гильельма высунула нос из–под одеяла и почувствовала запах овечьего молока. Повеяло горным воздухом, она вновь вдохнула родные ароматы фоганьи и быстро встала, приветствуя мать. Азалаис печально вздохнула и поставила перед ней миску с горячим супом.
— Твой отец ушел еще перед рассветом, — сказала она. — Он отправился в Ларок д’Ольме, чтобы поговорить с твоим мужем. Будет хорошо, если ты вернешься, доченька, и всё будет так, как если бы ничего не случилось. Отец попытается загладить обиду, которую ты причинила… Он понёс туда подарок, ягненка, чтобы смягчить сердце Бертрана Пикьера, и чтобы его семья простила тебя. Он сделает всё возможное, чтобы объяснить, что ты всё еще большой ребенок, и просто скучала по своей матери, сестре, по своей деревне и что именно твой возраст стал причиной такого недопустимого твоего поведения, а не что иное…
Плечи Гильельмы налились свинцом, словно ей на спину легла страшная тяжесть. Значит, отец отказался защищать ее.
— Он не может заставить меня жить с этим человеком! — воскликнула она.
— А что, он должен отпустить тебя бродяжничать по миру, с нищими и ворами, чтобы ты закончила свои дни проституткой в каком–нибудь борделе? — возразила Азалаис. — Потому что если ты хочешь есть, никакого другого выбора у тебя нет. Тебе этого не избежать.
Гильельма встала, уронила свою миску и рванулась к двери, как–будто больше не могла всего этого слышать. Мать загородила ей двери. Всю эту ночь Азалаис припоминала собственную молодость, надежды и сомнения, отзвуки надежд и сомнений бесконечных поколений дочерей и женщин в этом жестоком мире, где бесконечно повторяются тяжкие дни и труды. Всю ночь они с Раймондом Маури обсуждали, как выбраться из ужасного положения и ошибок, которые наделала Гильельма.
— Гильельма, Гильельма, сноси свои несчастья терпеливо, и они улягутся, успокоятся. Мало–помалу ты привыкнешь. Пусть всё идет, как идет. Будь разумной. Следующей весной ты увидишь, как первый ребенок займет твои руки и заполонит сердце! Твое сердце не всегда будет опустошенным, Гильельма. Твой муж сам будет тронут, ты увидишь… Пусть жизнь идет своим чередом.
Гильельма вздохнула:
— Но как же добрые люди, мама…
— Гильельма, я опять прошу тебя, будь терпеливой. Как знать, может быть, то, что всё так сложилось, и к лучшему. Может быть, Инквизиция выдохнется и уйдет в другое место. Но пока что не говори ни слова о добрых людях ни своему мужу, ни его родственникам. Просто будь терпеливой. Но я тебе обещаю, боюсь, что не знаю, когда, но если они придут сюда, или в другое место поблизости, я дам тебе знать, я тебя позову. — Она быстро улыбнулась какой–то ненастоящей улыбкой и добавила. — Ты вот перечишь матери, а все знают, что я просто не в состоянии запретить тебе снова придти к нам в Монтайю!
Гильельма не улыбнулась в ответ. Она не могла представить себе этого будущего, полного скрытности и покорности судьбе. Она не могла представить себе ни на миг будущего, где нашлось бы место Бертрану Пикьеру. Неужто для нее осталось только одно — бродяжничать по миру, как дочь погибели? Она направилась, дрожа, к приоткрытой двери, сняла с деревяного колышка свою шаль, закуталась в нее и выглянула наружу, в хмурую синеву утра. Вот уже, подумала она, я боюсь возвращения своего отца. Ведь пока он не вернется, я смогу остаться здесь еще на один день. Но рано или поздно, он придет. И он будет решать, что мне делать и куда меня вести. Когда отец должен вернуться в Монтайю, завтра?
Но кому ведомы пути судьбы? Гильельма тогда не знала, что еще до прихода отца, дверь их дома в Монтайю откроет Бернат Белибаст.
ГЛАВА 18
В ТОТ ЖЕ ВЕЧЕР
Таким образом, становится ясным, что с самого начала, волки преследовали и убивали овец, злые преследовали благих, а грешники — святых. И по этой причине святой Павел написал (2 Тим. 3, 12): «Да и все, желающие жить благочестиво в Иисусе Христе, будут гонимы.»
Дублинский ритуал катаров, 14 столетие— Бернат, Вы пришли днем, а это так неосторожно! Вас хорошо знают в Монтайю.
— Никто меня не видел, к тому же, не стоит преувеличивать опасность. Потому как я возвращаюсь из мест, где находиться еще рискованнее, чем в Сабартес. И еще: этим вечером я должен быть в Праде, куда я пойду вместе с Вашим сыном, Гийомом, который, как мне известно, сейчас в земле д’Айю. Когда Гийом придет, мы пойдем туда. Ну, а как у вас дела? Дома ли Эн Маури?
Бернат Белибаст, прямой, высокий, закутанный в широкий синий баландран, откинул капюшон, вежливо приветствуя Азалаис. Он стоял неподвижно, с легкой улыбкой на губах, на лоб ему упали длинные черные пряди, которые он отбросил назад резким движением головы. Его взгляд, как всегда, горел каким–то мрачным огнем. Мать Гильельмы, слегка ошарашенная его нежданным приходом, стояла перед ним, держа на руках маленького Арнота, обвившего ногами ее талию. Она поставила ребенка на землю, растерянно отряхнула смятое платье и пригласила молодого человека присесть. Пока гость проходил в дом, Гильельма, принеся свежую солому в овчарню, быстро спряталась в полумраке, чтобы он ее не заметил. Там попыталась овладеть собой и утишить биение сердца. Но в то самое время, как она тщетно старалась успокоиться, зазвенели колокольчики, залаял и запрыгал лабрит, и, топча солому и весело смеясь, явился Жоан вместе с овцами. Потом дверь снова хлопнула — это пришел старший брат, Гийом Маури. Но он только на миг задержался на пороге, тоже не заметив стоящую в темноте Гильельму.
— Мама! — крикнул он. — Если ты позволишь, Бернат останется у нас до вечера. Я сейчас уйду, а после первых петухов вернусь, и мы вместе снова уйдем исполнять свой долг. Мы должны вернуться в Праде, где благословенное добро снизошло, если так было угодно Богу, на старого Арнота Савиньяна, который умирает…
Он снова выскочил наружу, в сгущающиеся сумерки, а Бернат тем временем снимал свой широкий плащ и усаживался на лавке. Худощавый и ловкий, с гибкой, но сильной фигурой, в одеждах серо–зеленых цветов, он отрастил длинные волосы и короткую бородку. Его подвижное лицо сохраняло все то же гордое, насмешливо–доброжелательное выражение, так хорошо знакомое Азалаис.
— Вот такие новости, вот такие дела, — вздохнул он. — А у Вас все в порядке, госпожа Маури? Как вообще тепер жизнь в Монтайю? Вижу, что здесь, впрочем как и везде, неурожай дает о себе знать. Сможем ли мы теперь собрать все необходимое для наших добрых людей?
Азалаис, ничего не отвечая, села напротив него. Молодой человек привычным жестом положил руки на свой широкий пояс, где висели кремень и нож. В это самое время Гильельма осмелилась выйти из темной овчарни и медленно прошла вперед, к очагу. Бернат смотрел на нее с восхищением. Едва освещенная тусклым светом, она старалась держаться как можно прямее, но была немного напряженной; она окинула его несмелым взглядом, в котором зажглась радость, смешанная со страхом и сомнениями. Ее лицо казалось очень худым и изможденным. Но может быть, такое впечатление возникало из–за того, что ее лицо плотно облегал чепец замужней женщины, а подбородок удлинялся из–за барбетки. Молодые люди неловко поздоровались друг с другом.
